Месье Дюран-Рюэль был давно известен на весь Париж своими смелыми взглядами. Еще его отец положил славную традицию поддерживать новые художественные направления. Он начинал с художников барбизонской школы. Их, как сейчас импрессионистов, не понимали и не принимали. Небольшая группа художников, расположившихся в деревне Барбизон в лесу Фонтенбло. В то время в искусстве шла напряженная борьба между классицизмом и романтизмом. Они же, взяв за основу традиции положенные голландцами вроде Якоба ван Рейсдаля и такими соотечественниками как Николя Пуссен и Клод Лоррен, создали нечто совершенно новое – реализм. Венсан высоко ценил работы Теодора Руссо и Жана-Франсуа Милле, а одна картина «Дубы у пруда» Жюля Дюпре даже висела в кабинете его отца. Затем, повинуясь новым течениям, он обратил внимание на малочисленную тогда еще группу художников, которая старалась запечатлеть в своих полотнах всю красоту одного единственного момента, его подвижность и изменчивость. Три года назад он приобрел несколько десятков картин у скандально известного Эдуарда Мане за баснословную сумму – пятьдесят с небольшим тысяч франков. Венсан мог только мечтать о том, чтобы его картины когда-нибудь продавались настолько же хорошо.
– Месье, добрый день, – поздоровался Венсан, посмотрев на торговца картинами. – Я пришел, чтобы показать вам несколько новых работ.
– А, месье Дюплесси. Рад вас видеть. Буквально на днях я продал одну из ваших последних картин. Покупатель остался очень доволен.
Лицо торговца светилось умом и проницательностью. Каждый, кто начинал работать с ним, знал, что тот слыл великим мастером определения характеров. Они прошли сквозь основной зал к широкому столу, за которым обычно и происходила оценка новых полотен. Развязав бечёвку, Венсан развернул картины и положил их перед коммерсантом. Тот, надев очки, погрузился в изучение. Время от времени он издавал одобрительные звуки, что давало художнику надежду.
– Картины весьма недурны. В них чувствуется ваш профессиональный рост. – Коммерсант внимательно изучил каждый сантиметр предложенных ему картин. – Вы знаете, с учетом того, что спрос на ваши картины растет, я бы мог дать вам по сто франков за эти две, – он указал на вид Монмартра и вокзал Сен-Лазар. – Однако эта картина выше всяких похвал. Как тонко вы уловили суть! Как хорошо передали цвет! Сегодня ваш счастливый день, месье Дюплесси. Я дам вам за нее триста пятьдесят франков. Пишите подобные вещи почаще.
Пятьсот пятьдесят франков! Дюплесси невольно улыбнулся и благодарно посмотрел на Дюран-Рюэля. Он не верил, что ему улыбнулась такая удача. Несмотря на то, что критики признавали его талант и периодически он даже выставлялся в галереях, ему редко платили больше ста франков за работу. У него все еще не было звучного имени. Подобные же обстоятельства существенно меняли текущее положение дел.
Еще немного побеседовав с торговцем, он вышел на улицу с легким сердцем. Уже приближаясь к Монмартру, Венсан вспомнил, что у него заканчиваются краски. Свернув на улицу Клозель, соединявшую улицу Мартир и улицу Анри Монье, он прошел вдоль длинного ряда лавочек и небольших магазинов.
Папаша Танги был широко известен на весь парижский художественный мир. Всего два года назад он открыл свой художественный магазин, который сразу же стал популярен среди живописцев всех мастей. Дело было в том, что он был добрым человеком и часто позволял приобретать свой товар в кредит или за картины. У Венсана и самого имелся долг перед папашей, который сейчас он намеревался оплатить. Помимо этого Танги часто покупал картины. Его большим другом был Поль Сезанн. Портрет Ашиля Амперера, приобретенный им у художника, уже давно украшал одну из стен.
Приобретя необходимое и поужинав в одном из небольших ресторанчиков, уже в сумерках Венсан вернулся в студию. Он чувствовал приятную усталость и, казалось, был абсолютно доволен проведенным днем. Разговор с торговцем вселил в него надежду и уверенность в избранном пути. И теперь у него было еще целых два дня, чтобы довести до ума некоторые детали портрета Шарлотты, который он хотел представить на суд месье Эрсана в ближайшую пятницу.
К двери была приколота записка. В ней сообщалось, что в Опере действительно освободилось место театрального художника и если ему все еще интересно данное предложение, то он должен прийти через два дня в оговоренный час для беседы. Венсан широко улыбнулся. Сегодня определенно был его счастливый день.
Паника в Опере немного поутихла к вечеру, когда основные репетиционные часы миновали, и артистов наконец-то отпустили с миром, поскольку никто не ожидал ни такого раннего подъема, ни насыщенного дня, а потому к тому моменту были уже сами не свои, валясь с ног. Энтузиазм, с которым изначально танцоры и музыканты должны были подойти к разучиваемому материалу, так и не появился, а потому все были что ни на есть раздраженные тем, как беспардонно и неожиданно пришло распоряжение поставить балет всего на один вечер. По крайней мере, не ходило даже слухов, что он останется в репертуаре театра хотя бы на несколько показов.
Когда схлынула первая волна рабочих часов, когда в театре начинала замирать жизнь: музыка смолкла, оставив после себя тишину, большинство разбрелись по своим комнатам, а кто-то пошел «подышать» или продолжил заниматься своим излюбленным возлиянием за воротник. Виктор вернулся в спальню, чтобы прилечь хотя бы на полчаса, поскольку планировал позаниматься музыкой, сходить с Шарлоттой на прогулку, и это означало, что ближайший вечер, несмотря на усталость и желание просто лечь спать, ему придется выбирать между сиреневыми лентами и лентами цвета фиалок, а потом еще и постараться понять, чем одни кружева отличаются от других, выслушивая «Виктор, ты ничего в этом не понимаешь! Смотри, здесь совсем другой рисунок!», а потому, поразмыслив, он осознал, что ничто не приведет его в состояние более или менее терпимого самочувствия, нежели недолгий, но крепкий сон. Он лег на постель в комнате, где уже было несколько человек, и заснул практически сразу же, но при этом проспал не меньше часа.
К тому моменту уже большинство лавок могли начать закрываться, а Шарлотте так категорически было необходимо его сопровождение, что Люмьер решил оставить музицирование на поздний вечер, когда его точно никто не побеспокоит. Он переоделся в более простую и уже немного заношенную рубашку, чтобы лишний раз не затаскивать ту кипенно-белую, что надевал на встречи с Венсаном, повязал на шею менее претенциозный для мужчины шарф и накинул пиджак – к вечеру изрядно холодало, а простудиться он все еще не хотел. Колено ныло пуще прежнего, а потому не стоило пренебрегать здоровьем. Впереди были еще двадцать шесть дней, полных работы, и ему определенно понадобятся силы.
Они встретились около служебного выхода из театра. Шарлотта была одета по-простому в синее платье и пальто с повязанным на шее шарфом бордового цвета. За ней уже давно ухаживал молодой человек, имя которого все время вылетало у Виктора из головы, но пока тот не предпринимал никаких решительных действий, будь то предложение выйти замуж или, что хуже, провести ночь, как это так часто перепадало Люмьеру, последний об этом не волновался. Ему было о чем беспокоиться.
Впереди предстояли несколько часов мужского страдания – Виктор терпеть не мог ходить по подобным местам, где можно было купить чулки, туфли, ленты для волос и прочие дамские принадлежности. Их всегда принимали за пару молодоженов. Нет, ему нисколько не было подобное неприятно, но излишнего внимания к своей персоне в такие моменты он не любил. Если это было излюбленное ателье на улице Луи-ле-Гран, то он представлял себе два или три часа, в течение которых его названная сестра будет выбирать французский текстиль, пуговицы и эти незабвенные ленты, пока портной будет представлять ей эскизы новых моделей, модных в этом сезоне. «Мой дорогой», она никогда не называла его по имени, «хочет сделать мне небольшой подарок!», на что Виктор всегда качал головой, не веря, что без намерений на любовные отношения любого рода, мужчина в здравом уме станет дарить настолько роскошные подарки, какие делал ей этот самый юноша, сынок богатых родителей. И ведь потом это все расхлебывать именно Виктору, если вдруг эта красивая, но экзальтированная особа случайно обременит себя сомнительными отношениями, или того хуже, обременит себя ребенком, ведь, чтобы избежать порчи репутации, Люмьеру придется на ней жениться. А он не собирался ни отцом становиться, ни обременять себя узами брака.
