Он жил с этим принципом и старался во всем ему соответствовать, однако Виктор ворвался в этот мир строго устоявшихся норм и правил и перевернул его с ног на голову. Венсан знал, что есть люди, называемые атеистами. Они отрицают веру и убеждены, что бога не существует. Многие великие умы жили вовсе не по законам божьим. Однако в окружении Венсана Люмьер был первым, кто открыто заявлял о подобных взглядах. Это пугало, но в то же время интриговало. Поразмыслив, он решил, что знакомство с подобным человеком может стать для него интересным опытом, который он уж точно не будет лишним. К тому же, Виктор был умен и, несомненно, хорош собой.

Тот поцелуй, подаренный им на прощание, не на шутку взволновал Дюплесси. В тот момент он почувствовал, как его обдало жаром, а сердце начало учащенно биться. Он был не готов к такому развороту событий, но в тоже время ни о чем и не жалел. Художник знал, что это грех. И до встречи с Люмьером он был абсолютно в этом уверен. Но теперь его начали одолевать сомнения. В конце концов, если Бог – это любовь, можно ли осуждать ее различные проявления? К тому же у многих великих монархов Франции были любовники, например Шарль д’Альбер и Анри Куаффье де Рюзе у Людовика XIII или Филипп де Лоррен-Арманьяк у герцога Филиппа Орлеанского. Нет, конечно же, этот танцовщик не сможет повлиять на его веру и мысли подобным образом, но, что если просто допустить, что подобные вещи могут иметь место?

Виктор не мог перестать думать о своем новом знакомом весь следующий день – настолько сильно его заинтересовала личность Венсана Дюплесси. Вернувшись ближе к вечеру после того, как они с художником пообедали и Люмьер купил обещанные конфеты для Шарлотты, он забрал скрипку из спальни и отправился на крышу театра, откуда открывался по истине изумительный вид на Париж. Он расположился с южной стороны фасада у постамента позолоченной скульптуры «Поэзии». Хотелось абсолютной тишины и уединения, поскольку впереди его ждали шесть дней, полных репетиций и излишнего, порой даже выматывающего общения с другими артистами оперы и балета. Эти редкие минуты наедине с собой и музыкальным инструментом помогали почувствовать жизнь так, как ему самому этого по-настоящему хотелось именно сейчас. Весна в Париже была его самым любимым временем, самым ярким и полным чувства, и так хотелось не пропускать ее в канители забот, бесполезных разговоров, заперевшись в стенах каменного изваяния, пусть и самого прекрасного, подобного храму искусства, на проспекте Оперы.

Он взял в руки скрипку и, не открывая той самой записной книжки, стал играть. Музыка лилась легко, слышимая только им самим и городом. Виктор и вовсе закрыл глаза, чувствуя на лице лучи заходящего солнца, и скрипка под его руками отзывалась то нежно и чувственно, то спокойно, то страстно. Ее звук, подобный человеческому голосу, говорил куда больше, чем слова. Слова, которые он никогда не произносил никому вслух.

Это была его тайна, его сокровенное бытие, в которое он не допускал никого, поскольку верил – не поймут. Его разум был чист и спокоен – мелодия оживала под его руками, стремилась выше, к солнцу. В этот момент Виктор был всем миром. Он был ветром и небесами, невидимыми звездами и утопающим в зелени и розовых цветах Парижем. Он был любовью, поэзией, музыкой. Он был бестелесным и необъятным чувством. Чистым и прекрасным. И он об этом даже не подозревал.

Когда солнце зашло за горизонт и на город, словно тканое темно-лиловое полотно надвигались сумерки, он перестал играть. В голове царила блаженная тишина. Музыка, которая слышалась ему весь день, которая ждала момента ожить, явилась на свет в эту минуту. Рожденная его разумом, его сердцем, его душой.

На ум шло многое – слова, обрывки фраз, поступь звенящей тишины, которая преследовала всегда, стоило ему поделиться с миром своим произведением.

Виктор смотрел на наползающую тьму, которая его не страшила, но заставляла понимать, что момент исчерпан, что краткий миг гармонии и его собственный «момент совершенства» не повторится. Он может прийти вновь, хотя бы завтра, но так уже не будет.

Люмьер улыбнулся и вздохнул. Значит, так правильно.

Так и закончился тот день, когда музыка, рожденная из мыслей о Венсане Дюплесси, негласно тому посвященная, зазвучала над Парижем с крыши Опера Гарнье. Только художник об этом никогда не узнал.

Выходной день, словно его и не было, принес с собой одно единственное и очень важное желание: желание общения. Виктор был заинтересован и ждал новой встречи, и не мог рационально объяснить себе самому, что именно было в этом юноше, что так хотелось узнать и разгадать. Словесные споры, Виктор был уверен, станут частью их общения – если только Венсан не решит игнорировать выпады и резкости Люмьера, связанные с религией, хотя они носили сугубо личный характер. Виктор не был бестактным, но случайно мог задеть, и если это случалось, то ощущение неловкости было сродни поражению, поскольку он считал, что достаточно недурственно умеет поддерживать разговор и дискутировать, хотя и любил иной раз шагнуть к грани чуть ближе дозволенного, чтобы посмотреть, подглядеть за маску человека, которую тот держал на людях.

Весь вторник они что и делали – репетировали либо уже не раз выученные балеты, ведь «вы не посмеете упасть в грязь лицом!», как говорила мадам Лефевр, либо просто оттачивали отдельные движения и поддержки. Люмьер был чуточку более рассеянный, чем обычно, а потому схлопотал от Мари замечание, но даже не стал об этом думать.

Вся его жизнь была в оперном театре – не было ничего нового и удивительного. Разве что после целого дня он позволил себе дойти до Сены, чтобы прогуляться полчаса, и вернулся обратно в Оперу, купив по пути еженедельную газету и отослал матери денег, поскольку в прошлый вечер попросту об этом забыл. Ежедневный труд выматывал, да и с возрастом стали все чаще напоминать о себе старые травмы, хотя ему было всего двадцать восемь, но Виктор всю свою жизнь был болезненным мальчиком, и только последние лет десять ознаменовались всего двумя приступами лихорадки и сильнейшего кашля, которые прошли достаточно скоро и больше не возвращались. Люмьеру отчего-то казалось, что именно сейчас был рассвет его жизни и он не должен упускать ни единого шанса, который ему посылала судьба. А потому он с особым желанием ждал свидания с новым знакомым.

И вот долгожданный понедельник настал. Виктор встал рано утром, чтобы успеть сделать несколько важных дел – заказать новые брюки, поскольку эти уже несколько износились, а он предпочитал выглядеть как можно более опрятным даже при достаточно скромном бюджете. Впрочем, тратиться Люмьеру было особо не на что: еда и крыша над головой предоставлялись театром – одна из причин, по которым жизнь в Опера Гарнье могла считаться более чем сносной, даже достойной, ибо три приема пищи и здоровый сон в тепле были основой достойного существования в те годы. Виктор предпочитал тратить деньги на одежду, книги, нотную бумагу и цветы для сестры, отсылал часть – как уже было упомянуто не раз – матери в Руан и немного откладывал с каждой зарплаты на будущее. Ему очень хотелось посмотреть мир, и он надеялся, что когда-нибудь такая возможность представиться. У него были средства, но не было ни минуты свободного времени, кроме понедельников и закрытия театрального сезона на лето, во время которого приходилось зарабатывать самыми различными способами – от продажи цветов в ближайшей лавке до игр на скрипке в составе крошечного оркестра где-нибудь на выездном пикнике у кого-нибудь из господ.

В тот день Люмьер пообещал принести Венсану цветы, которых в достатке было в театре после прошедшего очередного премьерного дня незабвенного «Дона Карлоса», перед которым в воскресенье он вновь танцевал мазурку, но уже с Шарлоттой. Выменяв букетик розовых кустовых роз вместе с белыми эустомами – или по-простому, белыми травяными розами – за поцелуй, он отправился сперва прогуляться вдоль Сены, ведь времени было достаточно, чтобы недалеко от Вандомской площади купить в лавке чай с вишневыми косточками и васильками. Настроение было отличное – он чувствовал такой душевный подъем, что хотелось петь, но на ум шли разве что строчки всяких незамысловатых песенок, а это было чуточку несолидно.