– Самое большее, что мне предлагали, это пять тысяч франков за ночь. Тот человек появился не сам, прислал кого-то, так что я не знаю, кто это был.

Они заказали еду. Венсан время от времени поглядывал на танцовщика, любуясь чертами его лица. Еще в первую их встречу его пленили полупрозрачные глаза, светящиеся умом и любознательностью.

– Как удивителен закулисный мир! – только и воскликнул он, чувствуя, что вот-вот вновь зальется краской. – Я и не думал, что в мире театра все так легко продается. Поверьте, у меня совершенно не было никаких мыслей на сей счет. Возможно, вы сочтете меня старомодным, но я предпочитаю добиваться всего своим умом. Вы любите читать, Виктор?

– Люблю, – Виктор крутил в пальцах вилку, когда им уже принесли еду. Люмьер не спешил есть, смотрел на собеседника, разве что отпил принесенной воды. – Но только не художественную литературу. Я прочитал достаточно, чтобы разлюбить подобный жанр, но некоторые вещи мне все же по душе.

Люмьер наконец-то притронулся к своим овощам, которые уже стали остывать. Он заказал еду по совету Венсана, и ему принесли овощи – настроение располагало к легкой пище и прохладной воде. Виктор не был особым любителем поесть, и грех чревоугодия ему точно не грозил, так что он выбирал что-то незамысловатое.

– Понимаю вас, – ответил Венсан, приступая к еде. – Я, вероятно, провожу за книгами порой даже больше времени, чем за мольбертом. Это моя маленькая слабость. Наверное, единственное по чему я действительно скучаю из моей прошлой аристократической жизни – это просторная фамильная библиотека. Я провел там множество счастливых часов, постигая тайны этого мира.

Виктор ответил ему не сразу, обдумывая последние слова Дюплесси.

– И какие же тайны вы постигали? И, важнее всего, какие тайны вы постигли, Венсан? – Виктор улыбнулся, с особым ожиданием глядя в его глаза.

– В юности я очень увлекся историей и, как мне кажется, достиг неплохих результатов в ее изучении. Помимо этого, меня всегда особенно манили и привлекали языки. Более всего мне нравится тот момент, когда неизведанные ранее слова и строки становятся понятны и просты. И особенное место в моем сердце занимают точные науки. Знакомы ли вы с трудами Леонардо Да Винчи, Николая Коперника, Джероламо Кардано? По-моему, они восхитительны. В них отражена идея в чистом виде.

Венсан сам того не осознавая, начал активно жестикулировать. Его глаза загорелись, а выражение лица выражало восторг, навеянный приятными воспоминаниями.

– С чем-то знаком, но мои знания чуть более поверхностны. – Виктор же спокойно сидел и слушал. Он был весь из себя сплошное спокойствие и уверенность – а потому не удивительно, что Венсан усомнился в том, что Виктор не так уж и юн. Точнее, совсем не юн. – Я интересовался многим, но многое меня также и не цепляло, не заинтересовывало по-настоящему. Я спокойно отношусь к большинству идей, поскольку многое ставлю под сомнение, но, допустим, труды великих ученых и изобретателей мне были интересны, поскольку это нечто другое. Нечто новое, в отличие от все тех же заезженных сюжетов. Механика, астрономия и, не поверите, алхимия – вот что мне было интересно примерно в вашем возрасте.

Люмьер прикончил свои овощи, которых было и так совсем немного, и полностью опустошил стакан воды, отдаваясь разговору – наличие еды на тарелке в поле зрения отвлекало.

– Венсан, меня просто поражает один момент. Как в человеке с таким умом и сообразительностью, с желанием постижения мира с научной точки зрения, вы умудрились стать таким религиозным? Вас бы сожгли во времена инквизиции, как Джордано Бруно! Меня бы, правда, сожгли за совсем другие прегрешения.

– Все просто, друг мой. – Художник умиротворенно улыбнулся. – Я вырос в строгих католических обычаях и с молоком матери впитал основные догмы моей религии. Однако долгое время я довольно пренебрежительно относился к вопросу веры. Все изменилось в один день. Когда мне было шестнадцать лет в Риме я побывал в базилике святого Петра. То было на закате перед вечерней мессой. Я стоял у Пьеты – чудесной скульптурной композиции Микеланджело, и в тот момент я впервые ощутил Бога. Как будто бы он коснулся меня кончиками пальцев. Я стоял пораженный, не в силах пошевелиться, а луч света скользнул по нежной головке Мадонны. Именно тогда я осознал, что должен посвятить свою жизнь Господу.

– А что если Господа просто не существует? Доподлинно известно, что все писания были записаны человеком и переписаны не раз и не два в угоду власти.

Виктор держал в пальцах все тот же самый цветочек, который сорвал у выхода из дома Дюплесси.

– Для вас, наверное, я тот еще грешник, которому достойно гореть в Аду? – Виктор оторвал взгляд от розового бутона и без враждебности, констатируя факт, который его даже не задевал, спросил.

– Я не могу вас судить, Виктор. Для меня вы прежде всего человек, такое же божье создание, как и я сам. К моему сожалению, я сам грешен и это, увы, печальный факт. Однако я уверен, что Бог справедлив и оценивает людей не просто по списку их благих и худых деяний, но также рассматривает и причины, побудившие их на оные. Я знаю, что Бог есть. Я чувствую его вот тут, – он поднес ладонь к груди. – Пусть писания были написаны человеком, но вы не можете утверждать, что их не мог диктовать Господь, ведь так?

– Я уверен в том, что в человеке есть разум, и он порождает каждую мысль, и это всего лишь механика нашего существования.

Виктор опустил цветочек в стакан, где оставалось совсем немного воды на донышке. Блики солнца играли на стекле – капли сверкали, как драгоценные камни.

– Я бы хотел получить ответ на один вопрос. Если вы только сможете его дать, если, как вы говорите, вы почувствовали прикосновение Господа, вы ближе к нему, чем я.

Вопросы религии и веры были для него сложной темой – он боялся задеть чужие чувства, поскольку был по-настоящему резок и убежден в своих собственных суждениях и мог звучать невежливо и грубо, хотя ни в коем случае не хотел никому досадить.

– Если Бог есть Любовь, то почему любить мужчину – смертный грех? Почему возлежать с мужчиной, как с женщиной, грех? Почему, если я притронусь к вам, с нежностью и с лаской – это грех, от которого вы бежите?

Он хотел бросить ему вызов, заставить задуматься над тем, что есть на самом деле правда, и стоит ли верить тому, что предписано. Он видел в Венсане такой яркий ум, такую сильную и интересную личность, прикрытую этой самой набожностью, которая казалась ему необоснованной и даже тривиальной, и Люмьера задело за живое то, что человек, который может раскрыться еще ярче, сдерживает себя подобным образом.

– Подумайте об этом.

Венсан вспыхнул и смущенно посмотрел на Виктора.

– Я никогда не задумывался об этом. Боюсь, что в вопросах любви я мало сведущ. Мне, как вы уже поняли, знакома лишь любовь к Господу.

Достав из кармана жилета небольшие золотые часы – подарок отца на совершеннолетие, он посмотрел на время и удрученно покачал головой.

– Мне очень приятно беседовать с вами, Виктор, но, к сожалению, мне нужно идти. Если я не примусь за работу в ближайшее время, я могу отстать от графика и не успеть с текущими заказами. Вы будете не против продолжить наш разговор в следующий понедельник? А я тем временем подумаю над вашим вопросом.

– Конечно, месье Дюплесси.

Виктор кивнул и доброжелательно улыбнулся, словно бы не он только что выговорил ему несколько достаточно несдержанных вещей.

Он поднялся из-за стола, оставляя на нем деньги за еду, обошел стул Венсана и положил ему ладони на плечи. Люмьер наклонился и тихо сказал ему:

– Думайте, Венсан, думайте. В следующий понедельник, в час дня. Буду ждать нашей встречи и буду надеяться, что вы сможете ответить на мой вопрос.

Легкий поцелуй пришелся в правую щеку Венсана, как и тихий смешок Люмьера.

– Вы намного больше, чем можете себе представить.

И он ушел прежде, чем Дюплесси успел опомниться от такой вопиющей наглости.