Вернувшись к мольберту, он внимательно посмотрел на начатое полотно. Теперь оно показалось ему нелепым и слишком далеким от совершенства. Дюплесси явственно видел все небольшие неточности, которые он совершил. Он даже было хотел выбросить холст, но вовремя вспомнив о том, что гость все еще находится в его мастерской, отбросил данную идею. Это было бы крайне неуважительно с его стороны. Венсан решил, что ему необходимо взять перерыв. Возможно, когда первое впечатление пройдет, он сможет продолжить данную работу.

– Думаю, на сегодня можно закончить, – наконец произнес он, стараясь ничем не выдать нотки сожаления. – Мы с вами проделали большую работу, которую теперь мне нужно хорошенько обдумать. Я постараюсь немного доработать портрет в свободное время на неделе, однако я бы хотел, чтобы вы еще раз мне позировали.

– Уже все? – Виктор даже удивился. Он пробыл в студии художника не больше часа, по крайней мере, так ему показалось. – Я думал, натурщики сидят часами, пока их пишут. – Люмьер встал, подбирая шелковый платок в руки, аккуратно складывая его. Ткань утекала из пальцев, норовила выскользнуть и оказаться на полу, но Виктор справился – алый шелк оказался уложен на сидении стула.

Люмьер потянулся – тело затекло – ему было так непривычно находиться без движения долгое время. Он подошел к столу, чтобы начать одеваться, но сперва взял в руки чашку чая – Виктор был голоден, а потому хотелось чего-нибудь горячего в желудке.

– Я свободен только по понедельникам, в театре выходной. Так что, если я вам все еще нужен, могу прийти на следующей неделе в это же время, или раньше, или позже, как вам удобнее. – Чай был уже не таким горячим, и он опустошил чашку за несколько глотков. – Кстати, не хотите пообедать? Здесь недалеко есть неплохое место, как мне помнится. – Он оставил чашку на стол и стал одеваться.

Виктор понимал, что чем-то на самом деле задел художника, чувствовал это на уровне подсознания, ощущал изменившиеся настроение Венсана. А потому подозревал, что Дюплесси откажется от его предложения. Люмьер не думал, что его слова или действия могли задеть, ведь в них в общем-то ничего особенного не было, по крайней мере, для него самого.

– Вы только не подумайте, я вас не на свидание приглашаю. – Виктор до конца застегнул рубашку, уже облаченный в брюки, и надел на шею синий кашемировый платок с магнолиями. – После моих слов, конечно, о романах с мужчинами, вы можете усомниться в моих… намерениях. Но я бы с удовольствием просто съел бы что-то горячее, и был бы рад, если бы вы составили мне компанию.

Венсан задумался. Предложение гостя заставило его вспомнить и о своем собственном голоде. Однако разумно ли это было? С другой стороны он понимал, что танцовщик не желает ему зла. Несколько помедлив, он поднял голову от мольберта и посмотрел на натурщика.

– Все зависит от художника. Вы проявили себя в высшей степени профессионально сегодня, – он ответил и улыбнулся. Ни в коем случае ему не хотелось бы обидеть Люмьера своей внезапной сменой настроения. В конце концов, портрет выходил не таким уж и плохим, как Венсану показалось изначально.

– Я бы с удовольствием пообедал с вами. У меня с самого утра не было во рту и маковой росинки.

– Мне кажется, я ничего не сделал, просто… сидел. – Виктор пожал плечами. – Думаю, вы все сделали сами. – Он прихватил со стола свою записную книжку и положил ее обратно в задний карман. – Я редко бываю на Монмартре, чаще всего гуляю по набережной. Правда, иногда могу пешком дойти до Пер-Лашез или до Венсенского леса. – Виктор разминал спину, потягиваясь и массируя себе шею. – Так что, если вы знаете какое-то хорошее кафе, то покажите мне его. Я же знаю разве что кондитерские, ведь моя сестра не может жить без шоколада и эклеров, только это наш с ней страшный секрет. – Виктор улыбнулся, вспомнив о Шарлотте, которой должен был купить какие-то там новые конфеты у Мадам Жюль. – Сам я предпочитаю чай и мясо с овощами. У вас отличный чай! – Виктор словно бы пытался заполнить время разговором, ничего не значащим, чтобы вновь и вновь в своей собственной голове не возвращаться к тому, что он рассказал о себе нечто возмутительное.

Почувствовав напряженность, повисшую между ними, художник ощутил укол совести. Несомненно, он не хотел, чтобы от сегодняшней встречи у Виктора остались плохие воспоминания. К этому моменту его смущение и разочарование, вызванные разговором на столь откровенную тему, прошли, и Венсан готов был признать, что вел себя слегка необдуманно. В конце концов, вера – это сугубо личная тема, и он был не вправе расстраиваться из-за того, что их взгляды на данный вопрос не совпадают. К тому же он чувствовал, что Люмьер расположен к нему весьма дружелюбно, и понимал, что находится не в том положении, чтобы отвергать его. Он слишком долго жил уединенно и, возможно, сейчас пришла пора это изменить.

– О да, я знаю одно местечко неподалеку, – поспешно ответил он. – Там делают неплохой рататуй, тартифлет и изумительный луковый суп. Вот только для начала мне стоит последовать вашему примеру и переодеться. Боюсь, в таком виде меня примут за сумасшедшего.

Он был облачен в просторный домашний халат, щедро украшенный всевозможными пятнами краски, а на его рубашке под большим свежим красным пятном красовалась огромная дыра.

– Вы даже не представляете, как велика ценность натурщика, способного спокойно усидеть на месте в течение столь долгого времени. Вы можете собой гордиться. В действительности, многие великие картины становились таковыми именно за счет хорошей работы модели. Художник лишь инструмент в руках Бога.

– Вот с этим я, пожалуй, отчасти могу согласиться, – Виктор кивнул на последние слова Венсана. – Мы не причастны к тому, что в нас живет талант. Мы лишь должны заниматься, достаточно усердно и сердечно, чтобы его развить и не потерять. – Он достал записную книжку из кармана и записал продолжение мелодии, что пришло к нему в голову, пока он сидел обнаженным. Обернувшись через плечо, Венсан внимательно наблюдал за тем, как быстро и ладно работал Люмьер. В этот момент ему во что бы то ни стало захотелось послушать музыку, которую он писал. Однако он не был уверен, что подобная просьба была бы уместна. – Талант без труда ничто. Ты можешь сколько угодно достигать совершенства в чем-то другом, всего лишь интересном или выгодном, но твое собственное призвание, твой самый яркий талант, нуждается в большем, чем твое время и силы. Он нуждается в тебе. В абсолюте тебя. – Виктор улыбнулся, приподняв левый уголок рта, и, захлопнув блокнот, спрятал его обратно.

Виктор отошел к окну, отворачиваясь, чтобы посмотреть на улицу за окном, дав возможность Венсану переодеться без лишнего внимания. Теперь же он предполагал, что художник может испытать неловкость, если ему самому придется предстать перед незнакомым человеком едва ли не в неглиже. Виктору, безусловно, было приятно, что Дюплесси считал его привлекательным – подобный комплимент его внешности не мог не вызвать приятной теплоты в душе, хотя Люмьер относился к своей внешности со значительным спокойствием, но не равнодушием. Он знал, как подчеркнуть свои красивые черты – о, о них он был отлично осведомлен в прошлых отношениях, да и сам был не слепой, – и скрыть недостатки, которые его уже давно не смущали. Ему было под тридцать – в таком возрасте все приличные люди уже женаты и имеют детей, но он, слава высшим силам, был избавлен от этой «нормальности».

– Не помню, когда в последний раз ел луковый суп. Так что, эта идея мне нравится. Кстати, Венсан, а вы сами любите сладкое? Почему-то балеринам часто дарят шоколад, хотя это последнее, что стоит им дарить. – Виктор прикоснулся пальцами к подоконнику, щербатому от трещин – дерево рассохлось.

– Люблю, – ответил художник, внезапно покраснев. – Однако я редко позволяю себе подобные глупости. Сладости – это грех. Возможно, вы со мной не согласитесь, но лучше всего работать у меня выходит в лишениях. Я заметил, что если ты сыт и доволен жизнью, то картины выходят посредственными и скучными. На мой взгляд, истинный творец никогда не сможет жить в достатке и гармонии с самим собой. Через свои картины я изливаю всю ту боль, которая живет в моей душе. От этого мне становится чуть лучше, но никогда эта рана не заживает полностью. Мне кажется, если б я был полностью счастлив, я бы не смог сделать и мазка.