— Помните март 1939 года, когда сметоновское правительство Литвы приняло ультиматум гитлеровской Германии о передаче Клайпеды 3-му рейху? — Генерал улыбнулся и сам ответил за меня: — Да, да, конечно, нашему поколению этого не забыть! Я тогда был в чине полковника, служил начальником штаба 3-й дивизии. В те трагические дни в умах многих офицеров литовской армии зрело сознание, что только наш добрый сосед на Востоке — Советский Союз является верным союзником маленькой Литвы против экспансии германского империализма. И это убеждение определило всю мою дальнейшую судьбу…

Урбшас немного задумался, видимо, что-то вспоминал.

— Мне тогда приказали возглавить комиссию по эвакуации литовских воинских частей из аннексируемой гитлеровцами Клайпеды, а почти шесть лет спустя мне же доверили вести литовскую дивизию в бой за освобождение Клайпеды.

Вот так своеобразно распорядилась история!

Однако вернемся к событиям на фронте.

29 января в городе еще рвались оставленные фашистами мины замедленного действия, и только после полудня саперам майора Стрельчюнаса удалось в основном разминировать город. Однако гитлеровцы, отступившие на Куршскую косу, вели оттуда интенсивный артиллерийский огонь по городу.

У самой Клайпеды Куршская лагуна соединяется с морем узким проливом, и ее отделяет от Балтики длинная песчаная полоса земли — полуостров, протянувшийся от Клайпеды на юго-запад почти на 100 километров. Ширина косы в разных ее местах неодинакова и достигает от 400 метров до 4 километров. Куршская коса, по-литовски Куршю нерия, — это уникальное творение природы, ныне является охраняемым государством ландшафтным заповедником. Пересеченная сказочными дюнами и хвойными лесами, Куршю нерия восхищает каждого, кому хоть раз посчастливилось побывать в этой жемчужине Балтийского побережья. На память приходят восторженные строки поэта Роберта Рождественского о Ниде — изумительном поселке на косе:

Именно коса стала последним прибежищем остатков разгромленных в Клайпеде гитлеровских войск. В их ликвидации приняли участие 32-я и 344-я стрелковые дивизии, а от 16-й литовской — 156-й стрелковый полк. В ночь на 30 января подразделения полка были сосредоточены в районе Смельте. Воины, одетые в белые маскировочные халаты, бесшумно перешли по льду залив и дружно атаковали гитлеровцев, засевших на косе. Противник не ожидал столь внезапного удара и отступил на север к маяку, надеясь эвакуироваться на кораблях. К 9 часам утра 30 января полк очистил от неприятеля северную оконечность полуострова. Там на башне маяка в Смильтине взвился победоносный алый стяг.

Мне было особенно приятно узнать, что в боях за освобождение порта соседом справа 16-й литовской стрелковой дивизии дралась бывшая литовская 179-я Витебская стрелковая дивизия, а ее 234-му стрелковому полку, в котором мне довелось служить в начале войны, присвоено наименование Клайпедского.

Для меня лично это неожиданное обстоятельство было поистине глубоко символичным.

После освобождения Клайпеды ночью 31 января 16-я литовская Краснознаменная Клайпедская стрелковая дивизия получила приказ возвратиться в Курляндию добивать отрезанную от своих основных сил немецкую группировку. Дивизия вошла в состав 84-го стрелкового корпуса. Я нашел штаб дивизии в окрестностях железнодорожной станции Вайнеде, немного западнее тех позиций, которые наши части ранее занимали на этом участке фронта.

Уже тогда нам было известно, что в Курляндской мышеловке оказались войска немецкой армейской группы «Норд» («Север»), в частности 16-я и 18-я армии, в составе которых числилось по меньшей мере 33 дивизии, в том числе немало танковых, механизированных и артиллерийских соединений. Это была внушительная военная мощь. Противник занимал сравнительно неширокий, 220-километровый фронт, на котором смог создать большую оперативную и тактическую плотность войск — 6–7 километров на дивизию и приблизительно 20 орудий на один километр. Не имея возможности выбраться из котла, гитлеровское командование в предсмертной агонии не щадило своих солдат и без оглядки на потери с фанатическим упорством обреченных бросало в безнадежные атаки все новые и новые силы. Бои шли за небольшие высоты, разрушенные и сожженные хутора и деревни, которые неоднократно переходили из рук в руки.

Положение наших войск в Курляндии тоже было нелегким — немцы надежно оборудовали в инженерном отношении свои позиции, для их прорыва требовалось большое количество самолетов, танков и артиллерии больших калибров. Усилий одной лишь пехоты и полковой и дивизионной артиллерии, которыми мы здесь располагали, явно не хватало.

В те дни в сводках Совинформбюро время от времени упоминалось о том, что в Курляндии происходят бои местного значения.

Хутор Вартая…

Точнее было бы сказать — бывший хутор. К тому времени это уже было одно только географическое понятие, значившееся на крупномасштабной топографической карте. О том, что существовал такой хутор, свидетельствовали лишь остатки стен жилого дома и хозяйственных построек.

23 февраля 1945 года на эти развалины поднялись в атаку бойцы 249-го стрелкового полка. Засевшие на хуторе гитлеровцы открыли сильный пулеметный огонь. Бойцы сделали еще рывок, и вновь свинцовая лавина прижала их к земле. Командир полка полковник Федор Лысенко видел со своего наблюдательного пункта, как захлебнулась атака, и… не выдержал — бросился вперед, увлекая за собой цепь атакующих бойцов. Пуля сразила командира. Он часто называл себя солдатом и как солдат погиб в бою.

Прах Героя Советского Союза полковника Ф. Лысенко покоится на площади Победы в центре города Шяуляй, в освобождении которого он принимал самое непосредственное участие.

Бои местного значения… Как прозаично звучит это, и как много поистине героических дел и вместе с тем безмерного горя и обильно пролитой солдатской крови кроется за этими на первый взгляд будничными словами.

Никогда не изгладятся из памяти воинов 16-й литовской стрелковой дивизии названия населенных пунктов Алексеевка, Нагорное, Панская, Никитовка, Борок, Палкино, Усенай и Курляндская Вартая. 2 апреля 1945 г. мне довелось быть в окопах 1-го батальона 249-го стрелкового полка. Старший оперуполномоченный капитан Й. Юргайтис указал в сторону немецких позиций:

— Видишь там чудом сохранившуюся трубу да кусок белой стены? Это и есть Вартая.

Высунувшись над бруствером, щелкнул фотоаппаратом.

— На память?

Я обернулся. Позади меня, поблескивая стеклами очков, широко улыбался командир 224-го артиллерийского полка дивизии подполковник Повилас Симонайтис. Он пришел на передний край в сопровождении своих офицеров для рекогносцировки и через бинокль внимательно всматривался в развалины Вартая, в которых гитлеровцы укрыли свои огневые точки.

Мой ФЭД опять щелкнул.

— И этот снимок будет на память, — как бы ответил я Симонайтису, не подозревая, что эта фронтовая фотография станет столь памятной. Назавтра, 3 апреля, подполковник, как обычно, направлялся с КП 224-го артиллерийского полка на свой НП. Шел молча, привычным скорым шагом, а следом в трех шагах за ним поспешал адъютант. До НП оставалось метров триста. Внезапно прогрохотал взрыв…

«…Он лежал на спине, еще не сознавая происшедшего, но по лицу адъютанта понял, что случилось непоправимое.

— Давай на КП, одни не управимся, — сказал Симонайтис тихим, потускневшим голосом…

Повилас Ионович лежал спокойно, не делая попыток подняться. Он уже увидел, что правая нога ниже колена оторвана взрывом, он видел белый кусок кости…

…Потом показалась повозка… Суетилась девушка-санинструктор, делая перевязку и смахивая слезы, мешавшие ей работать. Попробовали снять сапог с левой ноги, но он не поддавался. Все, кроме Симонайтиса, видели, что левая нога тоже изуродована взрывом, и еще раз осторожно попробовали снять сапог.