— Я должна занять его место, — заявила комсомолка.

Спустя некоторое время лейтенант Г. Рольникас так описал последний подвиг отважной телефонистки:

«…Во время наступательных боев Алдона Пашкявичюте ни на мгновение не отлучалась с передовой. Когда осколок вражеской мины перебил телефонный провод, она обратилась к командиру:

— Прошу разрешить ликвидировать порыв на линии!

В глазах Алдоны командир прочитал твердое намерение любой ценой выполнить это опасное задание.

…Вражеский снайпер подкараулил ее…

…Алдона лежала среди полевых цветов, и сама была сорванным цветком. По ее щеке, как капля росы, медленно стекала большая слеза».

Переписывая эти строки из дивизионной газеты в блокнот, я вспомнил могилку в деревне Козьминское и сделал приписку:

«Вечная тебе слава, Алдона!»

В 1975 году в местечке Векшняй Акмянского района Литовской ССР я навестил мать Алдоны — Ону Пашкявичене. От нее узнал, что останки Алдоны были после войны перенесены из деревни Козьминское в село Никольское и там захоронены на братском кладбище погибших воинов.

В священной войне советского народа Она Пашкявичене потеряла обоих своих детей. Тяжело переживала мать героев страшную утрату. Единственным ее утешением была мысль о том, что ее Юлюс и Алдона погибли в борьбе за правое дело, за свободу и процветание всего нашего Отечества и любимой Литвы.

Навестили еще одно дорогое мне захоронение — могилу заместителя командира 167-го стрелкового полка по политчасти Йонаса Зданавичюса, скончавшегося от полученных во время боя ранений. Всего за несколько дней до начала нашего контрнаступления он был назначен на эту должность.

Стоял, склонив голову, у надгробия и вспоминал.

«У меня очень толковый, начитанный начальник», — говорила моя мать о заведующем финансово-хозяйственным сектором Центрального Комитета Компартии Литвы Й. Зданавичюсе. Дело в том, что в 1940 году, после легализации партии, она была назначена на работу в этот сектор на должность кассира (была, кстати, партийным казначеем и в годы подполья). Работа под началом умного, оперативного руководителя приносила ей большое удовлетворение. Однако вскоре Й. Зданавичюс был переведен на значительно более сложную в условиях тех лет работу. Член партии с 1932 года, человек высокой культуры и незаурядных способностей, он был утвержден заведующим отделом школ ЦК Компартии Литвы. Й. Зданавичюс родился в 1907 году в деревне Бачяй Юрбаркского района Литовской ССР. Учился в Каунасе, где окончил гимназию для мальчиков «Аушра», а в 1931 году — военное училище, и ему было присвоено звание младшего лейтенанта запаса. Изучал право в Каунасском университете и жил на средства от частных уроков. В это время он активно участвовал в революционном студенческом движении, а также вел агитационную работу в армии среди солдат. Несмотря на преследования со стороны фашистской власти, Й. Зданавичюс продолжал борьбу за восстановление Советской власти в Литве. В 16-й литовской стрелковой дивизии он проявил себя как инициативный, опытный политработник.

24 июля 1943 года Йонаса Зданавичюса не стало…

Не знаю, клялся ли кто из моих товарищей над могилами наших погибших однополчан отомстить за них. Тогда мы не любили клятв и громких слов. Но я точно знаю, что каждый давал молчаливое обещание свести счеты с гитлеровцами.

14 августа штаб дивизии остановился на привал в деревне Кошелево, севернее села Барановский Лозовец, которое мы совсем недавно освобождали. Здесь из 224-го артиллерийского полка в отдел контрразведки дивизии привезли вскрытый пакет, на котором стоял гриф «Секретно». Мне было поручено расследовать обстоятельства утери этого пакета. Выяснилось, что почтальон полка красноармеец Е. Рабиновичюс, следуя на велосипеде по делам службы, обнаружил на обочине дороги запечатанный конверт с грифом «Секретно». «Ну и раззява», — в сердцах мысленно обругал он неизвестного коллегу, утерявшего служебный пакет. Офицеры штаба полка, вскрыв конверт, обнаружили отпечатанный на пишущей машинке секретный приказ командования Красной Армии по вопросам борьбы с фактами членовредительства среди личного состава действующей армии.

При чтении этого документа мне прежде всего бросилось в глаза то обстоятельство, что в приказе самым подробным образом описывались способы совершения над собой членовредительства в целях уклонения от участия в боевых действиях на фронте, а главное, излагались детальные сведения, а по существу, советы о том, каким способом скрывать факт членовредительства. При более внимательном изучении этого документа стало ясно, что отпечатанный на машинке текст был размножен типографским способом и распространялся в расположении наших войск. Очередная гитлеровская фальшивка! Этот экземпляр «приказа» был, видимо, сброшен с самолета.

Сокрушительные удары Красной Армии побуждали гитлеровцев еще шире развертывать идеологические диверсии, прибегать к провокациям, лжи, клевете и обману, шантажу, угрозам и при помощи подлогов, подобных подброшенному «приказу», пытаться рассчитывать на всякие человеческие ничтожества с мелкой, трусливой душонкой…

20 августа был получен приказ по железной дороге прибыть в Тулу. Опять в этот замечательный город!

Колонны дивизии прибыли к железнодорожной станции Змиевка, где и быстро завершили погрузку. Пять эшелонов с войсками отошли от станции первыми, а штаб дивизии и мелкие подразделения отправлялись шестым эшелоном через Орел и Мценск.

От Змиевки до Орла гитлеровцы при отступлении вывели из строя все железнодорожное полотно. С чисто немецким педантизмом они взрывали рельсы через каждые 5-10 метров специальным зарядом. Железнодорожные войска Красной Армии быстро восстановили линию, и по ней беспрерывным потоком понеслись составы с войсками и боеприпасами для фронта.

В Орел приехали 24 августа. Железнодорожная станция и сам город — сплошные руины. Повсюду почерневшие скелеты кирпичных зданий, на каждом шагу — следы «работы» вражеских команд поджигателей и подрывников. По рассказам местных жителей, гитлеровцы разрушали город по заранее подготовленному плану — закладывали в погреб каждого дома тол и взрывали. Так методично превращали они в развалины квартал за кварталом. Для этой цели фашисты использовали также авиационные бомбы, которые не смогли вывезти в тыл своих войск.

Кратчайшим путем на Тулу — через Мценск — нас почему-то не пропустили. Эшелон повернул в сторону Ельца. Эта станция встретила нас непривычной суетой — женщины продавали помидоры, яблоки, груши, молоко.

Рядом с нашим эшелоном остановился состав, который вез на фронт узбекское национальное соединение. Не со всеми товарищами по оружию можно было легко объясниться, ибо некоторые воины-узбеки плохо владели русским языком. Здесь же, на перроне станции, узбеки устроили для нас своеобразный концерт художественной самодеятельности: одни играли на национальных инструментах — на длинных, почти двухметровых трубах, издававших торжественно-грустные звуки, другие подыгрывали на бубнах и скрипках, третьи пели и танцевали в ритм музыки.

Наши воины в долгу не остались — зазвучали литовские песни.

Для моего ФЭДа работы было немало — снимал на память импровизированный праздник дружбы народов!

Со станции Елец наш эшелон проследовал в Тулу через город Ефремов.

Прибыли на место назначения 27 августа. Штаб дивизии расположился в деревне Плеханово, в 6–7 километрах от Тулы, а наш отдел — в деревне Хрущево.

Только-только устроились на новом месте, а у нас уже гость — Нарком внутренних дел Литовской ССР А. Гузявичюс. Он приехал опять с той же целью — подобрать хороших ребят в военное училище НКВД. Договорился с Ю. Барташюнасом о том, чтобы и из нашего взвода охраны послать на учебу нескольких бойцов. Народный комиссар беседовал в отдельности с каждым кандидатом взвода: Мы еще не знали, кого конкретно он сагитировал, но оперуполномоченные получили задание подобрать в полках около десяти бойцов взамен уходящих. Это свидетельствовало о том, что Гузявичюс поработал не зря.