После этого торг пошел веселей. Папуасы забыли о ружьях и больше интересовались чудодейственной водой. Им показали две полных бутылки, они ухватились за них, и сделка состоялась.
Держа в руках бутылки, пошатываясь и весело хохоча, папуасы направились домой.
— Ха-ха-ха! — расхохотался мистер Брук. — Вот это сделка!
— Дай бог побольше таких, — хихикал Кандараки.
И они весело стали подсчитывать, сколько им удалось заработать на этой операции.
А счастливые продавцы, отойдя немного от станции, присели, выпили еще и повалились на землю мертвецки пьяные. Оставшийся спирт пролился — на этом дело пока кончилось.
В пятистах метрах от станции, в болотистой низине, находилась каучуковая плантация.
Существует несколько десятков пород каучуконосных деревьев, лучшие из них произрастают в низовьях реки Амазонки, в Южной Америке. Оттуда их стали вывозить и разводить в других жарких странах, в том числе и на Новой Гвинее.
Эти деревья — близкие родичи нашего молочая, но здесь они достигают размеров старого дуба.
Три тысячи таких деревьев были рассажены правильными рядами, между ними сновали рабочие.
Каучук, идущий на производство резины, — не что иное, как сок этих деревьев, и добывают его тем же способом, что и березовый сок весной.
Сок каучуконосных деревьев похож на молоко, только немного погуще.
Неподалеку от плантации было разложено много костров. Рабочие приносили к ним глиняные сосуды с соком. Другие обмакивали в сок дощечки и держали их над огнем. Сок густел. Тогда снова обмакивали дощечку, снова коптили над огнем, и так до тех пор, пока на ней не образовывался большой ком сырой резины. Эти комья срезали и складывали в кучи, а дощечки снова обмакивали в сок.
Возле костров лежали огромные груды сырой резины. Сок с плантации подносили беспрестанно. Между рабочими расхаживал надсмотрщик, малаец Файлу, и время от времени подбадривал их кнутом.
Прежде этот Файлу сам был рабочим, но, всячески угождая хозяевам, был произведен в надсмотрщики Теперь он выполнял свои обязанности «не за страх, а за совесть».
Он неустанно подсматривал, подслушивал, следил за каждым шагом рабочих и обо всем докладывал хозяевам. Рабочие ненавидели его даже сильнее, чем мистера Брука, так как Файлу стоял ближе к ним и пакостей делал несравненно больше.
Раза два рабочие как следует отколотили его, но это им дорого обошлось: один из них был избит так, что через несколько дней умер, а второй стал калекой.
Почти все рабочие были «цветные»: желтокожие — китайцы, корейцы, японцы; коричневые — малайцы; чернокожие — негры, но не африканские, а из Америки — ведь там живется им очень несладко. Особенно много было китайцев.
Нездоровый климат, плохое питание и изнурительный труд сказывались на всем облике рабочих. Поддерживала их лишь одна надежда: отработать свой срок и вернуться домой богатыми.
Когда на плантацию явились Брук и Кандараки, Файлу подбежал к ним и начал жаловаться, что сушильщики работают слишком медленно.
— А для чего у тебя в руках кнут? — спросил Брук.
— Не помогает: очень уж нудная работа…
— Он прав, — заметил Кандараки. — Я давно говорил, что надо перейти на химическое сгущение сока. На других плантациях это ввели уже давным-давно.
— Если это выгоднее, обдумаем, — ответил Брук.
Они пошли между рядами деревьев. Рабочие еще проворнее забегали, засуетились. Возле одного из деревьев Брук неожиданно остановился и, указывая рукой, строго спросил Файлу:
— Это что такое?
Файлу невнятно забормотал:
— Я… Я… не видел… Это Чик Чу.
— А ты для чего тут поставлен? — гаркнул на него Брук и, замахнувшись плетью, хлестнул ею по спине Файлу. Тот только склонился еще ниже и жалобно заскулил:
— Ради бога, простите, мой господин!.. Больше этого не повторится.
В это время к ним спешил несчастный Чик Чу. Разговор шел о его дереве. Он подбежал — и побледнел, как стена. Горшок был полон, и сок давно уже лился через край.
Брук даже не взглянул на китайца и, уходя, только бросил Файлу:
— Смотри, в другой раз…
Надсмотрщик склонился еще ниже; глаза его смотрели на Брука с умилением и преданностью. Но едва тот отошел, как Файлу сразу сделался во сто раз более важным и грозным, чем сам Брук.
— Ну-у, — угрожающе протянул он, повернувшись к Чик Чу, — а теперь мы с тобой посчитаемся…
Китаец упал на колени, стал умолять:
— Прости… господин!.. Я не успел… Больше не повторится.
Но господин оставался непреклонным. Ведь ему только что пригрозил другой господин, который, в свою очередь, боялся третьего.
Наступил вечер. На сырую плантацию стал опускаться туман. Это самое нездоровое время в жарких странах. Европейцы обычно в этот час почти не выходят из домов.
Работы закончились, и все отправились к месту отдыха. Для рабочих было построено отдельное здание, но не на сваях, как для хозяев, а прямо на земле.
Во дворе негр-повар, — или кок, как повсюду на морях называют поваров, — уже сварил большой котел темного варева из бобов. Бобы и рис, приправленные кокосовым маслом, были почти единственной пищей рабочих. Мяса они никогда не видели. Его, правда, и не было. Коров на Новой Гвинее не держат. Несколько голов было завезено на станцию, но они предназначались белым, да и то главным образом для молока. Хозяева, конечно, могли лакомиться дичью, рабочие же — только рыбой, да и то редко.
Похлебав жидкого варева, все отправились спать. Помещение было огромное; вдоль стен стояли нары, на них постелен сухой тростник, и больше никакой обстановки. Кое-где валялась рвань — одежда рабочих, да в изголовьях лежали узелки вместо подушек.
Рабочие улеглись на нары и тотчас уснули. Не спал только Чик Чу: он никак не мог приспособить иссеченного плетьми тела к жесткой постели; да еще рядом стонал и охал мучимый лихорадкой кореец.
Не спалось и Файлу.
Он жил здесь же, в сарае, но ему, как надсмотрщику, был отгорожен отдельный угол у входа. Ни на минуту не мог он забыть об ударе, полученном сегодня от Брука. Правда, ему попадало уже не впервой; несколько лет назад его за какую-то оплошность хозяин избил плетьми. Но вот уже два года, как он сам стал начальством, сам имел право избивать товарищей, как когда-то били его. Часто случалось — как, например, сегодня — его даже называли господином, его, темнокожего, человека «низшей расы». Постепенно он привык считать себя человеком, — сперва среди рабочих, а потом, постепенно и среди белых.
И вот сегодня ему напомнили, что он еще не человек.
Все из-за этого проклятого Чик Чу! Не случись того, что сегодня, все, пожалуй, так и привыкли бы думать, что Файлу — человек.
Жаль, что мало всыпал этому паршивому китайцу! И Файлу готов был подняться и пойти добавить.
Но в этот миг под окнами сарая, где спали рабочие, промелькнула какая-то фигура. Осторожно, прижимаясь к стене, кто-то крался к двери. Вот она отворилась, и в сарай шмыгнул человек. Он, видимо, был тут не впервые, так как хорошо ориентировался в темноте и прошел прямо к тому месту, где спал Чик Чу. Наклонившись над соседом Чик Чу, незнакомец стал всматриваться в его лицо.
— Кто здесь? — спросил Чик Чу.
— Тсс! — прошептал неизвестный. — Это я — Чунг Ли.
— Ты?! — вскрикнул Чик Чу и, забыв про боль, вскочил с постели.
— Тише! Ты выдашь меня! — шептал Чунг Ли.
Файлу услышал их разговор и заворочался.
— Ложись! — сказал Чунг Ли и сам прилег на нары.
В это время один из рабочих громко забормотал что-то сквозь сон. Файлу успокоился.
Выждав немного, Чунг Ли спросил:
— Где брат?
— Нет его, — ответил Чик Чу.
— Умер?
— Бежал.
Чунг Ли чуть не застонал от отчаяния.
— Куда? Почему?
— После того, как ты убежал, — начал рассказывать Чик Чу, — Брук готов был живьем съесть твоего брата. Не мог забыть, что ты сделал его посмешищем перед рабочими, а он даже не сумел наказать тебя за это. Брук и сейчас помнит все. Ему казалось, что рабочие смеются над ним. Только увидит улыбку на лице у кого-нибудь — сразу за плеть… Особенно доставалось Хунь Чжи. Не было дня, чтобы ему не попадало. Конечно, собака Файлу тоже из кожи вон лез, стараясь угодить Бруку. Хунь Чжи совсем не стало житья. Да и чего он мог ждать в будущем! Брук прямо сказал: будешь хоть десять лет спину гнуть, пока не отработаешь за брата. А тут как раз папуас Качу собрался бежать. Хунь Чжи и решил уйти вместе с ним; ведь Качу из здешних мест. И вот уже четыре дня, как они убежали, — закончил Чик Чу.
