Гитлер с улыбкой взял футляр с автоматом, на котором барон застегнул замки.

Маннергейм был доволен. Сначала удалось убедить Гитлера в невозможности активизации финской армии в войне. А затем без потерь избежать опасной ситуации. Лучше подарить один автомат, как символ дружбы и союзничества, чем в связи с этим союзничеством послать сотни тысяч сынов своего народа на верную смерть.

Он не случайно назвал рейхсканцлера «мой фюрер». Не случайно. Иногда, весьма редко, он вынужден был так говорить при встречах с Гитлером. Но в основном, обращался к нему «господин рейхсканцлер».

Тут следует добавить, что никто из людей, общающихся с Гитлером, ни немцы, ни их союзники, никогда не смели сказать ничего, кроме как «мой фюрер!». Только Маннергейм позволял себе такое. И как ни странно, Маннергейм был один из очень немногих военачальников и политиков, которого этот одержимый властитель Германии, умный, но с явными психическими отклонениями, обладающий неограниченной властью, действительно искренне уважал.

Такое бывает у людей неординарных, но развитых однобоко. Тем более, имеющих физические дефекты, как Гитлер. Они, втайне, может быть, завидуют. Но, однако, нередко очень почитают людей не просто выдающихся, но и гармоничных, красивых, созданных природой как образец для подражания.

Таким и был Маннергейм. Его внутреннюю красоту в его светящихся глазах и жестах, гармонирующую с внешностью высокого стройного гвардейца, заметили ещё в 1896 году. На коронации Российского императора Николая II именно юный кавалергард барон Маннергейм, в паре с другим молодым кавалергардом бароном фон Кнорре, возглавляли торжественную колонну процессии коронации. Двое самых красивых и рослых из всех тысяч гвардейских офицеров России.

— Благодарю вас, господин маршал! Я сохраню ваш подарок. — Канцлер улыбался.

Они медленно пошли к выходу из бункера, просторного зала для заседаний, которые часто проводил рейхсканцлер. Бункер этот, с толстенными стенами и потолком, располагался под землёй в командном пункте Ставки армии третьего рейха.

Снаружи это были хорошо замаскированные в красивом и живописном сосновом лесу строения, совершенно невидимые с воздуха. Потому что — мелкие и их мало на поверхности. Под землёй же было устроено обширное, с разветвлёнными переходами и многочисленными мощными бункерами, сооружение. Обеспеченное надёжной связью и защитой. «Вольфшанце», волчье логово — в районе Растенбурга, неподалёку от города Голдап, в Восточной Пруссии.

— Прошу вас на обед, господин маршал! Мы обедаем просто. Чревоугодие отвлекает от главных дел.

— Согласен с вами, господин рейхсканцлер.

Возле входной двери обеденного зала фюрера встречала шеренга сотрудников аппарата. Барон шёл рядом с ним и в этом строю узнал многих. Тут были Кейтель и Иодль, руководители вермахта. Мартин Борман, заместитель Гитлера по партии, группенфюрер СС Шауб, который вместе со штандартенфюрером Кребсом сопровождал канцлера в его прилёте в Иммолу в начале июня. Большинство было барону неизвестно. Все они, как один, вскинули правые руки.

Маннергейм оказался за столом неподалёку от фюрера. Он как-то, само собой, сел не рядом. Хотелось обдумать состоявшийся разговор. Слишком большая ответственность лежала на нём. Малейший дипломатический просчёт мог повлечь нежелательные последствия, как военные, так и политические.

Сложное, даже опасное, положение Финляндии в войне, её важное стратегическое расположение в географии Европы. И очень небольшие ресурсы в сравнении с ресурсами великих держав. Всё это заставляло Маннергейма всегда быть в особом напряжении.

Он съел говяжий бифштекс с красной капустой. Запил несколькими глотками красного сухого вина. Смотрел, как Гитлер пьёт яблочный сок, ест спаржу и тот же салат из красной капусты, и думал совсем о другом. В его мозгу были укрепления на Карельском перешейке, ещё недавно восстановленные и перестроенные. Немецкие части на севере Финляндии. В его памяти оставались незавершённые поставки зерна, которого едва хватит на долгий запас. Напряжённые бои на Севере... Многое. И этот обед среди союзников, в чужой, озабоченной другими интересами стране, казался ему чем-то далёким и ненастоящим. Хотя канцлер весьма проявил к нему внимание. Даже самолёт посылал за ним, большой и надёжный.

После обеда, когда к Маннергейму присоединились сопровождающие его финские офицеры, подошёл Кейтель. Крепко пожал барону руку.

— Как вы долетели, господин маршал?

— Спасибо, господин фельдмаршал, всё нормально!

— Где вы остановились?

— Нигде пока, дорогой Вильгельм, спасибо. Господин Геринг пригласил меня к себе в охотничий домик. А завтра надо лететь обратно.

— Понимаю, дорогой Густав, понимаю.

Вильгельм Кейтель, крупный и угловатый, внешне похожий на крестьянина, обладал, однако, весьма изысканными манерами и имел хорошее воспитание. Был подтянут и строен. Отчётливо проглядывалась седина в его коротких усах и в негустой причёске с пробором.

Распрощавшись с Кейтелем, отправляясь на автомобиле в германский генеральный штаб, Маннергейм был сосредоточен и не мог расслабиться. В мощном «хорьхе», по форме кузова напоминающем чёрную карету, он сидел на заднем сидении справа. Так полагалось по установленному порядку. Это место считалось самым безопасным при аварии или при покушении. Финские офицеры сидели рядом и впереди. В большой машине со средним, третьим рядом сидений, даже уместились ещё два немецких охранника.

Барон всё время анализировал ситуацию, снова и снова возвращаясь и к разговору с рейхсканцлером, и к другой информации, полученной им за этот день. Его обострённое предчувствие нагнетало на него тревогу. Было ощущение, что вскоре необходимо будет принимать срочные и резкие решения для изменения существующего положения Финляндии по отношению к Германии. Может быть, выход из войны... Нет, он этого ещё не знал. Но... Может быть. Ощущение тревоги подсказывало ему, что надвигающиеся события потребуют решительных действий и серьёзных перемен.

И дело было не в том, что Германия оказалось в сложном положении в войне. Оно в эти дни ещё не было столь трудным, чтобы так думать. Но он своим редким предвидением, дарованным ему свыше, знал: произойдёт нечто, что круто изменит положение дел. И Суоми окажется перед выбором войны или мира.

Для него, от которого в основном и зависел теперь окончательный выбор, такой проблемы не существовало никогда. Он знал кровавую цену войне и всегда выбирал мир. И только тогда, когда мир оказывался хуже войны, когда мир делал его страну зависимой, угрожал её существованию, тогда он такой мир не принимал. Но если появлялась малейшая возможность прекратить бойню, он её прекращал. Даже с потерями, как было в сороковом. Он всячески настаивал на мире. Если бы тогда окончательное решение зависело от него, мир был бы раньше и на более терпимых условиях. Но и потом, самый тяжкий мир, всё-таки был лучше войны. Отдали Карельский перешеек, отдали родные и исконные земли, но сохранили армию и страну.

...Он сидел напротив начальника генерального штаба сухопутных войск Германии в его светлом кабинете и продолжал испытывать прежнюю тревогу и думать о том, какие события грядут и как сложится обстановка на Севере Европы.

Генерал-полковник Франц Гальдер встал, подошёл к огромной оперативной карте во всю стену, нажал кнопку, и штора поехала, открывая карту.

Он рассказывал Маннергейму об успешных операциях, и смелые его прогнозы почему-то не вызывали у барона радости. Не потому, что он не верил генералу. Нет, он ему верил. Но его беспокоило другое: судьба военных позиций его армии, его земли. Положение его страны, которое сложится в ближайшие месяцы в результате большой войны великих держав. В которой его страна как бы участвует. Но... сохраняя оборонительно-выжидательную тактику.

— Вот, господин маршал, вам, как союзнику, вероятно, полезно было бы уточнить последнюю расстановку сил на центральном театре военных действий. Отсюда идёт основное влияние на военные события на северо-востоке и на северо-западе Европы.