Этот красный командир, бывший ротмистр Вересаев, и предполагать не мог, какие провидческие слова он тогда произнёс, тогда, в деревенской избе на Волге, весной боевого и кровавого тысяча девятьсот девятнадцатого. «Может быть, не очень скоро». Через семьдесят лет прозрела Россия. А когда же с ней будет всё в порядке? Когда? Будет, конечно. Может быть, не очень скоро...

Дверь избы отворилась, и вошёл невысокий широкоплечий человек с широким угловатым лицом, тёмными глубокими глазами. В кожаной куртке и кожаной кепке. С портупеей и маузером в деревянной кобуре, подвешенной на ремешке через плечо.

— Здравствуйте, товарищ Вересаев!

— Здравствуйте, товарищ Луцис!

Вересаев встал, пожал протянутую жёсткую и широкую ладонь.

— Только я подъехал, Егор Ивановитш, мне доложили, что у нас тут в вашем первом эскадроне...

— Да, Янис Карлович. Это Александр Сергеевич Зеленцов. Его тут чуть не расстреляли. Федотов грудью загородил, как Георгиевского кавалера... — Командир эскадрона едва заметно улыбнулся.

— Ордень, заработанный в бою, — это хорощё, за Россию, конетшно... но и новая, революциённая, это тоже Россия. — Латышский стрелок Янис Луцис беззаветно служил революции. Но комиссар полка был образованным человеком, прежде учительствовал, преподавал математику. И хорошо сознавал ценность для армии кадровых, закалённых в войне офицеров.

Зеленцов несколько растерянно встал.

Комиссар, сделав жест рукой:

— Присядем... — хотел сказать, по привычке, товарищи, но не сказал. Он понял, что командир эскадрона знает этого офицера давно.

— Что, Егор Ивановитш, служили вместе?

— Да, товарищ комиссар, точнее воевали вместе против немца. Били его в четырнадцатом. И Зеленцов крепко тогда воевал. Опытный командир эскадрона. Гвардейскими гусарами командовал.

— Это хорошё. А кем теперь он командовал?

Комиссар внимательно, пронизывающе посмотрел на офицера.

— Уже месяца два, как брожу без дела. Ищу пристанища. Занятия никакого нет...

— А прежьде? Два мэсяца назад?

— У Деникина воевал.

— Понятна...

Вересаев сидел, сковано и молча. Он знал обстановку и общие настроения в Красной армии. И хорошо понимал, что за такое признание почти в любом красном эскадроне, любого офицера расстреляли бы в течение пяти минут. Но не здесь. И не только из-за Вересаева.

В таких делах главное решение принимал не командир, а комиссар. Тем более, что это — комиссар полка. Уже больше года Егор воевал с Луцисом, в его подчинении. И узнал его хорошо. И сейчас очень надеялся на него.

— От партии и революции мы не скрываем ничего. Но командиры опытные, но и надёжные, — он снова пронзительно посмотрел на Зеленцова, — нам сегодня нужны. Очень нужны. И если вы, гражданин Зеленцов, согласны служить России, я поговорю с комиссаром дивизии, и мы этто обязательно рещим, — акцент его снова стал сильно заметным. — Завтра утром вы мне должны дать оконшательный ответ, и тогда мы с товарищем Вересаевым сможем за вас порючиться. — Он встал, пожал обоим руки и вышел.

Вересаев кивнул хозяйке, и на столе появилась бутылка самогона, солёные огурцы, сало, капуста.

Они пили восьмидесятиградусный первач, вспоминали четырнадцатый. Бои в Польше, Галиции, Венгрии... Молчали. Снова пили.

— А вы помните, Александр Сергеевич, наш контрудар на Галицийском фронте, когда наша бригада разгромила, и как разгромила, наступавшие было полки немцев. Говорили, что сам командующий генерал Гинденбург хотел отстранить начальника штаба своей 9-й армии германцев. Талантливо воевал наш командир барон Густав.

— Помню. Конечно... Как не помнить! Барон Густав, наш генерал Маннергейм... Выпьем за него.

— Его здоровье! Где-то он сейчас...

Выпили. Помолчали, закусывая.

— Я всё помню, ротмистр!

— Я не ротмистр! — зло огрызнулся Вересаев.

— Извините... Я не хотел...

— Ладно, Зеленцов, чего там...

Александр Сергеевич, конечно, подумал, что негоже называть красного командира белым ротмистром. И он вроде, как проявил бестактность и как человек воспитанный, извинился...

Но Вересаева обозлило совсем другое. Зеленцов не мог и не должен был знать, что ещё в Первой мировой, в конце её, Вересаев уже командовал полком и был не ротмистром, а полковником. Но он не мог уйти от армии и от России. Он должен был воевать на её стороне. И воевал как потомственный русский военный и дворянин. Пусть снова командиром эскадрона. И всю свою жизнь он будет воевать за Россию. И помнить школу своего генерала барона Густава. И классические схватки с прорывами. И удивительно внезапные броски в тыл. И всегдашнее упреждение противника. Благодаря мудрости и беспредельной личной отваге самого генерала Маннергейма.

Зеленцов, также прошедший тяжёлую войну, опытный и, как говорят, битый, тоже молчал о своём.

Ему было печально и горько. На душе лежал неслыханной тяжести камень. Как и у многих благородных офицеров того времени и той кровавой, братоубийственной Гражданской войны.

Но он понимал, что шальная пуля русского бунта, или как его теперь называли, революции, чудом миновала его.

Он снова хотел жить. И этим чудом, которое спасло его от смерти, — оказалась уже существующая теперь только в истории Отдельная гвардейская кавалерийская бригада генерала Маннергейма. Она, эта бригада, своей гордой памятью, памятью о чести русской армии, живущей в умах и сердцах воинов, таких как, например, Вересаев и Федотов, спасла князя Зеленцова, закрыла его от пули. Воинской честью и авторитетом ордена Святого Георгия, вручённого ему самим бароном Густавом.

И Зеленцов снова вдруг подумал: «Где-то он теперь?..»

1919. Май.

Всю ночь конники Вересаева таились в засаде. В неглубокой холмистой лощине, поросшей соснами, берёзами и елями эскадрон ожидал сигнала к атаке. Ночью отдыхали и готовились, а к рассвету ждали приказа, чтобы ударить во фланг противнику. Внезапно и стремительно. Как учил Вересаева барон Густав.

Когда командир Красного кавалерийского полка Чиненов, опытный, награждённый орденом Красного Знамени, собрал эскадронных и своих штабных, чтобы поставить боевую задачу, ход совещания был неожиданно изменен.

Обычно комполка ставил боевую задачу, товарищ Луцис утверждал. Эскадронные командиры задавали несколько вопросов и всё. Начальник штаба полка раздавал письменные приказы эскадронам. Но не всегда. Иногда, а это было чаще, приказы оставались устными.

На этот раз Чиненов изложил суть и объяснил, что после наступления пехоты справа и слева, полк всеми эскадронами, общей лавой должен ударить в центре, организовать прорыв и углубиться в него на несколько километров. Наступление ведёт 27-я дивизия товарища начдива Терехова[21], в состав которой вошёл недавно 6-й кавалерийский полк Чиненова.

У противника на этом участке временно закрепилась одна часть, правда, почти полностью офицерская.

И хотя преимущество троекратное, как и полагается в наступлении, но какие-то сомнения были. Может, не у самого Чиненова. А вот у Вересаева точно. Потому как Чиненов, хоть и опытный красный командир, но всё-таки только красный. То есть, до революции офицером не был. Воевал, конечно, но солдатом. А в Гражданской войне от командира конного взвода вырос до командира полка. Успешно воевал. Смело и умно воевал. Но в военных училищах и, как он сам любил говаривать, «в академиях» — не учился. А жаль. Вересаев порой подумывал, что это ему, Чиненову, ой как не помешало бы.

И вот, когда комполка боевую задачу поставил, и два эскадронных командира уже спросили о порядке связи, о точном времени единого рывка конницы, вдруг встал Вересаев.

Он встал, попросив слова, и все поняли с удивлением, что он собирается говорить долго. Чиненов дал ему это слово, оставаясь как обычно стоять. Спросит эскадронный, задаст пару вопросов, он, Чиненов, ему ответит и тот сядет.