– А знаешь, пожалуй, ты права, – неожиданно согласился дьякон и подумал: «Это ж надо: простая девчонка, а больше некоторых учёных мужей понимает».

Люди коротали холодные дни в томительном ожидании долгожданных перемен, но говорить о процветании страны было ещё рано. По обнищавшей после бесконечных дрязг земле бродили остатки польских войск, отряды воровских казаков, не желающих менять доходный промысел, и все они продолжали жить разбоем и грабежом.

В Новгороде засели шведы, поляки заняли двадцать русских городов, а татары периодически беспокоили южные рубежи, но всё же на горизонте появился просвет. В феврале Земской Собор выбрал нового царя, посадив на трон Российский шестнадцатилетнего Михаила Романова. Робкому и безвольному самодержцу досталась пустая казна и разорённая раздробленная страна. Юный царь восседал на троне, а все бразды правления в свои руки взяла его мать и её родственники.

Присягнув на верность новому царю, Левашов продолжал службу. До Таяны изредка доходили новости о княжиче, и, слыша, что он жив и здоров, девочка возносила благодарность господу.

За повседневными заботами прошло два года, пока царские войска, наконец, изловили последнего самозванца: атамана Ивана Заруцкого и Марину Мнишек, третий раз ставшую женой очередного Лжедмитрия.

Как-то морозным декабрьским днём Пелагея вернулась из Москвы страшно взволнованная.

– Это что ж такое творится, если детей малых за прегрешения родителей вешают? – запричитала знахарка.

– Что случилось? – нахмурилась ключница, и Пелагея рассказала о казни четырёхлетнего сына Марины Мнишек.

Мальчик был мал и хил, а сплетенная из мочал веревка оказалась слишком толстой для веса ребёнка и не смогла как следует затянуть петлю.

– Провисел мальчонка так ещё более трех часов. И всё маму звал, пока не умер, – всхлипнула ведунья и неожиданно нахмурилась. – Нехорошо Романовы правление начинают… Смутой и убиением ребёнка на трон взошли, как бы этим же их царское величие и не закончилось…

Шло время. Лютая зима сменялась цветущей весной, затем лето радовало жарким солнцем и тёплыми грозами, а после золотистая осень торопила людей собирать урожай, и снова, засыпая белым пухом, зима приходила на землю.

Шесть лет успело миновать со дня освобождения Кремля, на дворе настал 1619 год.

Пьянящий май радовал по-летнему тёплыми деньками. За окном искрилось разгорячённое солнце, и ликующее многоголосье птиц заполнило округу жизнерадостным перезвоном. В горнице не хуже пичуг щебетали две девушки. Одна – статная красавица с собольими бровями, сидя перед зеркалом, придирчиво разглядывала себя карими с поволокой глазами, а её спадающие почти до пола тёмные густые волосы расчёсывала хрупкая светловолосая девушка.

– Ой, Оленька, до чего же ты хороша, – вплетая в волосы боярышни алую шёлковую ленту, улыбнулась подруга. – Видала я, как на тебя парни в церкви заглядываются, о службе вовсе забывают.

– Уж тебе, Таяна, грех прибедняться, – хитро покосилась Оленька. – Где ещё найдёшь такие очи васильковые да ресницы густые и длинные, а коса твоя – чистый лён. Вон сынок поповский, Стёпка, глаза на тебя так и таращит. Даже когда батюшке в церкви прислуживал, чуть семисвечник не уронил, – хихикнула она.

– Да, такому молодцу впору мечом размахивать, а не кадилом раскачивать, – улыбнувшись, согласилась Таяна.

– Лучше скажи, вчера вечерком к девчонкам на посиделки бегала, видела его?

– Ну, видела, – потупилась девушка.

– И что, провожал?

– Провожал.

– Хоть поцеловались? – взглянула Оленька на подругу, и та покраснела. – Расскажи! Ну что ты такая скрытная! – рассердилась боярышня.

– Поцеловались… – вздохнула Таяна.

–Ну! – требовательно нахмурилась подруга.

– И чего ты хочешь? Поцеловались и поцеловались, – надула губы Таяна.

– Неужто и сердечко не дрогнуло? – лукаво зыркнула Оленька.

– Дрогнуло, – вспыхнула девушка. – Особенно когда он ручищами полез, куда не следовало. Я ему такую оплеуху отвесила, наверное, с час ещё щека сияла.

– Да что ты! – засмеялась боярышня. – А он чего?

– Извиняться начал, – фыркнула Таяна. – А я ему сказала: женись сначала, а потом руки распускай.

– Ох, какая ты суровая, – улыбнувшись, покачала головой Оленька. – Не знаю… давеча в церкви Данила украдкой меня за руку взял, так я думала, умру от счастья, – сверкая глазами, проговорила она и тут же призналась: – А если бы он меня поцеловал, я бы, наверное, голову и вовсе потеряла.

– Вот ещё, – повела плечом Таяна, а боярышня вернулась к прежнему разговору:

– Так что тебе Степан ответил?

– Обещал со своим батюшкой переговорить… Грозился сватов заслать к твоему отцу, хочет Тихона Ивановича просить, чтобы отдал меня за него.

– Ух! – восторженно выдохнула Оленька. – Считай, с прошлого года Стёпка за тобой ужом увивается, и впрямь пора сватов засылать. Уверена, батюшка согласится. А я попрошу его и приданое за тобой дать. Ты, конечно, большая рукодельница и сама целый сундук всего нашила да навышивала, но ежели сверх того отец и серебра подкинет, так и вовсе ты у нас станешь завидной невестой! Глядишь, скоро на твоей свадьбе гулять будем! Как я за тебя рада! – запрыгала боярышня. – Степан загляденье, а не парень! И высок, и плечист, и на лицо хорош. Какие у него кудри смоляные, а глаза дерзкие, – расписывала поповского сына девушка. – Если б не Данила, честное слово, в него бы влюбилась!

– Ну да! Только как бы он эти кудри-то со временем не растерял, как батюшка его, – намекая на лысину местного попа, хихикнула Таяна. – Да и стать молодецкую тоже…

– Ой, и злая ты! – недовольно сложила губки Оленька и не преминула поддеть гордячку: – К тому времени и ты уже не лебёдушкой белой будешь скользить, а скорее утицей серой перекатываться.

– Может, и так, – вздохнула Таяна.

– А что-то ты не рада? – изумилась боярышня. – Будто и не хочешь за Степана замуж?

– Даже не знаю, – пожала плечами подруга и решила перевести разговор в другое русло. – Лучше скажи, что за послание тебе Данила передал? Видала я, как он тебе записочку-то в руки сунул.

– Глазастая, – счастливо улыбнулась Оленька. – Пишет, что хочет на ярмарке встретиться… В Москве. Надо бы батюшку уговорить, чтоб отпустил погостить к тётке Марфе. Давно она зазывала… А там и по рядам торговым пройтись не грех, – размечталась девушка. – И с Данилой ненароком повстречаться!

Не прошло и трёх дней, как подруги засобирались в гости к московской тётке. Не мог боярин дочери отказать. И всю дорогу в златоглавую девушки загадывали, чего бы себе прикупить. Оленька грезила аметистовыми бусами, Таяне же хотелось не безделицу какую получить, а заморский черепаховый гребень – такой, как у боярышни. И вот совсем скоро карета подъехала к столице.

Раскинувшись на семи холмах, успевшая оклематься от прошлых напастей Москва поражала величавой красотой, мощным видом каменных крепостных стен и горделивым блеском церквей и колоколен. Удивлялись размерам стольного города как провинциальные жители государства, так и заезжие иностранцы. В то время, когда европейские столицы росли ввысь и, слепившись стенами домов, оставляли горожанам лишь узкую полоску неба над головой, Москва, словно отражая собой разухабистый размах души русского народа, необыкновенно разрасталась вширь.

Базары в Москве проходили по средам и пятницам: зимой купцы собирались на льду реки, а к лету перебирались к собору Покрова Пресвятой Богородицы, что на Рву²³.

Издревле столица славилась торговыми дворами. Ох, чего только не было в первопрестольной! На Охотном продавалась снедь всякая. Особняком стоял пряничный ряд, далее следовали птичий, харчевенный, медовый. Неподалёку раскинулся суконный, свечной, соляной, восчаной…. Да разве всё перечислишь и обойдёшь?! Лавки булочников соблазняли запахом свежеиспечённого хлеба, мясные прилавки ломились от изобилия, а на берегу Москвы реки пристроился рыбный рынок. На домерном ряду можно было прикупить музыкальные инструменты. Сурожский славился шелковыми тканями и восточные товарами, но главный рынок располагался на Красной площади. У Кремля мелкие торговцы и ремесленники раскладывали в шалашах, на скамьях, рундуках²⁴, прилавках и полках всевозможные занятные вещицы, диковинные безделушки, разнообразные украшения и наперебой зазывали покупателей.