Доспех выдержал, и Евсей, успев отбить следующий удар, пронзил противника. Чувствуя, как чёрная пелена неумолимо обволакивает его, княжич, пытаясь удержаться на ногах, добил пехотинца, но слабость предательски охватывала тело, и он всё же рухнул на одно колено. Из последних сил намереваясь подняться, Левашов рубанул очередного подлетевшего поляка, но сам, получив удар, обмяк, увлекая за собой убитого им же пехотинца. В следующую секунду всё пропало, гул в ушах утих, боль исчезла, и тёмный водоворот затянул его в пучину забвения.

Евсей уже не видел, как отряды конных сотен беспорядочно бегут, и вплавь переправляются через Москву-реку, как поляки добивают отставших ополченцев, и как Дмитрий Пожарский, покинув штаб, лично помчался останавливать бегство.

Не видел Левашов, и как Ходкевич отправил в Москву обоз, и как на руинах улиц русские мужики ловко били потерявших манёвренность гусар. Не увидел княжич, как собрав три сотни конных дворян, Минин в спустившихся сумерках повёл отряд к Москве-реке и внезапным броском посеял панику в стане врага, переломив тем самым ход сражения.

Наступление русского воинства началось широким фронтом, и теперь уже оборонялись поляки. В атаку пошли и безродные ополченцы, и княжеские дружинники, и казаки Трубецкого. Деревянный город очистили от противника, застрявший в районе Ордынки огромный обоз с продовольствием для гарнизона Кремля окружили, а его защитников полностью вырезали. Не выдержав столь решительного и единого удара, гетманские войска побежали, усеяв своими трупами подступы к Москве. Разгром спешно отходившего войска Ходкевича завершила русская конница, бросившаяся преследовать остатки полков гетмана.

Над землёй опустилась ночь. Ополченцы, конечно, радовались победе, но потеря товарищей омрачала торжество, и, разыскивая знакомых, ратники не торопились отправляться на отдых. В темноте разносились негромкие разговоры, раздавались стоны раненых, и счастливые возгласы встретившихся друзей.

По полю боя с факелом в руках бродил и Прохор Долматов.

– Степан, Богдан, не нашли Евсея? – встревоженно слышалось в ночи.

– Нет, Прохор Алексеевич, – сокрушённо отвечали товарищи. – Может без нас кто к лекарям увёз?

– Эх, если бы! – вздохнул дядька.

Ошмётки войска гетмана расположились у Донского монастыря и, опасаясь нового наступления русских, всю ночь не могли уснуть. С первыми лучами солнца поляки поспешили убраться восвояси, провожаемые раскатистым и грозным рыком русских орудий. Из кавалерии у Ходкевича осталось не более четырёхсот человек, и разгромленные поляки с бесчестьем покинули Москву.

Стоило только сражению откатиться от стен Москвы, как монастырские сёстры тут же поспешили на поиски раненых. Пелагея с Таяной одними из первых оказались на ратном поле. Ужасающее зрелище предстало их глазам: вытоптанная, залитая кровью и усеянная трупами земля буквально стонала от боли, взывая о помощи голосами порубленных воинов.

– Это сколько же горя люди друг другу несут? – хрипло прошептала Таяна. Знахарка настороженно посмотрела на побледневшую девочку.

– Может, вернёшься в шатёр? Там тоже руки нужны…

– Нет, тётка Пелагея, я с тобой останусь, – упрямо тряхнула головой Таяна.

Женщины взялись за дело. Оказав первую помощь, они помогали раненым добраться до телег, на которых ополченцев отвозили в монастырские богадельни, а кто мог, шёл сам. Несколько мужиков с подводами собирали на поле мёртвых, умело сортируя своих и чужих.

Перевязав очередного раненного, Таяна спросила:

– Ну что, дядечка, встать сможешь?

Здоровенный мужик попытался подняться, но сил ему явно не хватало.

– Давай помогу, – предложила девочка.

– Такую муху раздавлю ещё, – усмехнулся воин. – Вон лучше обломок копья подай, – указал он, и Таяна шустро выполнила просьбу ополченца. Он поднялся, но, сделав шаг, зашатался. Подскочив, девочка поддержала раненого, и, с досадой покачав головой, служивый покорно сдался. – Ну что ж, веди уж, – пробубнил он, стараясь больше опираться на древко, а не на худенькое плечо ребёнка.

Проводив раненого до телеги, Таяна уже собралась вернуться на поле, как, услышав собачий лай, повернулась и к своему изумлению в скачущей огромной псине узнала Грома. Двое мужиков тащили окровавленное тело к повозке с мертвецами, а пес, прыгая рядом, мешал им идти.

– Пошёл вон окаянный! – огрызнулся один из могильщиков и фыркнул: – Всю дорогу не отстаёт. А морда-то какая! Жуть!

– Слушай, Прокоп, а доспехи-то на парне непростые, – кивнул второй на бездыханного воина. – Видать, сын боярский. Надо бы разузнать, кто таков? Да родичам тело отправить.

– И кто его повезёт? Наверняка не здешний он. Да и родственников где искать? Раз дружинники его с поля не вынесли, значит, некому забирать. Вон только пёс и сидел рядом.

– Так гридни боярские могли и не заметить своего воеводу. Сколько на нём польских мертвяков навалено было… Может, подождём хоронить-то? Глядишь, объявится кто из близких?

– Чего ждать-то? Пока смердить начнёт? Доспехи сымем, да Пожарскому снесём. Ежели родичи парня объявятся, могилку покажем, глядишь, за заботу денежку нам подадут. Грузи, говорю! – прикрикнул Прокоп, и мужики уложили тело на подводу.

Взглянув на воина, Таяна обмерла.

– Стойте! – взвизгнув, бросилась она к могильщикам. Признав девочку, пёс радостно заскулил и, моментально подлетев, лизнул её в нос. – Громушка, куда они твоего хозяина собрались везти? – забеспокоилась Таяна и осторожно коснулась бледной щеки воина. – Евсей…

– Знакомый что ли? – озадаченно нахмурился Прокоп.

– Это княжич Левашов. Грузите вот на ту телегу, – вдруг потребовала она.

– Ты чего это, девка, ополоумела что ли? Там раненых в больничку везут, – кивнул он в сторону соседней телеги. – А этот мёртвый.

– Нет живой! – запротестовала девочка. – Несите скорее! – приказала она, и пёс поддержал маленькую знахарку заливистым лаем.

– Чего выдумываешь? Мёртвый он! – не слушали мужики и уже собрались трогаться.

Таяна коршуном вцепилась в упряжь, а Гром, перегородив лошади дорогу, угрожающе зарычал.

– Говорю, живой! Тётка Пелагея! – истошно закричала она. Услышав зов, женщина повернулась. – Они хотят Евсея живьём похоронить!

Оставив уже перевязанного ополченца, Пелагея направилась к телегам. Таяна с мольбой посмотрела на знахарку, и пёс, высунув язык, устремил на неё не менее подобострастный взгляд. Настороженно покосившись на собаку и на девчонку, Пелагея перевела глаза на окровавленного княжича и вздохнула. «Вот ведь душа горемычная… – с сожалением подумала она о Таяне. – Только привязалась к человеку, а он погиб. Как ей объяснить?» – растерялась знахарка, но всё же подошла к бездыханному телу ближе.

– Тётка Пелагея, он живой! Он не холодный! И не закостенел вовсе! Мертвяки такими не бывают! – горячилась девчушка.

– Так он под другим трупом лежал и не успел остыть, – объяснил Прокоп. – Да и времени не так много прошло.

Женщина нахмурилась и, прикоснувшись к шее воина, внимательно вслушалась, нет ли движения крови.

– Грузите к раненым! – неожиданно приказала Пелагея. – Девчонка права: жив княжич!

– Во дела! – вылупили глаза мужики. – Действительно, могли живого в могилу положить, – и тут же под радостный лай Грома перенесли Евсея на соседнюю телегу.

– Тётка Пелагея, ты же его спасёшь? – волновалась Таяна.

– Постараюсь, – вздохнула ведунья. – Поехали! Вези в Никитский монастырь, – приказала она вознице, и телега тронулась.

Не отпуская руку Левашова, девочка шагала рядом и шептала:

– Евсей, миленький, только не умирай! Слышишь! Прошу тебя, держись!

Вскоре подвода остановилась у ворот обители. Княжича понесли в палату, а собаку дальше двора не пустили.

– Громушка, жди здесь! – приказала девочка. – Я позабочусь о Евсее, – пообещала она, и псина послушно уселась у дверей.

Избавив воина от бехтереца и одежды, знахарка осмотрела раненного: