– Повезло твоему Евсею. Хорошо, что придавило его, кровь не смогла вытечь, – пояснила Пелагея, обмывая раны настоем. Наложив мазь, знахарка забинтовала княжича и обратилась к настороженно ожидающей Таяне: – Я сейчас принесу снадобье, и ты, девонька, будешь его по каплям поить.

– Ну что, тётка Пелагея, он выживет? – обрадовалась Таяна.

– Будем надеяться, – хмурилась Пелагея. – Парень он крепкий. Думаю, выкарабкается.

Знахарка ушла помогать другим раненым, а Таяна осталась ухаживать за Левашовым. Всю ночь девочка смачивала снадобьем пересохшие губы Евсея, обтирала лоб и шею, правда и другим воинам успевала помогать: кому воды подать, кому помочь подняться, а кому раны перебинтовать, но ни на минуту она не упускала из вида княжича. Не забыла Таяна и о Громе. Улучив минутку, девочка выбежала на улицу проведать пса и немного его подкормить.

– Громушка, не переживай. Выздоровеет хозяин. Я молюсь за него, – успокаивая собаку, уговаривала саму себя Таяна. Гром, желая, чтобы его погладили, боднул девочку косматой головой, и она потрепала пса за ухом. – Эх ты, дружище… Ну ладно, не скучай! – и вновь Таяна скрылась за стенами обители.

Вздохнув почти по-человечьи, Гром проводил глазами маленькую подружку и, устроившись поудобнее, положил огромною морду на лапы, показывая всем видом, что готов ждать сколько понадобится.

Почти всю ночь Таяна не сомкнула глаз, а ближе к утру в палату вернулась уставшая знахарка. Пелагея так же трудилась без отдыха.

– Ох, с ног валюсь, – призналась она и обратилась к воспитаннице: – Пойдём спать, родимая.

– Нет, я останусь, – воспротивилась Таяна. – Вдруг Евсею чего понадобится?

Вид девочки был настолько непреклонен, что Пелагея только покачала головой.

– Если жар начнется, обтирай его этим, – подала она кувшин, надеясь, что ребёнок только хорохорится и чуть позже пойдёт спать следом за ней.

Женщина ушла, а Таяна присела рядом с княжичем. Разглядывая его, девочка сжимала большую мужскую ладонь.

– Евсей, миленький, теперь всё будет хорошо. Я не позволю тебе умереть, – шептала она.

Таяна всё вздыхала и хрупкой ручонкой гладила Евсея по голове, так она и уснула, уткнувшись щекой в тюфяк.

Проснулась девочка, услышав стон. Солнце, пробираясь сквозь узкие окошки обители, освещало каменную палату, торжествующе заявляя о начале нового дня. Прикоснувшись ко лбу княжича, маленькая сиделка поняла: у него действительно поднялся жар. Помня наказ Пелагеи, она смочила тряпицу в отваре и начала протирать тело раненного, а затем влила в рот несколько капель снадобья, оставленного знахаркой. До обеда Евсей метался в бреду, а когда явилась Пелагея, он неожиданно затих. Ведунья снова обработала раны, поменяла повязки и, заметив утомлённый вид своей помощницы, приказала:

– Иди, передохни, я сама с ним посижу, – строго посмотрела она, но Таяна, насторожено взглянув на женщину, не двинулась с места. – Иди, говорю! Лучше ему, – успокоила девчонку Пелагея.

– Я вот здесь в уголке прилягу, – проговорила Таяна и развернула соломенный тюфяк, но только девочка коснулась головой жёсткой подушки, как моментально уснула. Проспала правда она недолго, а открыв глаза, снова подсела к Евсею. Пелагея как раз сменила парню повязку.

– Почему он не шевелится? – испугано взглянула девочка.

– Успокойся, спит он. Можешь и сама ещё поспать, – посоветовала знахарка и отправилась помогать другим больным, но Таяна отдыхать так и не ушла.

День прошёл в обычных заботах, но вечером девчонка, несмотря на усталость, опять наотрез отказалась уходить ночевать в келью, а устроилась на своём тюфяке неподалёку от княжича. Всякий раз, когда он начинал стонать или бредить, заботливая сиделка просыпалась и смачивала губы раненого отваром, а убедившись, что он затих, возвращалась на свою солому.

На следующий день на пороге монастырской палаты появился Прохор Долматов. Хотя у боярина у самого была перебинтована голова и правая рука, держался он вполне уверенно, а увидев княжича, страшно обрадовался.

– Евсей! Господи, а я всё поле брани облазил! – поспешил Прохор к лежаку. – Уж и не надеялся живым сыскать! Ладно мужики подсказали, куда отвезли тебя.

Таяна, строго взглянув на мужчину, проговорила:

– Не слышит он, плох ещё.

Долматов нахмурился:

– Так что ж он здесь лежит, словно холоп безродный? Никто не заботится о княжиче, не присматривает.

– Как это не заботится? Я за ним хожу! – надула губки девочка.

– Тоже мне сиделка, – презрительно фыркнул Прохор. – Я его забираю. В Одинцово к сродственнику доставлю. Там и уход достойный ему будет.

– Тогда и меня бери! Не отпущу одного!

– Ну и зачем мне лишняя обуза? – удивлённо вскинув брови, хмыкнул Долматов. Тебе ещё сопли подтирать…

– Зря боярин напраслину наговариваешь, – вдруг вступился здоровяк, которому Таяна помогала добраться до телеги. – Да если бы не эта Муха, уж похоронили бы твоего княжича. Она ночей не спала, всё его выхаживала. Спасибо должен девчонке сказать, а не ругаться, – пристыдил воин Прохора.

– Всё равно лучше ему в доме боярском лечиться, – не сдавался Прохор, но вдруг услышал за спиной голос.

– Нельзя его тревожить.

Боярин обернулся и замер:

– Пелагея?! – напряжённо уставившись на женщину, выдохнул он. – И откуда ты здесь?

Знахарка, на некоторое время оцепенев, тоже, не отрываясь, смотрела в лицо боярина, но вскоре, придя в себя, усмехнулась:

– А ты похоронить меня успел, Прохор Алексеевич? – прищурилась Пелагея, но тут же строго поджала губы. – Нельзя пока княжича трогать. Вот придёт в себя, тогда и заберёшь. А лучше Таяны за твоим племянничком никто смотреть не станет, – с вызовом проговорила ведунья, и девочка, с благодарностью взглянув на неё, облегчённо выдохнула.

– И девку колдовству обучила? – зло зашипел Долматов.

– Дурень ты, Прохор, – покачала головой Пелагея. – Смотрю, как был дурнем, так им и остался, – и, неожиданно гордо вскинув подбородок, прикрикнула: – А ну, давай, ступай отсюда! Нечего заразу разносить! Как очнётся княжич, пришлю за тобой, – пообещала она. – Небось, у двоюродного брата остановился?

– У него, – буркнул боярин.

– Вот и иди! – кивнула на дверь Пелагея.

Одарив женщину настороженным взглядом, Долматов нехотя направился к выходу. Проводив незваного гостя, знахарка с досадой поморщилась и присела возле Евсея.

– Тётка Пелагея, а откуда ты Прохора Алексича знаешь? – захлопала глазищами Таяна.

– Да так… Давнее дело, – ничего не объясняя, вздохнула ведунья и, явно не желая говорить, взялась осматривать раненых.

Время летело быстро, и на пятый день Пелагея, сняв повязку с княжича, улыбнулась:

– Ну вот, рана чистая… не гноится больше. Сбегай-ка, Таянушка, в нашу келью, принеси корзинку. Там у меня другое средство припасено, – попросила она, и девочка тут же умчалась исполнять просьбу.

Пока женщина обмывала раны, Левашов вдруг глубоко вздохнул и открыл глаза. Растерянно осматривая незнакомое место, парень встретился взглядом со знахаркой.

– Странно, а мне птаха снилась… Будто она от меня огонь отгоняла, – прошептал он.

– Какая птаха? – не поняла Пелагея.

– Да, девчонка… найдёныш… Таяна… Снилось, будто иду я к свету яркому, а она меня за руку схватила… Глазищами сверкнула и сказала, что не пустит туда… и повела обратно. Вокруг огонь полыхает, тени мечутся. А она идёт, не боится… И огонь утих, и тени исчезли. Чудной такой сон…

– Ничего не чудной, – хмыкнула Пелагея. – Так оно и было. Тебя уж с мертвецами уложили, хоронить собрались. А Таяна сгубить тебя не дала. Она, сердешная, и выходила. Ночей не спала. А как совсем умается, вон там, на соломке, словно котёнок, свернётся клубочком и дремлет.

– Так где же она?

– Да сейчас прибежит, за снадобьями послала, – пояснила Пелагея.

Вскоре на пороге показалась Таяна:

– Евсей очнулся! – обрадовалась девчушка и, кинувшись к княжичу, схватила его за руку. – Я знала, что ты выздоровеешь! А они не верили!