Я подхватилась с дивана: — В загс?

— Завтра, — спокойно, но твердо ответил Мир, — сейчас я увижусь с Алексом и заеду, договорюсь о регистрации. Чтобы гарантированно.

— Я с тобой, — топталась рядом я.

— Нет. Ты остаешься здесь. Я быстро — туда и сразу обратно. Виктор Александрович, на минуту, пожалуйста — организационный вопрос. Дамы, прошу прощения. — Он коротко поклонился нам. А потом шагнув ко мне, прижал к себе и поцеловал. Крепко, жадно.

Они с папой вышли в коридор и пошли к лестнице, разговаривая. Я стояла в дверях, провожая их взглядом. Мир оглянулся и послал мне воздушный поцелуй. Мама из-за моего плеча сказала:

— Все равно — лучше бы Ярослав. Там все понятно, просто и естественно — безо всякой мистики. Я беспокоюсь, Арина, так беспокоюсь. Я чуть не поседела за эти дни. Я элементарно — боюсь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Извини, мам.

— Нужно регистрироваться, да… Арина, что? Я просто хочу для тебя хоть какой-то определенности. Если действительно можно завтра или на днях, то пусть будет завтра. Не думала я, что будет так… Потом, если захотите, то можно и отметить… Это, действительно — возникает вот так неожиданно? Я, конечно, видела, как вы смотрите друг на друга, но, Арина, ты его любишь? Это правда?

— Мама… правда. Не переживай, все по-настоящему. Хотя я и сама сейчас не понимаю и как-то… Это для всех нас стресс. Мы потом успокоимся, все войдет в колею. Ты привыкнешь. Я тоже сейчас немного не в своей тарелке. А кто вообще смог бы спокойно все это пережить? Все эти миры и сущности? Кто бы сказал раньше… Воспринимается же, как бред сумасшедшего…

Я успокаивала маму, ходила по номеру и понимала сама, что стресс, действительно — имел место быть. Сейчас мне просто необходимо было увидеть его, дотронуться, удостовериться, что он есть. Все было так привычно — мама, этот гостиничный номер, в котором я несколько раз ночевала… мне срочно понадобилось подтверждение всего произошедшего. И где папа так долго? О чем там можно так долго разговаривать? Я тоже нервничала, я теперь всегда буду нервничать, когда его нет рядом.

Папа вскоре подошел и сразу подвергся допросу — что, как, о чем? Он успокаивал нас, развлекал. Но я отлично знала своего папу — он тоже переживал все это время. Всем нам досталось.

Мир все не возвращался, и я стала переживать теперь уже по конкретному поводу. Папа предложил прогуляться, но мне нужно было ожидать Мира здесь, потому что он придет сюда. Ближе к вечеру мы с мамой капали на пару волшебный валемидин, не находя себе места. Папа куда-то вышел, мама включила телевизор, и он как-то заполнял звуками тишину.

Я калачиком свернулась на кровати в спальне и молилась о том, чтобы все было хорошо. Я и в мыслях не допускала, что он меня бросил или что-то в этом роде. И с ужасом представляла, что он попал под машину, или что там еще могло случиться со взрослым мужиком в городе белым днем? И какие опасности могли угрожать уроженцу другого мира здесь, у нас? Я этого не знала, а он не сказал — не успел. Пока не успел — суеверно твердила я себе, пока… Хоть бы все было в порядке, да хоть бы и по бабам пошел, только бы был жив… остальное такая ерунда, мелочи.

Мысли прыгали… может, что-то случилось с Алексом? Он же не появлялся дома, может, заболел или несчастный случай какой? А Мир, как друг, где-то с ним? Но я понимала, что он обязательно дал бы знать, что задерживается. Это я блаженная идиотка, а с папой-то они точно обменялись телефонами. Даже если нет, он позвонил бы… на рессепшен, например. И я сорвалась вниз, сбежала по лестнице, вынеслась в вестибюль отеля и увидела, что папа стоит и разговаривает с Артемом — Артом. Меня словно в грудь ударили, и я замерла, боясь подойти и спросить. Только смотрела на них… а они — на меня. И папины глаза, выражение лица… В ушах зашумело, потом потемнело в глазах и сквозь мягкую темную вату до меня донеслось:

— Не надо — я врач…

В себя приходила странно — какими-то урывками. Потолок в номере, резкий и вонючий запах нашатыря… Артем…темнота. Поездка в машине, трясет и больно руке… темнота. Белый потолок какого-то дома, папины глаза, такие… снова провал. Тихий плач мамы, бормотание мужских голосов, осознание…черная яма.

Наконец, смогла более-менее осознанно реагировать и спокойно, почти безразлично смотрела на папу и маму, сидящих у кровати. Понимала, что накачали меня чем-то успокаивающим. Потом за воспоминанием накатило осознание…

Спрашивать ни о чем не хотелось. Зачем мне знать — что и как, если я уже поняла, что его нет? Почувствовала. Жить стало неинтересно и незачем. Все стало не нужно. Я мучительно вспоминала о том, какой способ самоубиться самый безболезненный? Это нужно прекратить, это просто невыносимо… Пыталась вспомнить и проанализировать, но не получалось ничего. Мама звала, пыталась достучаться до меня. Папа останавливал ее, давая мне возможность свыкнуться с потерей. Он это серьезно? С этим можно свыкнуться? Если даже под действием лекарства боль, отчаянье, возмущение этой страшной несправедливостью разрывают изнутри, медленно убивают! Уснуть бы и не просыпаться никогда, чтобы не болело так сильно, чтобы не тянула душу эта жуткая, страшная тоска, которая потом станет просто невыносимой.

Потом я засыпала, просыпалась, молчала… Самоубийство не понадобится — это я уже поняла. Я и так уйду к нему — сама. Все эмоции покинули напрочь, осталась пустота — страшная дыра, куда меня постепенно затягивало и я была не против — я смирилась, я понимала, что это единственный выход…

Папа попросил попробовать встать. Поднял сам почти насильно и отвел меня в туалет. Потом взял за руку и вывел на улицу.

Я подняла голову, посмотрела… мы находились не в больнице. Это был частный дом, окруженный очень запущенным садом — некошеная с лета трава высохла и бугрилась под тонким слоем первого снега. А я в тонкой длинной рубашке и все… Когда ледяной ветер задул под нее и лезвием скользнул по коже, я обхватила себя руками и папа увел меня в дом. Дал выпить что-то. Я пила, хотела опять дойти до кровати. Он не дал, усадил в кресло.

— Пока ты под действием успокоительного, но все время я не буду держать тебя на нем. Ты понимаешь сейчас, о чем я говорю?

Я кивала головой. Смотрела мимо него.

— Арина, Алекс пропал без вести, Веллимира ждали внутри здания. Погиб он и охранник. Кто стрелял — выясняют.

Я не хотела это слышать, крутила головой.

— Тебе все равно придется вернуться. Пожалей маму — я вколол ей снотворное. Она с ума сходит — боится тебя потерять. Ты одна у нас. То, что я скажу, тебе необходимо выслушать — это даст тебе силы жить, Аришка.

Не хочу, не буду, я просто не смогу…

— Ты слушай, слушай… Сейчас мы в чужом доме, сюда нас привез Артем. Он сказал, что тебя нужно спрятать. Это его паранойя или реальность — неважно. Я не хочу рисковать тобой и боюсь, потому что они убивают… Кому ты можешь там понадобиться и зачем — не для постельных же утех, чтобы идти по трупам — я не знаю. Артему виднее. Он очень напугал нас, Арина. Когда я пытался привести тебя в чувство, он не советовал делать этого, а просто быть милосердными и дать тебе уйти без мук. Он сказал, что твоя смерть от тоски — вопрос времени, да и просто физически ты не протянешь долго… без него. Это их особенность… будь она неладна…

Но пока я искал шприцы и препараты, он перенес тебя в спальню и услышал это — запах. Как — не знаю. Но этот запах… у тебя будет ребенок, Арина. Что-то меняется, и они слышат это даже на таком маленьком сроке… Ты сейчас понимаешь, о чем я говорю? Ты беременна, у тебя будет его ребенок — его продолжение. Маленький мальчик или девочка — его частичка. Тебе есть зачем жить и Артем сказал, что только это и может спасти тебя.

Я слушала его, но думала и об этом отстраненно — ребенок…? Наверное, могут унюхать и это. Как собаки… Значит, точно — так и есть. Я что — должна радоваться? Как я могу чему-то радоваться, даже ребенку?