Капрал был всё тот же, к добру или к худу: вступил в отгороженный ширмами “приёмный покой”, кивнул в знак приветствия снял свой любимый шлем… Глядя на него, Таю хотелось по уши закутаться в плащ, ещё выше натянуть шарф — и всё же он собрался с духом, скинул капюшон, открыл лицо, жестом предложил Ормейну сесть и сказал, указывая тому на руки:

– Давай… без всего этого? Просто поговорим: честно, открыто. Нам есть с тобой что обсудить. Потом будем думать, что делать дальше.

Ормейн кивнул — резко, рвано; Тай впервые заметил, что тот побледнел, осунулся, а под глазами залегли тени. Тоже паршиво спал? Так или иначе, а спорить не стал: сел, положил шлем на пол, пристроил сверху перчатки, снял и убрал кольцо, сплёл пальцы в замок, нервно дёрнул уголком рта…

Первым, что он сказал, было негромкое, хрусткое, точно яичная скорлупа:

– Спасибо, что не донёс на меня.

Тай моргнул — и не сразу нашёлся с ответом.

– За что?

– За нарушение протокола общения с информатором. Если ты больше не сможешь со мной работать, я… не затаю злобы. Но я и правда благодарен, что ты не стал… предпринимать ответных мер.

Стоило большого труда не закричать или не спрятать лицо в ладонях.

– Зачем ты вообще это сделал? – сорвался с языка отчаянно-недоумённый вопрос.

Ормейн хмыкнул — горько, устало.

– А разве не ясно? – спросил он, глядя куда-то вроде бы и на Тая, но сквозь; переплетённые пальцы от напряжения побелели — а скулы, наоборот, потемнели, вспыхнув румянцем…

“Ему невыгодно, бесполезно, совсем никакого проку!” – лихорадочной, суетливой молитвой проговаривал в мыслях Тай.

– Ты говорил, что сам вызвался на это задание, – произнёс он вслух, пытаясь не выдать смятения. – Но ведь Ратрион послал тебя, потому что ты сенсор, разве не так?

– Я никогда не врал тебе. Никогда. Я поддерживал эту идею, когда капитан её только обдумывал. Я вызвался добровольцем, когда он принял решение. Я стал хорошей кандидатурой, и капитан пошёл мне навстречу, – перечислял Ормейн (спокойно, размеренно, почти монотонно, чем успешно усыпил Таеву бдительность), прежде чем выдать: – Я был очарован ещё до того, как впервые тебя увидел: тем, что ты делаешь для города; твоими амулетами, с которыми постоянно сталкивался на службе… Летел мотыльком на огонь — а отыскал солнце.

Ормейн замолчал; глядя, как тёмными омутами мерцают его глаза, как краска заливает ему лоб и щёки, Тай и сам почувствовал, как кровь бросается в лицо.

“Ему невыгодно, бесполезно, совсем никакого проку…”

И тогда Тай, сделав глубокий вдох, с размаху нырнул — в омут, в полузабытую недо-надежду, в зыбкую неизвестность.

– Ты понимаешь вообще, во что ввязываешься? – спросил он то ли у Ормейна, то ли у самого себя. – Ты и правда хочешь ступить на эту дорожку?

Ормейн глядел долго, пристально… Не сразу понял, что Тай имел в виду? Обдумывал варианты? Рот приоткрылся, словно он порывался что-то сказать, но напряжённую тишину в итоге так ничего и не нарушило — обошлось по-военному коротким, отрывистым кивком.

Тай встал — неловко сполз — со своего кресла, шагнул вперёд; Ормейн встал тоже — слетел и замер напротив, почти нос к носу. В прежние времена Тай был бы чуть выше, но сутулость скрадывала их разницу в росте.

Он был так близко…

Чувствуя себя неумёхой-учеником, каким-то чудом заслужившим ранг мастера и наконец получившим право на посох, Тай, благоговеющий, не сдержался, поддался порыву: коснулся, очерчивая пальцами бровь, скользя по виску, обводя окрашенную румянцем скулу… Ормейн поймал его ладонь, поднёс к губам, и Тая словно молнией по хребту стегнули. Он выдохнул хрипло и замер, как статуя; Ормейн не двигался тоже — и время застыло, подёрнулось хрупким ледком.

Так они и стояли, как два идиота, пока Тай наконец не отстранился. Он дышал тяжело и рвано, словно пешком — и вплавь — преодолел весь путь от Телванниса до островов Саммерсет, и не сразу сумел собраться и всё-таки выговорить:

– Приходи завтра, к полудню, на пересечение Гончаров и Советницкой. Там, где уродливый дом с крашенной в синий крышей, знаешь такой? – Ормейн кивнул. – Приходи в гражданском… Найдёшь там Варону Седрас, помнишь её? Хорошо… Отдашь ей кольцо, и она проводит тебя к нужному месту, – Тай всунул ему в руку давешнее золотое с рубинами кольцо, которое от Вароны же и получил, и продолжил, стараясь говорить с уверенностью, которой и близко не чувствовал: – Сегодня мы уже ничего полезного не сделаем. И мне, и тебе есть о чём поразмыслить… Но если передумаешь, то скажи Ратриону, что ты совсем передумал — и пусть тогда в турдас пришлёт кого-то другого.

– Тогда до завтра, хан.

В голове у Тая царила звенящая пустота — и только где-то вдали размеренно рокотало Море Призраков. Происходившее казалось диким, совершенно невероятным, и — верно, чтобы и дальше соответствовать — он, совершенно не думая, предложил:

– Можешь называть меня “Тайем”. Или просто “Тай”, как сам захочешь.

– Спасибо.

Это прощальное вкрадчивое “спасибо” ещё долго, постыдно долго звенело у Тая в ушах — и заставляло шевелиться. Варона, посвящённая в план, была непривычно молчалива: и хотела бы, наверное, вдоволь поиздеваться, как от века положено близким друзьям, но понимала, насколько редкое и невероятное происходило перед её глазами, и немногим меньше Тая боялась это спугнуть. Но, главное, она сделала как условились — в нужный час выловила-таки Ведама Ормейна и проводила его к нужному месту, а после, расхлябисто козырнув своему хану, без разговоров и споров скрылась.

В Бодруме и подле Бодрума осталось немного мест, где Тай мог бы побыть в одиночестве. Здесь было одно из таких: река, запетляв, излучину берега скрыла за небольшим холмом — вдали и от стен, и от ремонтных работ; только тростник, не колыхаемый ветром, делался безгласным свидетелем.

Тай впервые видел Ормейна без форменной костяной кирасы — но даже в гражданском капрал таился от взора и прятал лицо за шарфом и капюшоном.

– Не люблю, когда на меня смотрят, – ответил он на не заданный, но повисший в воздухе Таев вопрос, когда приспускал шарф. – В лицо, в глаза… Я и служить пошёл не в последнюю очередь ради того, чтобы с чистой совестью носить шлем и никому ничего не объяснять.

Тай усмехнулся, и взгляд послушно отвёл, и уставился на Приай, чувствуя, как влажный холодный воздух оседает у него на ресницах.

– Ты не подумай, я прежде всего из шкурного интереса спрашиваю… Ты понимаешь вообще, во что ввязываешься? Действительно понимаешь? Тебе ведь это не принесёт добра. У тебя было время узнать меня в меру близко: думаю, ты не хочешь со мной играть — но, хоть убей, понять не могу, чего же ты всё-таки хочешь? Или ты из тех, кого заводят… – Тай сдался, осёкся, не выдержав взятого тона, и, скривившись, выплюнул: – увечья?

– Сами по себе шрамы никогда меня не привлекали.

Тай обернулся, уставился на Ормейна пристально, вязко. Искренен ли? Или же слишком хотелось почуять искренность там, где ей никогда и не пахло?

Впрочем, Тай ещё вчера принял решение и всё-таки прыгнул — будет настороже, и если Ормейн его дурит, отплатит сполна.

Но если всё-таки нет…

– Там, – Тай махнул рукой: от подбородка и вниз, на скрытое под капустой из тряпок тело, – местами всё ещё хуже, чем здесь. – Он указал себе на лицо. – Ты думаешь, что готов?

Ормейн опустил глаза, уставившись Таю куда-то в живот, закусил губу и, поразмыслив, медленно, тщательно подбирая слова, произнёс:

– Если ты… больше ничего не хочешь, я не буду настаивать. Я и сам могу себе… Я ж не имперец — бояться, что волосы на ладонях вырастут.

До Тая не сразу дошло, что Ормейн имел в виду, но зато когда дошло, захотелось то ли нырнуть в Приай, то ли провалиться под землю.

– Нет, – замахал он руками, – нет, всё не настолько плохо!.. Блядь, – пробормотал следом Тай, осознавая, насколько глупо и жалко звучат его объяснения.

Затея казалась ему всё бредовее с каждой минутой.

– Я готов попробовать, при любом раскладе, – пожал плечами Ормейн. – Лучше так, чем годами потом жалеть.