А что было?
Тай трезво себя оценивал: рожей он был страшен, как гуарья жопа, а телом — и того хуже. И всё же он не сомневался: дай хан слабину, так нашлись бы и те, кто попытался бы заслужить его милость, перетерпев, и до того отвратительна была эта мысль, — снова сделаться тем, кого терпят, чтобы выгрызть побольше власти, влияния, уважения и, получив своё, выбросить опостылевшее, отработанное, никчёмное… — что Тай сбивал её на подлёте. Слабостью хана не могли воспользоваться, потому что хан ни на минуту не позволял никому поверить, что у него эта слабость есть, даже себе самому — и сам же, втайне от себя, сделал под возведённые стены подкоп и заложил первоклассную бомбу-гремучку!
У неё, злополучной, были багровые, тёмные до черноты глаза, пятна румянца на смуглых — и всё же бледнее, чем руки — точёных скулах и неплохая стражницкая карьера. Ведаму Ормейну не было выгоды набиваться Таю в… близкие друзья — какая польза капралу бодрумской стражи в подобной связи? Их сотрудничество она только усложнит, карьерному росту способствовать точно не будет, общественное положение — никак не улучшит. Какой прок благопристойному редоранцу связываться с полукриминальным авторитетом нижнего города, самопровозглашённым ханом нищих и покровителем маленьких меров и их временами не слишком-то и законных действий?
Если бы Ратрион захотел Тая всерьёз прижать, пытаться подложить под него своего подничённого он бы не стал: слишком рискованный и ненадёжный план — сдержанный, строгий Ормейн не тянул на коварного соблазнителя, да и не было у стражи гарантий, что хан вообще соблазнится мужчиной… — и притом недостаточно благообразный, чтобы помочь оправдаться и выслужиться перед альд’рунскими доброжелателями. Личная инициатива капрала? Тай был о нём лучшего мнения: даже выгори эта затея, за подобное самоуправство по головке Ормейна уж точно никто не погладит…
Тай ходил кругами весь тирдас: стоило сделать шаг в сторону, и носом он тут же утыкался в очередной тупик. По всему выходило, что если Ведам Ормейн — не гениальный манипулятор и не менее гениальный актёр, то он был искренен — и искренне безрассуден. Тай по косточкам разбирал каждую их встречу (и от того, насколько хорошо они врезались в память, хотелось с размаху протаранить дурной головой какую-нибудь стену) и не находил, за что зацепиться.
Ормейн был спокоен и профессионален, пока прятал лицо за ведром — не считая того раза, когда признавался, что сам вызвался поработать посредником, и так расхваливал достижения нового бодрумского хана, что, право, стало даже неловко… А случилось это аккурат после того, как Тай разрешил обращаться к себе на ты и впервые пожал Ормейнову руку. Если начистоту, неловко стало уже тогда, ещё до странных признаний — во время рукопожатия. Тай помнил это прикосновение с постыдной чёткостью: кожей к коже, ладонью сухой, горячей и крепкой — шире и чуть короче, чем Таева узкая, длиннопалая, костлявая лапа…
Он оправдывал себя тем, что просто отвык от чужих касаний — недаром возвёл вокруг себя прочные крепостные стены и никому кроме Вароны не опускал подвесного моста, — однако с Ормейном ничего и никогда не было просто. Когда тот впервые снял шлем, Тай был слишком захвачен своими собственными переживаниями, чтобы выхватить чужую реакцию; он опустился до прямолинейной грубости, прогоняя гостя, и гость впервые показал зубы — не стал терпеть, как терпел все прежние дерзкие шутки и игривые уколы.
Тай его, не теряющего достоинства, тогда даже больше зауважал — и злился, злился на себя и за то, что сдался, стянул-таки с Ормейна этот проклятый шлем, и что так бурно на увиденное отреагировал. Как отреагировал сам Ормейн, было не очень-то и понятно, а после он не появлялся на встречах с ханом без нового кольца… О, как же Тай ненавидел это кольцо! Кольцо, которое в разговоре капрал постоянно трогал, крутил, оглаживал и, кажется, уделял ему больше внимания, чем собеседнику!
Тай отчего-то вбил себе в голову, что это подарок, знак нежной привязанности или что-то вроде того — и не почувствовал усмиряющего зачарования, пока Ормейн добровольно себя не разоблачил. Он не мог не знать, что такие заклинания скверно сказываются на здоровье, если ими злоупотреблять, но всё равно — неужели на каждой встрече? — продолжал себя умиротворять, а стоило ему всё-таки снять амулет…
То, что случилось после, никак не укладывалось у Тая в голове и заставляло мозги вскипать и дымиться — то, как Ормейн заливался краской, как смотрел, как целовал ему пальцы… Конечно, в глубине души хотелось бы верить, что это чего-то да значило — как же иначе? Ещё до того, как капрал впервые снял шлем, Тай приучился ценить его компанию: Ведам Ормейн был умён, компетентен, двигался с грацией сытого хищника и — совершенно неожиданно для стражника! — хотя бы и на словах ценил то, что Тай делал для своих меров.
А потом Ормейн снял-таки предохранительный шлем, и Тай — пропал, пропал окончательно и бесповоротно. Он не позволял себе неподобающих мыслей, потому что последние восемь лет вообще ничего себе не позволял — но как можно остаться равнодушным, когда вот такой вот Ормейн, хлопая своими безобразно длинными и пушистыми ресницами, хвалит твою манеру зачарования? Зачарования, Трибунала ради! Школы, которую Тай никогда не любил, серьёзно не изучал и взялся активно практиковать только лишь потому, что она давалась полегче, чем остальные… А как бы он отреагировал, если бы Тай показал ему по-настоящему сложное, изящное плетение? Щиты, не только отражающие на заклинателя его же атаки, но и досуха выпивающие магическую энергию? Проклятия, спящие, ждущие своего часа и разрастающиеся по ключевому слову? Порталы Возврата, быстрые и лёгкие, как дыхание?..
А ведь это тоже было проблемой: Ратрион подсунул Таю не просто координатора, а мага-сенсора. Совпадение — или тонкий расчёт? Тай старался не колдовать активно на публике, — и потому, что до восстановления было далековато, и потому, что всегда полезно иметь такой козырь в рукаве, — но слухи всё равно просачивались, тем более что хан не чурался время от времени устраивать зрелищные показательные расправы. Тай не мог осуждать Ратриона за то, что тот захотел обезопасить своего агента, вот только сам агент отказался от безопасного пути.
Зачем он только полез куда не просили?!
В первую ночь (тирдас, двадцать седьмое Вечерней звезды) Тай, кажется, вовсе не спал: прокручивал в голове произошедшее, грыз кончик косы и время от времени проваливался в туманное, суматошное забытьё, не приносящее ни покоя, ни отдохновения. Наутро он вынырнул злым, усталым и растревоженным и, промаявшись так ещё целый день, двадцать девятого выловил наконец Варону и поручил ей ещё раз проверить Ведама Ормейна: тщательнее, дотошнее, выискивая всё то, что прежде могло ускользнуть от взора.
Ничего нового, впрочем, они так и не раскопали. Капрал служил в нескольких редоранских гарнизонах (в основном — на Вварденфелле), прежде чем вернуться в Бодрум и сделаться стражником; магии целенаправленно не обучался — вероятно, нашёл себе ментора на армейской службе, как часто бывало; всегда у начальства числился на хорошем счету — и в Бодруме, и по другим местам службы — и по всей видимости давно дружил с Нелосом Ратрионом; у родителей была небольшая ферма в окрестностях Бодрума, в самом городе из родни жила тётка по материнской линии…
Третьего, в тирдас, после недельной разлуки Тай вплотную подступил к помешательству. Он не представлял, что скажет, когда наконец увидит Ормейна, но увидеть и сказать было жизненно необходимо, а там хоть трава не расти! Хуже уж точно не будет.
Накануне их встречи Тай задумался было, не привести ли себя в порядок, но, когда брился, слишком внимательно вгляделся в зеркало, и тщетность этой затеи с размаху заехала ему в пах: как ты ни принаряжай издохшего на дороге гуара, как ни подкрашивай ему мелом зубы, быстрее он не поскачет. К тому же начало года нынче выдалось не особо холодным, но влажным, каким-то до ужаса зябким, и Тай постоянно мёрз. Он натягивал на себя всё, что можно и что нельзя, и не видел смысла что-то менять, а потому, впервые в Утреннюю звезду встретившись с Ормейном, походил на кочан капусты — пёстрый, нахохлившийся, бесформенный и пожёванный жизнью кочан.
