Если бы в Храме вздумали написать портреты святых в реалистичной западной манере, Тай предложил бы Ведама Ормейна натурщиком для святого Фелмса — капрал как крюком подцепил его удивительным сочетанием мужественности, воли и какой-то… одухотворённой мягкости, какие и ожидаешь увидеть за мером, что вёл за собой войска, внимая гласу АльмСиВи.

Одно слово — даэдрот…

Когда они встретились в турдас, Тай был, конечно, зол, и прежде всего — на самого себя. Зря он решил дать волю опасному любопытству; что же, теперь предстоит пожинать плоды своей неуместной горячности.

– Сними шлем, – первым же делом скомандовал Тай после скупого обмена приветствиями; но следом, скривившись, добавил: – Пожалуйста. Будет честнее, если мы окажемся в равных условиях: ты-то давно пользуешься правом без устали на меня любоваться.

Ормейн не стал спорить — а Тай благоразумно не стал допытываться, зачем тот вообще так цеплялся за шлем. Оба они, может, не без труда, но сумели сосредоточиться на деле — а остальное роли, пожалуй что, не играло.

Впрочем, до конца от привычки провоцировать собеседника Тай так и не отказался. Обычно в разговоре он старался сдерживаться — знал, что активная мимика его ещё больше уродует, — но с Ормейном пошёл вразнос и пристально следил за его реакцией. А тот словно и не способен был удивляться: когда говорил, почти не встречался с Таем глазами, смотрел как-то вскользь, но если их взгляды пересекались, не выказывал ни неловкости, ни отвращения.

Двемерский анимункуль — что в шлеме, что без шлема!

Очень красивый двемерский анимункуль… Тай старался не слишком пялиться на непривычно открытое лицо своего собеседника и оттого привычно следил за его ладонями. Он сразу заметил новое кольцо — витой серебряный ободок на указательном пальце левой руки. Ормейн постоянно крутил его, словно бы опасаясь, что побрякушка вот-вот исчезнет… Чей-то подарок? Ясно одно: кольцом дорожили…

Тай по праву гордился своей сдержанностью: в таком режиме он протянул почти до конца месяца — пока его не прижала Варона.

– Скоро Новая жизнь, – заявила она, уперев руки в бока.

– Больше, чем через неделю.

– Через неделю Новая жизнь, – не сдавалась Варона. – Нормальные меры под Новую жизнь проводят время с семьёй. Ты уже спросил у своего легаша, что у вас будет в праздники? Может, он на полмесяца собрался уехать из города — а ты тут ни сном, ни духом!

– Нет. Не спросил.

И не подумал спросить — по правде сказать, даже не рассматривал такую возможность…

Варона неодобрительно цокнула языком.

– Ладно, считай это ранним подарком, – заявила она, всунув Таю в руки кольцо. – И возьми уж яйцо в кулак, – добавила чуть тише, – хватит мяться, как девочка-целка.

Тай, конечно же, по-дружески послал её нахер, однако кольцо оставил. Чары на увеличение силы воли оказались паршивистыми, но цацка была красивая: золото и рубины, искусная тонкая ковка…

– Скоро Новая жизнь, капрал, – в тирдас, двадцать седьмого Вечерней звезды, встретил Ормейна Тай, – готовишься праздновать?

– Как раз хотел это обсудить. С двадцать девятого по второе в городе меня не будет: уезжаю к родителям. Если хочешь, поговорю с капитаном, подыщем замену. Или подождёшь?

– Не хочу привыкать к новой роже на пару дней… А подружка не будет против, что в фестивальную пору ты пропадаешь в нашей дыре?

Ормейн моргнул — у него были безобразно длинные и пушистые ресницы, — рассеянно крутанул кольцо и сказал негромко:

– Против никто не будет… Ты впервые держишь на себе чужое зачарование, – заметил он невпопад, покосившись на Варонин подарок. – Не самая плохая работа, но из-за слабости сырьевой души заряд будет расходоваться очень неэкономно, имей это в виду.

Теперь пришло время Тая недоумённо моргать.

– Так ты маг!

– Посредственный маг, неплохой зачарователь и отличный сенсор, – пожал плечами Ормейн — и демонстративно окинул взором извечные расписные ширмы, отгораживавшие их с Таем от остального склада.

– Ты и об этом знаешь?

– С первого дня — и знаю, что для своих меров ты почти всё зачаровываешь самостоятельно. У тебя очень узнаваемый почерк: чары мощные и изящные… действенные — и яркие.

Тай не сдержался: коротко хохотнул, покачал головой… Столько приготовлений, и пыли в глаза, и декораций — и всё изначально впустую!

– Есть при тебе что-то, что ты зачаровывал? – спросил он, снова дав волю любопытству.

– Да.

Понукать Ормейна было без надобности: он встал, подошёл почти что вплотную, опустился перед Таем на корточки, снял с пальца своё серебряное кольцо, вложил в протянутую руку… Поначалу Тай не почувствовал даже, что оно вообще зачаровано, — кольцо как кольцо, простой ободок из металла… — и вдруг чары раскрылись, словно бутон маттиолы под сумеречным небом: Умиротворение — инвертированное, направленное на заклинателя…

Тай не без труда оторвался от украшения и встретился взглядом с Ормейном: глаза у того были шалые, совершенно безумные, на скулах проступили неровные пятна румянца, и губы похабнейшим образом приоткрылись… А потом Ормейн перехватил его руку и поднёс ко рту; поцеловал запястье, ладонь, кончики пальцев — нежно, почти невесомо, губами горячими и сухими…

По-хорошему стоило вырваться, и наорать, и прогнать его к даэдротам, но с первым прикосновением Тай словно зацепенел — не дышал, не шевелился, кажется, даже не думал… Не сразу после того, как Ормейн всё-таки замер, он высвободился и прошипел:

– Проваливай нахер отсюда! Ты что, вконец охренел, капрал?

Витое серебряное кольцо скользнуло на палец; Ормейн крутанул свою цацку, активируя заряд, и, наново побледневший и умиротворённый, откликнулся:

– Я вернусь третьего, в тирдас. С наступающей Новой жизнью, хан.

А затем он надел шлем и просто ушёл, не оглянувшись и не сказав больше ни единого слова — оставив Тая как есть, вывернутым наизнанку!

Блядский двемерский анимункуль с мозгами набекрень и рожей святого…

Звёзды сыпались с неба и прожигали до самых костей, и нового года Тай равно боялся и ждал, но — через боль, отчаянное неверие и пожирающий волю стыд — был упоительно, непривычно счастлив.

Звёзды, прирученные, вспыхивали у него на кончиках пальцев.

========== Влюблённые стоят на распутье ==========

Таю было не привыкать к потрясениям: его жизнь несколько раз вставала с ног на голову и обратно, и в поисках утраченного равновесия чего только не приходилось делать! Казалось бы, что значит последний не-разговор с Ормейном в сравнении с превращением, которое Тай пережил восемь лет назад?..

И всё-таки оба они — и не-разговор, и сам по себе этот блядский, подосланный словно бы на погибель Таю Ормейн, — значили много больше, чем хотелось бы признавать. Не отмахнёшься, не вытеснишь привычными делами да заботами! Не убежишь, не спрячешься…

Раз за разом Тай пытался осмыслить случившееся, но получалась какая-то ересь. Не складывались в единое целое ни чужие слова, ни чужие поступки, ни собственные чувства — ни заданные мирозданием и судьбой константы. В его расчёты, наверное, изначально закралась ошибка, вот только самостоятельно её отыскать всё никак не получалось.

Если Ведам Ормейн планировал в преддверие Новой жизни парализовать работу бодрумского хана, то замысел удался: думать о чём-то, кроме его художеств, — и возможных мотивов, за ними стоящих, — было решительно невозможно. Прикосновения этих красиво очерченных блядских губ… Тай отчаянно не хотел смотреть на их с капралом Ормейном знакомство в таком ключе и упирался руками, ногами, остатками здравомыслия — а всё же не мог отрицать, что смотреть иначе стало решительно невозможно.

Равновесие — и внутреннее, и внешнее — было непоправимо нарушено.

То, как Ормейн склонился, как целовал его пальцы… Нет, это не было (неуместным) знаком почтения: совсем не так хану лобызали руки “подданные” — те, кто не знал, что их покровитель не любит чужие прикосновения. Нет, не было ни во взгляде, ни на лице у Ормейна ни тени того боязливого уважения, к которому Тай привык, каким научился искренне наслаждаться…