Артист, сценарист и постановщик в одном лице, он хорошо всё распланировал; поначалу думал, не порезвиться ли ещё и с гримом, но решил, что не стоит пугать легаша сильнее необходимого — если всё сложится, им ещё долго предстоит друг с другом общаться, и ни к чему начинать рабочие отношения с откровенного маскарада.
Варона созерцала Таевы приготовления с привычным “чем бы дитя ни тешилось”, но под руку не лезла: совсем недавно закончили они разбирать бардак, учинённый понаехавшими в Бодрум остолопами, и новое безобидное развлечение пришлось бы кстати. Ей и самой было, наверное, любопытно, что учудит Ратрион, и тот не оплошал — сумел удивить новообретённых союзников.
Капрал Ведам Ормейн, выбранный на роль посредника, опровергал все прогнозы “нижних”. Тай ожидал кого-то… более ушлого, вертлявого, нарочито свойского — того, кто попытался бы втереться в доверие, сойти за “своего парня”, способного играть за обе стороны. Но то ли Ратрион слишком уважал бодрумского хана, чтобы вовлечь его в эти игры, то ли решил повести игру куда более тонкую, а его ставленник не пытался подкупить нижний город сродством или обаянием. Сдержанный, немногословный, не снимающий шлема капрал Ормейн казался мером откровенно странным, но с прямыми обязанностями справлялся отлично: говорил дельные вещи, отвечал на все не особо наглые ханские просьбы, задавал правильные вопросы, делился нужными досье…
И конечно, Тай просто не мог его не провоцировать: шлем решил не трогать, хотя бы ради того, чтобы они с Вароной по-прежнему могли строить полубезумные предположения о том, почему капрал его не снимает, — страшен, как скамп? наоборот, слишком красив и не хочет ненароком соблазнять каждого встречного? не умеет владеть лицом? дал храмовый обет пожизненного шлемоношества? страдает от аллергии на свет? может, не существует никакого “капрала Ормейна”, и всякий раз к хану приходят разные меры? — но в остальном не давал поблажек.
Полюбовавшись несколько дней на исполнительного двемерского анимункуля, Тай заскучал и усилил напор: фамильярничал, вальяжно развалившись в кресле; постоянно переводил темы, стараясь застать капрала врасплох; вконец отказался от капюшонов и от шарфов, демонстрируя всё великолепие своего лица… бесполезно.
– Мы ведь почти друзья, капрал, – заявил он однажды, осклабившись, – переходи-ка и ты… на ты. Боюсь, что иначе с доверительной атмосферой у нас ну никак не сложится!
Пару мгновений Ормейн изображал каменную глыбу, но после поднялся со стула, стянул и заткнул за пояс перчатки, а затем подошёл к хану — встать тот, естественно, не потрудился, — и обменялся коротким сухим рукопожатием.
Ормейн вернулся на место, а Тай поймал себя на том, что жадно всматривается в его обнажившиеся руки — неожиданное доказательство смертной, не-двемерической природы. Руки как руки, если начистоту: широкие воинские ладони; кожа чуть темнее среднего; коротко остриженные ногти; ни колец, ни татуировок…
– За что тебя так наказали? – спросил тогда Тай, чтобы прогнать эту странную неловкость. – За что сослали сюда — любезничать с нищими и беззаконниками? Отчёты вовремя не запомнил, капрал? На службе напился?
– Я сам вызвался.
Тай не сдержался, не стал скрывать заинтересованность — подался вперёд, опёршись ладонями о колени, и переспросил:
– Ой ли? Любишь острые ощущения, да, капрал?
– Я давно хотел с тобой встретиться. Хотел понять… Бодрум – мой город: я знаю его и знаю его пороки. Я знаю, что эти меры сейчас живут лучше, чем когда-либо. Ты появился из ниоткуда и помогаешь им так, как никто и никогда не помогал — и даже не пытался. Я хотел понять, и я сам вызвался — и теперь, кажется, понимаю.
Владей Тай собой чуть хуже, он, верно, слушал бы эти откровения с открытым ртом: сказать, что он был удивлён, — ничего не сказать. Спокойный, размеренно-ровный голос не выдавал никаких эмоций… Таю отчаянно хотелось увидеть лицо Ормейна, — что у него вообще в голове творится? такое вряд ли получится проговорить с бесстрастным лицом… — и он не без труда, но сдержался: ни к чему нарушать собою же установленные правила. Раз никогда не возражал против шлема, не стоит показывать, что сейчас он стал в тягость.
– Тебя послушать, так я прямо лучусь от святости, – фыркнул Тай. – Мне нравится командовать, им нравится подчиняться — вот и секрет нашей удивительной гармонии.
– Я видел тех, кому нравится командовать — командовать, и ничего больше. Такие ведут себя совершенно иначе.
– А ты забавный! И такой наивный, что я даже не представляю, как до капрала сумел дослужиться… Ладно, капрал Ормейн, а что ты мне скажешь о новом подрядчике, взявшемся за набережную? Нарыли вы что-то на скользкую имперскую морду?
Разговор быстро вернулся в деловое русло, но то, что Ормейн успел наболтать, занозой засело в мозгу и всё никак не отпускало.
Ночью Тай долго не мог заснуть, бессмысленно пялясь в потолок и раз за разом прокручивая чужие слова в гудящей от напряжения голове. Когда-то он бы задумчиво теребил одну из серёг: в прежней жизни амбициозный телваннийский чародей ловко балансировал между пристойной пышностью и безвкусицей и носил множество украшений, в том числе и в ушах. Теперь же Тай мог иногда, по настроению, нацепить кольцо-другое и не снимал амулет “последнего дня”, который сам же для себя и зачаровал, но и только: слишком хорошо помнил, каково это, когда серьги вырывают с мясом, и не горел желанием утяжелять и без того потрёпанное ухо.
Взамен Тай отрастил волосы: подбривал всё с претензией на симметричность (шрамы вносили свои коррективы) и заплетал в тонкую косу. Ему повезло, что там, где росло, росло по-прежнему густо — достаточно, чтобы коса не смотрелась крысиным хвостом; можно было наматывать её на пальцы, или грызть кончик, или оттягивать до отрезвляющей боли — и думать, думать…
В итоге за сандас и морндас Тай додумался до того, что в тирдас почти сразу сдался.
– Сними уже эту хрень, – оборвал он Ормейна на середине рассказа о том, как по наводке Тая стража прижала прятавшегося среди паломников серийного убийцу, что бежал от имперских властей аж из Брумы. – Мне надоело общаться с ведром.
На пару мгновений тот замер, — лишь пальцы нервно сжимались и разжимались, впиваясь в бедро, — но в итоге послушался: без споров снял шлем, положил его на колени, поднял глаза…
Тай не сдержался — вздрогнул, и взгляд отвёл, и стиснул резной подлокотник. Ему словно вскрыли нутро и напихали туда углей: Ведам Ормейн оказался совершенно нечестно, почти издевательски красив, и рядом с ним, сдержанно-безупречным, Тай так остро почувствовал себя… собой, как уже давно не бывало — до тошноты, пережимающей горло…
Последующий разговор ожидаемо не заладился.
– Проваливай, – буркнул, сдаваясь, Тай каких-то пару-тройку минут спустя, – я от тебя устал. Не о чем нам сегодня уже разговаривать.
Ормейн же поднялся на ноги, надел свой драгоценный шлем и только тогда соизволил откликнуться.
– Я тебе не ручной гуар, – сказал он спокойно и веско, – а стража тебе — не слуги и не подручные. Я уйду, и я вернусь в турдас. У тебя будет время подумать, хочешь ли ты сохранить наше соглашение — и на что готов ради него пойти.
Покинув склад, Ормейн оставил после себя смятение и разлад. Можно было порадоваться, что наконец удалось его разозлить, вывести из равновесия — но радости не было. В голове у Тая размеренно рокотало Море Призраков, и что с этим делать, было решительно непонятно.
– Ты правда видел его без шлема? – оживилась Варона, когда Тай сдуру об этом обмолвился. – Ну и каков он на вид?
– Как даэдрот.
– Чешуйчатый и зелёный?
– И с четырьмя рядами острых треугольных зубов, – хмыкнул Тай. – Мужик как мужик, ничего особенного.
На его бесстыдное враньё Варона, конечно же, не купилась, но, проявив не особо свойственную ей деликатность, допытываться не стала. И хорошо — и без того хватало забот. Блядский Ормейн не желал уходить из головы ни на минуту, словно бы Таю разрисовали им веко и стенки черепа: густые, взлохмаченные от шлема волосы мягкого орехового цвета; капельки пота на выбритых висках; глаза — выразительные, багровые, тёмные настолько, что казались почти чёрными; точёные скулы, прямой тонкий нос, красиво очерченные губы…
