Странно — от Ведама, и от себя, что-то чужое тянущего наружу, и странно глядеть на свои же босые ступни — не самую приятную сторону сложной наследственности.

В прежние времена куда более тщеславный Тавис Отрелет утешался хотя бы тем, что крупные кисти с длинными пальцами смотрелись по-своему изящно. А вот крупные, длинные ступни… Сквозило оттуда что-то отчаянно деревенское, неизбывное и неприкрытое, что никакими уроками этикета не вытравить!

Тавис вздрагивает: Ведам трётся щекой о его лодыжку, и это рваное, загнанное дыхание…

Не Ведама — его собственное.

Тай окончательно вошёл во вкус; да и как иначе, когда Ведам — целует подъём и обводит руками косточку щиколотки? Когда серьёзно, сосредоточенно, точно ведя допрос, посасывает пальцы, кончиком языка щекочет тонкую кожу меж ними и бережно, одними губами касается жёсткой рубцовой ткани?..

А потом он берёт её в рот, берёт эту крупную, длинную Тависову ступню — левую, увечную, лишённую двух пальцев, — сначала по плюсну, и дальше, глубже, натягивая измаранные потёками крови щёки — до середины подъёма.

— Блядь…

Руки, вторя движениям губ и языка, ласкают Тавису ногу: начинают от щиколотки и поднимаются выше, выше — поглаживая под коленкой, такт в такт, и даже сквозь ткань штанов обжигая кожу…

Очень, очень тесных штанов.

— Ве…

Тай ничего не может поделать: глотает это несчастное “…дам” и давится стоном. Нечего сделать, нечего ему противопоставить — Тай жмурится, Тай дрожит… Тай неожиданно лежит на спине, а свободная нога — дёргается и молотит по кровати.

Каким-то невероятным, почти запредельным усилием воли он не побеждает, но приглушает своё наваждение и хрипло рычит:

— Прочь… Поди прочь, Ормейн!

Тот подчиняется — отпускает, награждая прощальным смазанным поцелуем, и отстраняется. Подчиняется и тогда, когда Тай толкает его назад — опускается на спину с грацией, от которой мысли сливаются в чёрную, вязкую черноту, а кровь — приливает к чреслам.

Тай поднимается на ноги. Голой, влажно-блестящей стопой он касается напряжённого живота: сложен, словно имперская мраморная статуя — и д е а л ь н ы й — и здесь, передо мной, подо мной…

Он ведёт ногой по внутренней стороне бедра, гладит пах, слегка нажимая — и Ведам стонет, закатывает глаза, ёрзает спиной по рыжему эшлендерскому ковру…

Ступня скользит вниз, под мошонку, рисует на ней и “айем”, и “сэт”, и “векк” — и “тайем”, конечно же, как же без “тайем”?

Ведам дрожит, и подаётся вперёд, не думая разводя ноги, и пальцами раздирает ковёр. Тай не хочет калечить, не хочет выводить из строя, и потому убирает стопу — и наступает уже на грудь, не перенося весь вес, но и не скромничая.

— Ты жалок. Ты недостоин своего положения. Стелешься у ног, словно течная никса — так ли пристало вести себя редоранскому стражу?

Стопой Тай надавливает ему на горло, а Ведам — хрипит, и улыбается, и проговаривает одними губами:

“Сильнее”.

Сильнее, ещё сильнее… Тонкими, ветвистыми молниями, заползающими под кожу, искрами, обжигающими до всхлипов, холодом — до нездоровой, призрачной синевы…

— Поднимайся, — приказывает Тай, когда и ему нет мочи терпеть, а любовник — явственно задыхается. — Ещё не истёк срок моего милосердия. Ты мне послужишь — так, как умеешь.

Тай сам, не дожидаясь Ведама, — не в силах дождаться! — управляется со всеми завязками. Наверное, со стороны он выглядит очень нелепо — босой, со спущенными штанами и бесстыдно стоящим членом, — но Ведам, всё так же послушный, вмиг выжигает из разума лишние мысли.

Он снова становится на колени, кладёт одну руку Таю на бёдра, второй — обхватывает у корня член. Кончиком языка Ведам касается влажной головки и дразнит, терзает… Вбирает в рот до половины — медленно, издевательски медленно! Он ведь может взять целиком, и не такое способен вобрать!.. И Тай не выдерживает: толкается сам, притягивая за влажные, встрёпанные волосы — и входит резко, на всю длину. Ведам вздыхает хрипло, но не противится — член упирается ему в горло, нос упирается Таю в пах…

Хочется растянуть удовольствие, хочется снова — для Ведама — переплести всё с толикой боли, и упиваться, играя с его волосами, этими хриплыми, приглушёнными вздохами… Однако кончается всё до постыдного быстро — Ведам так стонет, с такой бесстыдной жаждой его ласкает… лучше, чем в первые несколько раз, но всё равно немного неловко — и совершенно, и это — так хорошо, так влажно и тесно…

Когда он приходит в себя, то сидит на полу — ноги не удержали. У Тая кружится голова, у него дрожат руки, а телу — легко, хотя шевельнуться нет сил.

Ведам глубоко и жадно дышит, и сперма — то, что не удалось проглотить, — стекает по подбородку… Он бесподобен, не правда ли? Его зрачки расширились до черноты, а член, твёрдый и тёмный от прилившей крови, кажется самым прекрасным, что порождал Серединный мир.

— …Трахни меня, — шепчет Тай, не в силах отвести взгляда.

И Ведам с готовностью подчиняется.