Жестокость отметила его…
Фелмс так дуреет от страсти и вседозволенности, что с трудом осознаёт, что делает: совершенно не думая, он готовит смазку и опрокидывает раба на кровать. Пальцы, пахнущие лилландрильской сливой, легко скользят внутрь — сразу три: нед бесстыдно разводит колени, насаживается и, кусая губы, давится стонами. Фелмс помогает себя оседлать, поддерживая раба за талию, и тот охотно вскидывает бёдра, туго обхватывая господина ногами — и господин окончательно перестаёт сдерживаться.
Он цепляется липкими от смазки ладонями так, словно иначе утонет, и вбивается, как не позволял себе, когда трахал этот капризный, насмешливый рот — отчаянно, жадно, на всю длину. Неду такое по нраву: несколько хриплых, судорожных вздохов, и вот он уже стонет в голос, нисколько не опасаясь недовольства хозяина, и запрокидывает голову, доверчиво открывая шею.
Фелмс тянет его на себя, вжимает, впивается в нежное перламутровое плечо зубами; целует в висок, обводит языком изящные контуры уха, посасывает надвое разодранную мочку…
Он отстраняется и всё-таки тонет — тонет в алом мареве чужого взгляда, тонет в чужом желании, что мажет предсеменем по его животу, — и не выдерживает, и нарушает все правила игры: обхватывает чужой возбуждённый член и в такт своим же толчкам надрачивает — скользя по стволу, от корня к головке и от головки к корню; поигрывая правым яичком и старательно избегая рубца на месте, где было левое.
Фелмс всегда был тихим в постели, и даже сейчас себе он не изменяет:
— Тавис, — выстанывает чуть слышно, на выдохе. — Тавис…
Тот кончает первым — вскрикивает, сжимается сладко-сладко, и трудно, почти невозможно за ним не последовать!.. Но когда руки тянутся прижать его, обмякшего, к груди, случается странное.
— Блядь! — взвыв, он подскакивает, почти скатывается с кровати и, уткнувшись лицом в подушку, шипит сквозь зубы: — Ссссссука…
Остатки святого Фелмса стекают с Ведама Ормейна талой весенней водой.
— Что такое?
— Ногу свело, — объясняет Тавис, чуть приподнимаясь на локте и тут же устало бухаясь обратно.
Бутафорские антимагические браслеты тонко, печально звякают.
Ведам, привстав, целует Тависа в затылок, стягивает его разметавшиеся по постели волосы в хвост и принимается разминать пострадавшую ногу — левую, ту, на которой не хватает двух пальцев — с привычной сноровкой, от икр и ниже, ниже…
— В тебе слишком много тебя, чтобы маска держалась, — шепчет Тавис — позже, когда он, повеселевший, уже устроился у Ведама на груди. — Не то чтобы я был против — я жадный, мне всегда тебя слишком мало… Но, думаю, нужно будет повторить: я не закрою эту страницу, пока святой Фелмс не отымеет в моём лице всю наглую нордскую погань.
Ведам смеётся — от неожиданности, от странного облегчения и от чего-то зыбкого, невыразимого, того, что только Тавис умеет в нём разбудить, — и прижимает его ещё крепче, и уткнувшись носом в плечо, вдыхает его родной и любимый запах.
Радость, такая простая, совсем безыскусная радость переполняет Ведама до краёв, допьяна кружит голову… И темнота, клубящаяся на сердце, впервые за несколько дней чуть отступает.
Комментарий к Жрец примеряет маски
Написано на Fandom Kombat 2019 для команды Dark Games.
========== Сила стирает границы ==========
Комментарий к Сила стирает границы
Achtung Bitte: у Ведама своеобразные кинки; Тай — старается.
Поначалу Тай сомневался, что это сработает.
И не такое пробовал — в прошлом, с другими партнёрами, — но никогда не питал особенной склонности. Провернуть подобное с Ведамом казалось неправильным, почти кощунственным — но тот умел уговаривать, даже не прибегая к словесной аргументации.
Тай видел: он этого хочет, а Ведамово желание было достаточным и необходимым условием для практически любых экспериментов — в постели и вне постели.
От одного неудачного раза вреда не будет, так Тай себя убеждал. Но если всё пройдёт гладко… что тогда?
Тай не нашёл ответа, решив разбираться с проблемами по мере их поступления, и вот теперь Ведам — обнажённый, с размётанными волосами и диким, каким-то отчаянно даэдрическим взглядом, — стоит перед ним на коленях.
Открытый, и уязвимый, и жаждущий подчиняться.
— Только посмотрите на себя, сэра Ормейн, — тягуче, с издёвкой говорит ему Тай. — Вы утратили всякое достоинство. Что бы подумал доблестный капитан Ратрион, увидев как вы, его доверенное лицо, сделались моей похотливой никс-сучкой?
Ведам не отвечает — никс-сучкам говорить не положено. Краска приливает к смуглым щекам, дыхание учащается… Как удержаться?
Кончиками пальцев Тай проходит по его лицу, его прекрасному даэдрическому лицу — смахивает капельки пота со лба, убирает за спину волосы…
Обводит лишённые украшений уши: ведёт от изящных, как наконечники копий, кончиков к круглым мочкам — выкручивает, скорее намекая на боль, чем намереваясь её причинить, и быстро теряет к ним интерес.
Очерчивает линию бровей, и виски, едва задевая скулы, и контуры челюсти. Обхватывает лицо — так, что чуть не касается уголков приоткрытого рта, — и замирает. Какой же красивый, какой…
Настоящий?
Тай выпускает его и — в ответ на сорвавшийся полустон — неодобрительно цокает языком. Он оттягивает Ведаму нижнюю губу — с силой, касаясь ногтями нежной внутренней стороны, — и пьёт его жадный, голодный, тёмно-багряный взгляд.
У него самого — такой же?..
— Разве так надлежит вести себя редоранскому стражнику? — сокрушается Тай, и губы сами собой складываются в издевательскую усмешку. — Вы, капрал Ормейн, позорите честь доспеха. Позорите Дом Редоран. Позорите и меня… Что же, с такими, как вы, у меня разговор короткий.
Глаза у капрала Ормейна горят предвкушением, и Тай не разочаровывает: бьёт его по лицу — без замаха, тыльной стороной ладони и кольцами… Кольцами с лучшими, капрала Ормейна зачарованиями и благородными красными камнями, так легко разодравшими зачарователю щёку: тонкая кожа лопается, разбитые губы кровят и пачкают зубы, но он улыбается, прячет искрящееся веселье за кружевом тёмных ресниц — а кровь стекает по подбородку и капает на ковёр.
Тай запускает пальцы Ведаму в волосы — наматывает на кулак, натягивая так сильно, что на глазах проступают слёзы, — и задирает голову. Он всматривается и ищет, ищет… Что ищет? Сомнения? Страх?
Наклоняется так близко, что их дыхание смешивается, а мысли становятся вязкими — но видит лишь тёмное предвкушение. Ведам облизывает губы, кончиком языка собирает кровь — такую же вязкую… — и приглашает продолжить игру.
Он вздрагивает от каждой пощёчины, как от изысканной ласки, но Тай, конечно, даже не думает бить в полную силу… а потом и совсем — не думает. Он подносит измазанные в крови ладони к глазам, кривит губы и наскоро залечивает Ведаму лицо — а иначе какой смысл?
— Нет, ты не заслуживаешь даже подобия уважения! Мусор… Но, может быть, хоть на что-то годен?
Тай протягивает ему руку, и Ведам всё понимает без слов: сначала облизывается, потом кое-как оттирает потёки крови со рта, подбородка и щёк — и принимается за работу. Кончиком языка он ведёт по большому пальцу — внутри и снаружи — и обвивает запястье; губами — влажными, мягкими, нежными наново нарастившейся кожей — читает ритм Таева взбесившегося сердца…
Ведам быстро входит во вкус — широкими мазками вылизывает руки, втягивает в рот пальцы, посасывая; ласкает губами и языком костяшки, суставы и линии на ладони; послушный, не пускает в ход зубы…
— Грязное животное, — Тай отстраняется и вытирает руки о его волосы. — Хуже любого н’ваха. Толку от тебя!.. Помоги мне разуться, — приказывает, отступая вглубь комнаты и садясь на кровать. — Вычистишь позже, пока что — только сними.
Ведам садится на пятки — “В позу для медитации!”, нервным смешком давится Тай, — берёт в ладони правую стопу, сильными пальцами разминает лодыжку, расстёгивает ремешки…
За первой ногой следует и вторая, и Таю… странно.
