– Я рад тебя видеть, – сказал, проглотив обвинения, Тай. – Рад, что ты жив.

– Прости меня, – невпопад отозвался Ведам. – Прости, но я не мог иначе.

– Что ты…

Тай не успел договорить, подавился остатками фразы — потому что в этот момент Ведам раскрыл мешок и вывалил ему под ноги… головы. Две мерские головы, мужскую и женскую, и если первую Тай скорей угадал, чем узнал — мог похвастаться пусть и излишне близким, но довольно непродолжительным знакомством, — то вот вторую…

Ноги у Тая стали как ватные, но он всё равно подошёл, не без труда нагнулся — и поднял за рыжеватые волосы не кого-нибудь, а госпожу Телванни Рету Марион!

Трудно было сказать, сколько Тай стоял так, вглядываясь в изуродованное ужасом лицо бывшей любовницы, прежде чем пальцы его разжались, а сам он рухнул в ближайшее кресло, уронив голову — свою голову — на руки. Тонкий плодоносный слой рассудка смыло напрочь — остались лишь голые камни. Что же теперь? Плакать? Смеяться? Искать ответы?

– Как ты… как ты узнал про неё? – выдавил Тай, не поднимая взгляда.

– Ты назвал своё настоящее имя. Одного этого оказалось вполне достаточно. Я же легаш — и не самый плохой при этом.

Он замолчал; Тай всё же собрался с духом, взглянул на Ведама — мертвенно побледневшего, с глазами отчаянными, совсем больными, — и душу словно кипятком ошпарило.

– Садись, – сказал он, указывая на кресло напротив и чувствуя, как раскалённым прутом выжигаются из груди загноившиеся, самые болезненные обиды. – Рассказывай.

Ведам сел — медленно, непривычно неловко, — впился пальцами в подлокотники и послушно начал рассказывать — с горячностью, которая удивляла даже больше, чем отрубленные головы:

– Я слишком многое на себя взял, я понимаю. Я не должен был — но ты назвал своё родовое имя, и я не мог не ухватиться, не заглянуть… Не хотел ничего делать и знал, что не вправе — а всё же не выдержал. Ты так далеко ушёл от них всех! Ты сделал так много — для города, для себя… А всё же она держала тебя, и прошлое — держало. Чтобы его оборвать, тебе всё равно нужно было когда-нибудь да вернуться, а я не хотел, чтобы ты туда возвращался. Эгоистично, знаю… Поэтому я пришёл туда сам, и оборвал — сам. Прости меня, если сможешь. Я поступил самонадеянно и пойму, если ты не захочешь меня здесь видеть… Но я и правда хочу, чтобы ты был счастлив — даже когда не умею делать тебя счастливым.

“Больной ты ублюдок, Ведам Ормейн! – думал Тай — с восторгом, пузырящимся на губах едва сдерживаемым смехом. – Боги, какой же ты бесподобный больной ублюдок!”

– Как ты это провернул? – сказал он вслух, кусая губы. – Ты что, вёз через полстраны мешок с отрубленными головами? А что если бы тебя поймали? С ними поймали?

– Меня не поймали, – ответил Ведам, пожимая плечами; кажется, он немного пришёл в себя — по крайней мере, продолжил рассказ в привычной своей размеренной, чуть отвлечённой манере. – Я долго и тщательно всё планировал. Нашёл союзников, подготовил себе амулеты — ты знаешь, мои амулеты очень трудно распознать… Узнал об этих двоих всё, что нужно было узнать, и сделал с ними всё, что нужно было сделать. Так же тщательно замёл следы — хотя телваннийская этика сама по себе пришлась очень кстати. Головы для перевозки упаковал очень аккуратно и всё там зачаровал, чтобы не испортились в дороге. Снова перевоплотился в стража, вооружился нужными бумагами — и меня нигде не досматривали. Мои вещи не трогали.

– Ты притащил своему чудовищу голову la belle dame и её витязя! – нервно хохотнул Тай. – Такого для меня никто и никогда не делал… Ты же всем ради этого рисковал — жизнью, свободой, карьерой… Зачем?

– А разве не ясно?

И Тай, не в силах больше с собой бороться, сдался и всё-таки разыграл девицу, выпрыгнувшую прямиком из бретонской новеллы: поднялся с кресла, пересел Ведаму на колени и, распустив его хвост и вцепившись пальцами в волосы, стал выцеловывать из него два с половиной месяца разлуки — пока в груди не кончился воздух, а шею не свело судорогой.

Им пришлось долго искать удобное положение, но в итоге Тай пристроил голову на обтянутое красным шёлком плечо, уткнулся Ведаму в шею и, заключённый в кольцо сильных рук, даже не порывался истерически расхохотаться.

– Я передал им обоим приветы от Тависа Отрелета, прежде чем убить, – рассказывал Ведам, поглаживая его напряжённую спину. – Их смерть всё равно была слишком лёгкой, но я не из тех, кто умеет истязать ради удовольствия — и не я один такой. Не ты здесь чудовище! Чудовищами были они — и конец их ждал соответствующий.

– Ты и правда слишком хорошо меня знаешь, – хмыкнул Тай; к горлу подступил ком, и он из последних сил сдерживался, чтобы не расплакаться. – Я не могу на тебя сердиться… Но никогда… никогда, слышишь, Ормейн! Никогда больше не делай такой херни, не обсудив ничего и со мною не посоветовавшись. Никогда, понял?!

– Никогда, – с готовностью согласился Ведам. – Обещаю.

– Кстати, что было в твоём письме?

– Мой план, мои резоны и мои признания, – сказал, чуть замявшись, Ведам. – Память — на случай, если я не вернусь. Ничего нового…

– Я тоже люблю тебя, суматошный ты даэдрот, – шепнул ему Тай, поддразнивая зубами капельку новой рубиновой серёжки. – И я чуть не поседел от этого приключения, но всё равно благодарен тебе, по-настоящему благодарен. Ты бесподобен, Ведам Ормейн, и, наверное, я и правда тебя не заслуживаю… Но хрен теперь отпущу! Даже если ты не придумал, куда же мы денем потом эти блядские головы.

Ведам рассмеялся: коротко, хрипло, но Тай всё равно записал себе это в победы — сопоставимые по размаху с победой над Ретой и её старым новым (мёртвым) любовником. И ведь Тай не хотел для них мести!.. Вернее, он не хотел сам им мстить, не хотел возвращаться в их мир — мир, из которого его вырезали, — но вспоминать о них, знать, что Рета успешна и благополучна…

Теперь её голова валялась у него под ногами — иронично, не правда ли?

Ведам и правда слишком хорошо его знал и знал, за какие струны надо тянуть, а какие — рвать без жалости, чтобы исторгнуть из сердца самые чистые звуки.

“Теперь меня ничего с ними не связывает, – мысленно удивлялся Тай, – ни с Ретой, ни с кеной Рионом, ни с Готреном, ни со всей этой гнилью. Теперь я свободен! Теперь здесь и правда мой дом, здесь и сейчас — мой дом. Мой город. Мои меры. Мой возлюбленный. Наше будущее…”

Скромный провинциальный Бодрум был отмечен не на всякой карте, но каждый данмер прекрасно знал, какие коварные даэдроты таятся порой в тихом омуте — а в этом на первый взгляд скучном редоранском городишке творились вещи равно чудовищные и чудесные. Самое место для Тая-Тависа Отрелета!

Что до Ведама Ормейна, то, как оказалось, в нём дремал не меньше, чем дремора-валкиназ, и Тай был в восторге от этого открытия.

Его любовь, удобрившись могильной пылью, расцветала лиловым и алым, и впервые за всю свою беспокойную, полную ненависти, презрения и иссушающей жажды жизнь Тай — Тавис — был так всеобъемлюще, отчаянно счастлив.

Может, этого счастья он и правда не заслужил — но ни за что его теперь не отпустит.

========== Умеренность окупается сторицей ==========

Комментарий к Умеренность окупается сторицей

Ведаму тоже есть что сказать о возлюбленном, однако он будет по-военному краток; не продолжение, а скорее сайд-стори, взгляд с другой стороны: серия из восьми драбблов-стословок, написанных на #романтик_челлендж от mouse house (https://vk.com/m0use_h0use).

(Первый раз)

Ведам знал его ещё до того, как впервые встретил: знал как хана Нижнего города, что правил не слишком-то ханскими методами, и как талантливого мастера-зачарователя, чьи амулеты всегда отличались редким изяществом, и как загадку, как мера, лет восемь назад возникшего словно из воздуха и всколыхнувшего весь Бодрум.

Стоит ли удивляться, что Ведам был заинтригован? Что мечтал увидеться, поговорить, докопаться до сути?

А потом они встретились, и манящая тайна впервые наложилась на мера из плоти и крови. Ведам услышал голос: чуть хрипловатый, глубокий, богатый оттенками, как выдержанное вино; увидел улыбку, полную ярости, страсти, кипучей внутренней силы…