– Вы же с ней… – деликатничает анархист, не называя вещи своими именами. Обычно последователей Кропоткина представляют в виде революционных матросов, нафаршированных кокаином по самые ноздри, или истеричного вида псевдо интеллигентов. В действительности же быдла среди анархистов не замечено. Предпочитают называть вещи своими именами – да, но отношение это не навязывают никому.

– Спим? Давно уже, так что не в этом дело. Боюсь, кто из родных в уши отраву льёт, или личные психологические проблемы родом из детства.

– А… – Родригес сам из хорошей семьи и как никто знает, что между быть и казаться порой глубокая пропасть. Для посторонних супруги должны выглядеть счастливым идеалом супружества.

На деле же… да по-разному на деле, такого понарассказывал, что и вертится-то с трудом. Бытовой садизм в семейных отношениях процветает, и порой приличные семьи таят такое, что затошнит и обитателей трущоб.

Что там было у Дженни и её родителей… внешне-то благопристойно, а глубоко лезть опасно. Помимо тараканов в голове любимой, ещё и родные могут подсовывать лучшую партию, притом не только родители, но и всякие там троюродные кузины.

Не всегда из хороших побуждений, к слову – встречаются ситуации, начиная от банальной зависти, заканчивая хитросплетёнными условиями наследства. Слыхал я в разговорах братьев и о таких случаях, когда дочерей и сестёр проигрывали в карты.

Не буквально в рабство… хотя полвека назад встречалось и нечто подобное, притом нередко. Но мало ли возможностей у родителей в патриархальном обществе повлиять на ребёнка? Или у старшего брата, приехавшего на летние вакации[15] с таким расчудесным другом… Ну как тут не влюбиться созревшей девушке, запертой то в частной школе для девочек, то в родительском доме?!

Разговаривали с Родригесом долго, обоих прорвало на откровенность. Что-то вроде синдрома попутчика[16], с поправкой на действительность. Увидимся ещё, и скорее всего не раз, но… миры наши почти не пересекающиеся, и делиться откровениями такого рода с третьими лицами опасно обоим.

– Сеанс психотерапии прошёл успешно, – подытоживаю разговор. Родригес смеётся – тихо и очень искренне.

– Да… бывает.

– Теперь по заданию, – протягиваю листок с цифрами, – это счёт на предъявителя, продолжайте работу по Хью Лонгу. Не знаю, насколько он социалист, но в настоящее время в США нет других политиков, способных увести страну с пути фашизма.

– Реальных нет, – нехотя признаёт анархист. Лонг ему не слишком-то нравится, но в целом… действительно некому. Левые настроения в американском обществе достаточно сильны, но по-настоящему радикальных политиков мало. А те что есть, не пользуются особой поддержкой народа. Тот самый случай, когда средний работяга за справедливость, но при этом лелеет мечту стать миллионером. Да и справедливость чаще всего урезанная, интернационалистов мало. Такая себе… национал-справедливость.

Впрочем, оно и к лучшему, лично меня программа Лонга, перекликающаяся с более поздним Скандинавским Социализмом, устраивает. С оговорками, но устраивает.

У более радикальных его коллег социализм сочетается с совершенно оголтелым интернационализмом, который в ближайшие лет тридцать большая часть американского общества не будет способна воспринять. Либо, что ещё хуже – с национал-социализмом самого что ни на есть арийского образца.

– Отдельно по мафии… – снова листочек, – на продолжение борьбы.

– Борьбой с мафией мы готовы заниматься бесплатно, – искренне говорит анархист.

– С деньгами можно достичь больших результатов, на одной сознательности и революционной романтике далеко не уедешь. Просьба – по возможности зацепите-таки этого чёртова Постникова! Убить любой ценой не прошу, он будто заговорённый нечистым, а вот стравить РОВС с итальяшками – это будет совсем хорошо.

– А пожалуй, – неожиданно отвечает Родригес, почти не задумавшись, – быстрых результатов не обещаю, но я сам уже думал над проблемой в таком ключе. Стравить наших врагов меж собой, что может быть лучше? Справимся, амиго.

Вильгельм Маркс не обольщался – на пост канцлера его выдвинули как компромиссную фигуру. Брюнинг, основной кандидат от умеренно-правых и правых-центристов, без поддержки Гинденбурга не смог взлететь. Попытка же воспользоваться именем погибшего для пиара оказалась на редкость неудачной, Генрих потерял часть уже имеющейся поддержки.

В пользу Маркса говорила репутация политика, склонного к компромиссам – самое то для переходного времени. Не самый сильный и тем паче не яркий лидер, зато нельзя ожидать от такого излишне резких действий.

Тем неожиданней было его выступление в рейхстаге, с предложением кредита в триста миллионов золотых марок СССР.

Марки эти, как сказали бы в будущем – виртуальные, перемещаться из банковских хранилищ им не требовалось. Советский Союз мог набирать товар на эту сумму… но только в Германии!

Зато и расплачиваться можно было не только золотом и зерном, но металлом, рудами и рудными концентратами, пиломатериалом, жирами, нефтью…

Германия остро нуждалась в сырье и столь же остро – в сбыте своих промышленных товаров.

Соглашение было ратифицировано[17] через восемь дней.

Свернув трубочкой записку, Хосе поджёг её и положил на сколотое блюдце, заменявшее им пепельницу. По дешёвой съёмной квартире пошёл запах палёного и взгляды анархистов обратились на Родригеса.

– Сообщение от наших итальянских друзей, – сказал тот наконец, растерев пепел и потушив затлевшие было окурки. По лицам собравшихся пробежали улыбки. Как раз в этот момент солнце выглянуло из-за облаков, осветив комнатёнку сквозь грязное оконное стекло, донельзя засиженное мухами.

– Добрый знак, – Прищурив серые глаза от солнечных лучей, на хорошем, излишне литературном испанском сказал Пепе, типичный скандинав по виду. Кто он на самом деле, знали немногие, остальным достаточно, что хороший и надёжный товарищ, проверенный временем и десятками акций.

– Да и сообщение хорошее, – улыбнулся Родригес ответно, – мафиози Западного побережья планируют сходку, и мы теперь знаем – где и когда.

Физиономия немолодого Джованни расплылась в счастливой улыбке. Этнический итальянец люто ненавидит соотечественников-мафиози. В начале двадцатого века этнические банды стали мерой скорее вынужденной. Понаехавшие защищались от англосаксов, на стороне которых были суды и полиция. Проблем хватало и ирландцами, чёрными, азиатами… до времён всеобщей толерантности далеко, в городах США ксенофобия – норма.

Защитились… и перешли в наступление. К началу Великой Депрессии только недалёкие итальянцы считали донов защитниками своих интересов. Вышли они все из народа… давно уже.

Гастролёры грабят более открыто, свои же… не так обидно разве что, культурней к делу подходят. Большинство утешается этим, хотя находятся терпилы, которые даже гордятся «своими» преступниками.

– До собрания осталось чуть более полутора месяцев, – Родригес встал из-за стола и подошёл к окну, – детали, по понятной причине, нам неизвестны. Но с тем, что есть, уже можно работать. Для начала – место. Достоверно известно, что собираться они будут на пассажирском теплоходике. Вычислить нужные нам в общем-то несложно. Сравнительно небольшой – из тех, что снимают порой компании для проведения досуга.

– Доны старой закваски не любят тратить лишние деньги, – кивнул Джованни, – да и лишнюю публику так проще отсечь без лишней суеты. Два десятка донов с доверенными лицами, да может – один-два телохранителя на каждого. Хотя вряд ли… скорее, доверенные люди будут совмещать функции.

– Пятьдесят-семьдесят человек, – Задумчиво подытожил Хосе, – Далее. Мы можем быть уверены, что теплоходик этот должен принадлежать кому-то из нейтральных донов, в крайнем же случае – кому-то из нейтралов, общающихся с итальянской мафией.