Начав с мелкого воровства у уличных торговцев, Женька быстро стал планировать операции, и их компания стала жить в каком-никаком, но довольстве. Потом была колония Макаренко и переосмысление ценностей.

На рабфак поступал уже потомственный пролетарий… Женька не видел в таком приспособленчестве ничего дурного. Врагом советской власти он не стал, признав за быдлом право на самозащиту… и признавая право на защиту за собой.

В государстве победившего пролетариата потомственному дворянину не слишком уютно. Бывшему беспризорнику по большому счёту ничего не грозило, но и поступление в университет оказывалось под вопросом.

А учиться Женька хотел и главное – любил, обладая нешуточными способностями в гуманитарных науках. Едва ли не единственный привет из прошлого – история и литература, да почти забывшийся немецкий. Невеликие познания в математике как-то быстро исчезли, ни разу не пригодившись в беспризорной жизни.

История государства Российского Карамзина скрашивала жизнь целую зиму, потихонечку переведясь на нужды самые приземлённые. Карамзин, потом Пушкин, Фет… разграбленная квартира бывшего чиновника оказалась щедра на пипифакс[3] в твёрдом переплёте.

Любовь к печатному слову осталась, и появилось желание разобраться – что же такое история? Желание отчасти болезненное, этакая попытка разобраться не только и даже не столько в истории, сколько в себе.

Учёба в университете оказалось сложной, но сложности эти оказались совершенно непредвиденными. Женьку не пугала необходимость запоминать имена и даты, но вот профессионализм некоторых преподавателей вызывал обоснованные сомнения.

Взгляд на историю с классовой точки зрения[4] привёл на кафедру таких же небывалых историков. С классовым чутьём.

Ляпали они порой… но ведь и дельное в их словах было, и немало! Одни только язвительные вопросы оппонентам об армиях древности, насчитывающие сотни тысяч воинов, чего стоили. И действительно, почему же учёные мужи прошлого не обращали внимания на такие несообразности?

Какие, на хрен, армии… их и сейчас-то сложно снабжать! А тогда, без развитой сети морских перевозок и железных дорог… Есть наверное, что-то такое и в классовом подходе к истории. Есть… хотя бы другая точка зрения – дилетантская, подчас нелепая, но зато и не зашоренная.

А теперь вот экспедиция на Кольский полуостров и попытка взглянуть на историю не с набившей оскомину классовой точки зрения, а с национальной. Было ли такое хоть когда-то в России? Да ни разу!

Церковь, Гольштейн-Готторпы-Романовы, норманисты… учитывалась любая точка зрения, но не русская! Потом классовая, да… но тоже ни разу не русская.

Первая экспедиция такого рода! У Женьки дух захватывал от перспектив! И от опаски, не без того.

Получится всё, так станет если не одним из отцов-основателей, то как минимум удосужится нескольких строчек в учебниках! А свернут национальное виденье истории… так может оказаться, что и вместе с историками. Времена нынче такие, что идеология видится властям опасней уголовщины.

Не без оснований, к слову – Гражданская ведь только-только закончилась, и с нынешним положением дел согласны далеко не все граждане. Беляки, царские чиновники и прочие бывшие под присмотром… а вот различить врагов затаившихся в недавних соратниках подчас затруднительно.

Эсеры, меньшевики, анархисты всех мастей, БУНДовцы и прочие, прочие… С проводимой политикой согласны далеко не все партийцы, считая власти предателями дела Революции, а то и вовсе – контрреволюционерами. А за плечами у многих – подполье да Гражданская, да привычка не жалеть крови – ни вражеской, ни своей.

Влететь в чужой замес в такой непростой политической ситуации легко.

Северные лагеря Женьку пугали, но нехватка людей грамотных обещала даже в самом скверном случае тёпленькое местечко лагерного библиотекаря или работника клуба. Не предел мечты, но жить можно немногим хуже, чем на свободе.

Здоровое же опасение… да чёрт с ним! Национальная идея успокаивала мятущуюся душу Женьки – потомственного дворянина и коммунара из колонии Горького[5].

– И это всё… – окончивший седьмой класс Сашка, устроенный в экспедицию разнорабочим, неверяще провёл рукой по огромной каменной глыбе мегалита, – старше египетских пирамид?

Голос подростка[6] сорвался на фальцет и Сашка смутился. Студент сделал вид, что не заметил оплошности, сам ведь ещё недавно…

– Старше официальной истории египетских пирамид – да, – присев на лапник, он закурил, отмахиваясь от мошки.

– А почему… – подросток даже не смог подобрать слова, переполняемый возмущением.

– Потому, – Женя начал загибать пальцы, – Норманисты, слыхал про таких?

– А как же! Это…

– Мне рассказывать не нужно. Потом всё эти Голштейн-Готторпские и прочие… европейцы. Как же! Признать, что здесь была цивилизация, и очень может, что её центр… это же все теории пересматривать придётся! Неполноценность диких славян и всё такое… тьфу ты, зараза!

Женька отмахнулся от мошки и похлопал рядом с собой по куче лапника.

– Не стой, успеешь сегодня ещё набегаться. Да… церковь ещё. Они во все времена пытались показать, что пока они, такие хорошие, не пришли, дикость была и запустение. Дикари в шкурах бегали и друг дружку резали на каменных алтарях.

– А как же… – Сашка повёл рукой, показывая на мегалиты, – ясно же, что дикие племена не могли сделать что-то подобное! Нужна не просто толпа народа, а цивилизация, да не хуже чем в Древнем Риме.

– Так вот, – Женя пожал плечами, – неудобная правда, понимаешь?

– Правда одна!

– Если кому-то мешают памятники, язык, праздники, история, названия городов и улиц – значит, государство построено на чужой территории, – процитировал студент Прахина, – захватчики они, вот и вся правда. Ни церкви, ни феодалам не нужна правда и настоящая история. Нужен был покорный народ, рабы. Государевы, божьи… Отнять историю, это как обрубить корни у народа.

– И что, никто не знал? – Спросил подросток неверяще, – что, людей никогда не было?

– Знали, почему же… знали, а говорить не принято было. Иначе…

– Да царизм, понятно!

– Н-да…

– Максим Сергеевич? – Постучалась секретарша.

– Да! – Прахин оторвался от сводок. После знаменитой чистки Ленинграда, уголовного и около уголовного элемента в городе почти не осталось. Стенания чекистов по поводу порушенных оперативных разработок Макс не принимал во внимание.

Ленинград стал самым безопасным городом СССР. Стерильным. Девственницу с мешком золота пускать по улицам ещё опасно, но… работа ведётся.

Ныне он пытается наладить систему профилактики по недопущению в город уголовного и сомнительного элемента. В принципе получается, сложнее наладить работу с молодёжью, оградить её от блатной романтики.

– Письмо от экспедиции Колычева.

– Давай…

Распечатав нетерпеливо конверт, курирующий экспедицию (ну раз уж сам данные подбросил!) начальник милиции города Трёх Революций вчитался в скупые строчки, потихоньку зверея. Холодное такое бешенство, после которого он не кидался в драку и не скандалил… но делал всё, чтобы уничтожить врага.

– Ступай, Лидочка, – отослал секретаршу и по совместительству любовницу. Да, времена ныне такие, не слишком пуританские. Ответственным работникам многое позволено[7], но и спрашивают ой как много!

– Ожидаемо, – думал он, пока письмо, доставленное по всем правилам подпольной работы (Лидочка не в счёт, всё-таки сержант милиции), сгорало в малахитовой пепельнице, – палки в колёса вставляют, и не побоялись же! Хотя чего это я… для одних диссертации пересматривать, для других – звоночек, что ассигнования на дело Мировой Революции урезать могут. Есть и третьи, десятые… и все кровно заинтересованы в сохранении существующего порядка вещей. Что ж…