Кого я обманываю.

Только себя.

— Расскажешь мне? Пожалуйста.

…И я сдалась. Рассказала ему всё, не утаив ни капли. Калеб слушал молча, внимательно. Он то осуждающе хмыкал, то кивал, то смотрел в упор; то ложился, опираясь на локоть, то садился, подложив под спину подушку. Невыносимо было наблюдать, как его лицо меняется. Мне бы хотелось утаить многое, но я не упустила ни одной подробности. Язык не слушался, слова лились сами собой. Я будто потеряла контроль. Жаль, что даже не подумала над тем, чтобы соврать ему. Когда я закончила…

Когда я закончила, то поняла, что ему не понравилось то, что он услышал. Он сдвинул брови, вскинул будто бы надменно голову и сжал челюсти. Калеб начал говорить сам — говорить неприятные вещи, странные. Точнее, не странные, но те, которые я не ожидала услышать. Разговор был долгим и непростым. В какой-то момент мы оба встали и взволнованные заметались по комнате. Он ходил из стороны в сторону, я шла за ним. И вот мы оказались напротив друг друга. Лицо к лицу. Или маска к маске?

— Получается, что я должен быть благодарен вам всем? — говорил он, смотря на меня, словно я была злейшим врагом. Монстром. Чудовищем. — Вы убили фею, Опаску и Лукаса, отобрали у сирены кулон, разрушили чью-то судьбу и повесили это на меня? Так выходит?

Я не ожидала такого напора и пришлось оправдываться. Что ещё оставалось делать?

— Я понимаю, но это не так, Калеб, слышишь меня? — пыталась докричаться до него я. — Я не хотела, чтобы на тебе висел груз, я хотела помочь тебе. Я только и думала, что о том, как бы спасти тебя.

— Мне не нужно такое спасение, — жёстко оборвал меня Калеб, помотав головой. — Лучше бы…

— Что «лучше бы»? Хочешь сказать, что лучше бы ты… что? Погиб? — воскликнула я, ахнув.

— Да. Надо было не рисковать.

— Ты хоть понимаешь, что такое говоришь? — медленно произнесла я. Беспомощность вскипала внутри. — Ты не знаешь ничего о смерти.

— Лучше бы узнал я, чем кто-то из тех, кто пострадал.

Я много слышала о самоотверженности. Всегда казалось, что это нечто возвышенное, нечто, что присуще только тем, кто обладает чистой душой и любящим сердцем. К этому и надо стремиться: человек, готовый пожертвовать собой ради других — герой, не меньше. Но когда я очутилась один на один с Калебом — настоящая, свободная, храбрая —, я осознала, что теперь всё не так. Я подумала, что ничего Калеб не понимает. Ему лишь бы сказать громкое слово, заявить о якобы безупречном воспитании. Он что, правда предполагал, что умирать — просто? Твоя смерть, твоё «благородство» раздавит ещё многих после тебя. Даже обидно, что Калеб уничтожил во мне надежду на величественную в своей чистоте жертву. В его словах звучала напыщенность, а не человеколюбие.

Смог бы он пожертвовать собой ради чужого счастья, как это сделал Лукас? Говорить-то всегда легко. Я вдруг увидела в нём, в человеке, которого я любила и боготворила, трусость. Проблема в том, что от этого любить я Калеба не перестала.

— Это сложно, знаю. Но из-за твоей гибели пострадали бы многие люди, — сказала я, стараясь не потерять самообладание. — Подумай о родителях. Подумай обо мне.

Он на несколько секунд оторопел.

— А ты обо мне?

— Я думала о тебе всё время. Каждый день. Каждую минуту.

— Миранда, ты представляешь, как это — жить с таким грузом? Невыносимо знать, что из-за тебя погибли люди. Ради тебя! Они умерли, а ты теперь обязан жить! Так я должен себя чувствовать?

— Калеб… — Я опустила глаза. — Нет, не представляю.

— О чём ты вообще думала? Я не понимаю. — Он выдержал паузу и с отвращением оглядел меня. — Ты осознаёшь, что ты — убийца, Миранда?

— Да, — согласилась я, не имея сил спорить, и зажмурилась. — Я знаю. Это полностью моя вина, и я этого не хотела. Но я не понимаю, почему ты так говоришь. Мы же не враги, чтобы ты пытался задеть меня.

— Ты пытаешься обвинить меня. Знаешь, что? Я ухожу. Мне нужно время.

Он отстранился, сделав несколько шагов назад, в сторону двери. Я оторопела.

— Постой! Куда ты?

— Я не могу оставаться здесь.

— Ты собрался домой? Но сейчас глубокая ночь. Останься здесь, мы ещё не договорили.

— Нет, я не хочу больше находиться рядом с тобой, — нервно сказал он и вздохнул. — Извини, я чувствую, что должен так поступить.

Мне хотелось плакать и кричать.

— Ты уходишь от меня. Мы расстаёмся?

— Да. — Сердце у меня упало. — То есть… я не знаю. Но я бы ни на что не надеялся на твоём месте. Извини, Миранда. Пойми, мне до мурашек страшно. Я должен уйти.

— Калеб. Я люблю тебя, — только и успела сказать я прежде, чем дверь захлопнулась.

Я ждала, что он обернётся или, начав уходить, остановится, и я услышу приближающиеся шаги. Он вбежит в комнату и скажет, что тоже меня любит.

Но он ушёл.

Он правда ушёл.

Замок замер. Тишина поглотила пространство.

Я застыла посреди комнаты, не веря, что это правда происходит. Села на кровать. Легла на бок и сжалась в комок. Разум превратился в льдину. Я не знала, что делать, мной в ту же секунду овладело отчаяние. И предположить не могла, что счастье ускользнёт так легко.

Было бы намного лучше, если бы я сказала Калебу неправду. Придумала бы, что никто не погиб, а всё было тихо и мирно: спокойно поездили по королевствам, собрали травы в лесах, купили что-то у ведьм и сделали простенькое зелье. Безобидный рецепт, обычная поездка без жестокостей и даже без ссор. Ложь во спасение, только и всего. Притвориться, что ничего не случилось и всё по-прежнему. Я прежняя.

Я много раз говорила себе в пути, что нужно потерпеть ещё немного. Мы вернёмся домой, заживём как раньше.

Кошмар закончится.

Кошмар закончится.

Эти слова я повторяла как мантру, заучивая, убеждая себя, искренне веря, что так и будет.

Кошмар…

Нет.

Ничего не закончится.

Вот что я поняла, когда Калеб ушёл: кошмар только начался. У меня даже не было никакой надежды на то, что разрывающее разочарование уйдёт и станет лучше. Мне было не к кому пойти: Зои нужно было вычеркнуть из жизни.

А вот Джей… На секунду мелькнула мысль связаться с ним, но меня всё ещё беспокоило его состояние у Корделии. Ему было не до меня. Ему бы с собой разобраться, а тут ещё я с какими-то девчачьими проблемами. Напрягать Джея прямо сейчас своими бедами — значит, спугнуть его, оттолкнуть.

Я будто бы вернулась на несколько лет назад, когда Джей якобы передал Зои, что я ничтожество. Когда я чувствовала себя никем. Когда мне было тоскливо и одиноко. Когда я плакала утром, плакала днём, плакала ночью, плакала в любую секунду, когда меня не видели родители и знакомые. Только Зои слышала мои слёзы и постоянно говорила, что не надо так расстраиваться из-за глупого загордившегося мальчишки. Фальшивка.

Воспоминания пробежали перед глазами. Я проглотила слёзы и всхлипы. Я не знала, к кому идти за советом. Знала лишь, что не хочу больше возвращаться к тому состоянию.

Взгляд упал на тумбочку. Лампа с плиссированным абажуром, какие-то книги, маленькое зеркало, пустой стакан, флакон из-под зелья и брошенная впопыхах сумка. Раскрытая. Изнутри выглядывал, маня к себе, белый уголочек конверта. Я успела про него забыть — прошло достаточно времени с того момента, как я ушла от Корделии. То, что происходило там, в подвале, казалось шуткой, галлюцинацией. Корделия говорила невероятные вещи, да и я чувствовала себя… необычно.

Я приподнялась на локте и, медленно потянувшись, достала из сумки конверт, а затем разорвала его край и вынула несколько сложенных вчетверо листов бумаги, на которых теснились ряды размашистых букв. Это вправду был почерк Виктории.

«Здравствуй, Миранда!

Наверное, странно, что я так здороваюсь — получилось почти официально. Я в последнее время много думаю о жизни и о тебе тоже. Мы никогда не были близки, но сейчас я чувствую себя так, будто мы были самими близкими друзьями. Может, если бы мы вправду дружили, то ничего и не произошло. Извини меня за всё.