— Вот! — ликующе воскликнул Опаска, глядя на нас с Джеем. — Вы меня поняли. Приятно это видеть.

Опаска знал слишком много. И его знание не имело, пожалуй, никакого отношения ни к гадалкам, ни к экстрасенсам, ни к колдовству. Это знание не было ограниченным, создавалось впечатление, что оно имеет божественное, природное происхождение, что оно намного более полно и психологично. Опаске не нужно было прилагать никаких усилий, чтобы видеть нас насквозь. Он не просто предсказывал какие-то вещи, пока другие оставались для него загадкой. Он видел всё целиком, каждую мысль, каждую клеточку, каждый клочок души. И не просто видел: анализировал, рассуждал про себя, разгадывал душу, как шараду. Он был одновременно жуток и привлекателен, но Опаска походил не на злобную мистическую сущность, которая задумала нечто ужасное и теперь хотела надавить на тебя твоими же секретами, вывести тебя на чистую воду, а на близкого друга, приятеля, с которым ты знаком уже так давно, что не знать что-либо друг о друге было бы абсурдом. Особенно забавным было то, как он почти сразу озвучил общие, как мне кажется, мысли о Зои, то, что существовало в мыслях каждого, но никто не решался произнести вслух.

— Вам, наверное, одиноко тут, да? — спросила я. — Не с кем поговорить целыми днями. Это печально.

Пасть Опаски изогнулась в подобии улыбки, если это вообще можно было так назвать, глаз прищурился, переднюю лозу он оторвал от земли и поднёс ко рту — существо будто бы умилилось моему вопросу. Эмоций у Опаски, которых он выражал только веком, ртом и взмахами лоз, было столько, что хотелось смотреть и смотреть.

— Ой, это крайне приятно, Миранда, — прощебетал он. — Ты всё же миленькая, надо это признать.

— Не говори с ней так пренебрежительно, — резко сказал Лукас, сделав шаг вперёд и приподняв руку с кинжалом. Зои и Джей сразу смерили его взглядами: Зои — потерянно-возмущённым, Джей — иронично-изумлённым.

Опаска хищно, по-кошачьи зашипел и приподнял передние лапы.

— Спокойно-спокойно, молодой человек. Кинжалом делу не поможешь, правда? Хотя при ком я это говорю… Напротив, я могу позволить себе беседовать с Мирандой уважительно и без иронии, чего ты пока не заслужил. Не волнует, что ты наследный принц. Сейчас такое время, что трон могу занять даже я при желании.

Лукас ничего не ответил, но оскорблённо поджал губы. Опаска опустил лапы.

— Так-то лучше, ваше высочество. — Он обратил зрачок в мою сторону и поучительным тоном, но не без издёвки произнёс: — Так вот, малышка Миранда, я никогда не бываю один. Нет никого лучше умного и чуткого собеседника, знаешь ли. И мне повезло: у меня такой есть. Это я сам. Я убеждён, что диалог с душой — важнейший в жизни, потому что нет ничего приятнее, чем уметь слышать себя. Вы-то думаете, зачем ему такие формы. — Он направил кончики лоз к себе, а потом всплеснул ими: — Всё просто: пристанище души не должно быть крошечным. К тому же всегда можно подшутить над путниками или устроить себе просмотр разных судеб. Благодать. Молодёжь не умеет нынче так развлекаться!

— Значит, вам будет интересно и без нас, — мягко улыбнулась я. — К тому же вы должны понять, что у нас мало времени. Пожалуйста, разрешите сорвать один цветок. Это поможет Калебу спастись. И нас вы тоже спасёте.

— Да без проблем.

Я приблизилась к нему и, аккуратно касаясь пальцами жёсткой поверхности под одним из цветков, сорвала его. Он послушно отделился, я сразу спрятала его в бутылёк с широким горлышком и убрала в карман. Опаска даже не шевельнулся, но мне показалось, что я услышала его сбившееся на миг дыхание.

— Вам не больно? — спросила я и невольно подула на ставшее пустым место.

— Знала бы ты, что это не имеет значения. Хотя для тебя, может, и имеет, что только радует… Не смотри так удивлённо, Миранда. Потом поймёшь. Хватит и того, что спасение — это не так просто, как ты думаешь. Как вы все думаете, если точнее.

— Но в конце-то мы все будем спасены, да? — спросил Джей с надеждой в голосе, и его вопрос прозвучал так наивно. — У каждого будет хэппи-энд?

— Ага, разбежались, — не без горечи хмыкнул Опаска. — Для каждого устроить счастливый конец будет уж больно жирно. Сомневаюсь, что в Реальном мире у людей вообще он бывает, тем более что любого человека хоть что-то да не устраивает в жизни, вот так-то, детишки. Если вы хорошие, продуманные герои, созданные хорошим автором, который любит вас и хочет получше вас раскрыть, то конец будет не ванильно-карамельный, а с какой-нибудь загвоздкой. Нынче в моде открытые неоднозначные финалы, или неожиданные шокирующие финалы, или депрессивные финалы. А я хочу сказать, что ваш автор… Ом-м-м, — замычал вдруг Опаска. Он поднял, изогнув, лозы и ненадолго закрыл заплывший белком глаз, изображая йога, медитирующего в позе лотоса, а потом расхохотался. — Ладно, шучу, шучу. Я вижу всё и так, без всех этих магических шарлатанских штучек-дрючек. Я хочу сказать, что ваш автор неплох. Он вполне любит вас. Но вы же понимаете, что любовь не означает то, что финал для вас уготовлен хороший. И вообще вы себя видели? Вы о спасении не печётесь. Я бы на вашем месте представлял бы хороший такой комфортабельный котёл и смазливого дьявола, который бы целыми днями упивался тем, как красиво вы кипите.

Мы застыли как вкопанные, не решаясь ничего более сказать. Его слова заставили размышлять о том, о чём я и не подозревала раньше. А Опаске всё было нипочём.

— Ой, ну что вы так раскисли, котятки. Вы ещё недавно думали, что нашего вида не существует, что мы — обман, что мы только и умеем, что жрать путников, а теперь что? Сразу прониклись моими речами? Ну, это, конечно, лестно, благодарю-благодарю. — Он коротко поклонился каждому из нас.

— Никто не будет спасён? Вы о Калебе тоже говорите? — робко спросила я.

— За вопрос о Калебе и вообще за заботу о нём плюс в карму, Миранда. Смотрите, вас четверо.

Мы жадно слушали, замерев. И вовсе не из-за внушительного обаяния растения, хотя оно было неотрицаемо. Мы будто уже оказались перед вратами всевышнего, смиренно склонили головы и ждали великого, неопровержимого решения. Ждали вступления: покаяния ли, слёз благодарности, смирения, злости, разрывающей душу. Это была словно репетиция великого дня смерти.

— Сложно сказать, спасётся ли кто-то. Я вижу, что один благороден и праведен, но в душе его будет гореть огонь, который никак не погасить. А если он сумеет это сделать, то честь и хвала. Но придётся многое обдумать, справиться с искушением, понять, что важнее — сердце или разум.

Невозможно было понять, о ком конкретно он говорил. Я не могла уловить его взгляд. Зрачок бешено вращался, перескакивал от верхнего края глаза к нижнему, от правого к левому, перемещался в углы, прятался за мощным, морщинистым веком.

— Другой в будущем, казалось, обречён на гибель, впереди ждёт много мучений, страданий и много выборов. Трудных выборов. Исход не предугадать. Но кто-то всё время будет рядом, и не всегда эти люди наставят на истинный путь, потому что сами не нашли для себя такого пути. Третий будет купаться в собственном великолепии. Жизнь станет роскошна и понятна. Но кошмары прошлого ютятся неподалёку, настанет миг, когда роскошь покажется мнимой из-за тяжёлой, растерзанной грехами души. А четвёртый встретит боль и тьму. А после тьмы, кто знает… Кто знает, увидит ли он свет.

Всё внутри трепетало и рыдало. Опаске я верила. Ему удалось затронуть меня, но так его слова стали ещё кошмарнее. По спине легонько, предупреждающе постучала подушечками пальцев опасность, угроза. Чудовище в лесу, идущее за тобой по пятам и с хрустом ломающее ветки деревьев. Кинжал, подвешенный на тонкой нитке над троном правителя. Правосудие, следующее за преступником. Неизбежность. Незнание пугает больше знания, но знание Опаски было туманным, неясным. Словно тебе уже сказали, что в шкафу скелет, но ты, дрожа и трепеща, открываешь дверцу, потому что не знаешь, положиться ли на чужие слова.

— Ладно, хватит, — сказал Лукас. — Довольно нести чушь. Я ни за что не поверю в эти нелепицы. Ты хочешь напугать нас, но у тебя не получится.