– Я искал тебя, а потом вроде как споткнулся и неудачно упал, – жаловался Дима. – Когда поднялся, то увидел, как Джули бежит к Приюту. У меня, кстати, очень заболела спина. В такой темноте ни черта не разберешь. Возможно, я упал на что-то…

Габриэль молчал.

– Ты вообще слушаешь меня?

Де ла Кастри молча кивнул.

– Не поверишь, мне стало так больно, что… – Дима прервался и задумался, как точнее выразить словами то, что он почувствовал. – Я схватился за спину, мне хотелось кричать. Мне даже вдруг показалось, что… Ну, словно у меня из спины выросло что-то…

Габриэль медленно повернул голову и уставился на друга:

– Ты начал колоться?

– Да нет же!

– Ты нюхал?

– Нет!

– Ты…

– Нет, Габри, заткнись! Я серьезно!

Габриэль рассмеялся.

– Зря ты мне не веришь! Если бы ты почувствовал это на себе, ты бы не ржал сейчас как конь! Ну у тебя и зубы! Лучше закрой рот! У меня в тот момент действительно словно крылья выросли!

Габриэль внезапно замолчал.

– Какие еще крылья?

– Ну, обычные крылья, как… как у птиц… только гораздо больше. Знаешь, какие бывают у ангелов на картинках…

– Какие еще крылья? Какие ангелы?! – тут же завелся де ла Кастри. – Ты вообще в своем уме?! – вскочив на ноги, он с хрустом повел шеей.

Дима удивленно уставился на друга, не зная, что сказать.

– Ну ты и дебил! Навязался на мою голову! – Габриэль рывком вытащил плащ из-под Димы, закинул его на плечо и зашагал в сторону Приюта.

– Тебя Андрей искал! – донеслось ему вслед.

Приют стоял в тени обрыва, густо поросшего лесом. Широкая канава, по дну которой шли толстые трубы, большим полукругом отгораживала дом от поля. Запах от труб, которые больше не справлялись с выводом нечистот из дома, шел удушающий, поэтому каждый раз, когда Габриэль перебегал перекинутый через канаву мостик, он старался не дышать. Вот и теперь, миновав это зловонное препятствие, он с облегчением глотнул свежего воздуха.

Приют все еще спал, и у большого костра сидело лишь несколько цыган. Махнув им рукой, Габриэль подошел к двери, ведущей в комнату, которую они делили с Джули. Дверь оказалась заперта изнутри.

Де ла Кастри уже давно успел позабыть про Андрея, тот все равно не мог поведать ему ничего нового. Речь наверняка пошла бы о ценах на наркотики, а от подобных разговоров у молодого мужчины начинал болеть голова. Сейчас де ла Кастри гораздо больше волновала Джули. Кажется, из-за своих галлюцинаций он умудрился обидеть ее.

Габриэль дернул дверь, но она не поддавалась. Недолго думая, де ла Кастри полез в окно. Когда он с грохотом рухнул на пол, Джули вскочила с кровати.

– Стой, не уходи! – воскликнул Габриэль, поднимаясь и протягивая к ней руки. – Я хочу извиниться! У меня что-то с головой, ты же знаешь! А тут еще эти наркотики… Короче, прости меня! Я не хотел тебя обидеть. Я люблю тебя!

Так извинившись непонятно за что, он стоял перед ней на негнущихся ногах и не мог понять ничего по ее уставшему посеревшему лицу. Джули отвернулась и села на кровать. Габриэлю показалось, что она снова плачет, и он поспешил обнять ее.

– Расскажи, что было дальше.

Девушка кивнула, однако рассказ продолжила далеко не сразу.

– После того, как Адриан погиб, я долгое время была без сознания. Очнулась я здесь, в Петербурге, рядом с каким-то борделем. В голове у меня крутилось твое имя, и я не придумала ничего лучше, чем зайти в этот бордель и расспросить о тебе. Но встретившиеся мне там проститутки едва не убили меня за одно только упоминание твоего имени.

Андрей привез меня сюда, ну а дальше ты знаешь. В голове у меня все еще крутился тот бред, который мне внушил лес, а может, призрак того мужчины с мечом, – Джули задрожала, пряча лицо в ладонях. – Чем бы это ни было, оно заставило меня напасть на тебя той ночью, но потом…

Кто знал, что можно так полюбить тебя за одну ночь?

Вырезая из дерева (правда, что он вырезал, он пока еще не знал сам), Дима мечтал о том, чтобы его последние слова, с которыми он покинул Эвелин, не были такими же грубыми, как края этой маленькой деревянной фигурки. Он мог их отшлифовать, покрыть лаком, заставить блестеть, но ни одного пророненного в раздражении слова он не мог вернуть назад.

Юноша убрал лезвие перочинного ножа и посмотрел на свое творение. Фигурка напоминала голую женщину, стоящую на коленях и поддерживающую руками ниспадающие волной до пояса волосы. Впрочем, руки получились такими тонкими и кривыми, что Дима рассмеялся. Повертев фигурку в руках, он отдал ее цыганенку, который около получаса сидел рядом, наблюдая за его работой. Счастливый мальчик бросился прочь показать игрушку маме.

После того как они с Эвелин расстались, Дима почти все время проводил с цыганскими детьми. Для них, оборванных и безграмотных, он был практически божеством, учащим их самым, казалось бы, обыкновенным вещам, таким как чтение и письмо. Он учил их мастерить руками, рассказывал, как люди живут в больших городах. Все это вызывало у детей восторг, а Диме помогало не думать об Эвелин и о своих расстроенных чувствах. Одно он знал точно: что никогда не любил ее по-настоящему. Он определенно испытывал к Эвелин сильную страсть, но страсть имеет безжалостную тенденцию затухать со временем.

На дворе стояла середина декабря. С каждым днем становилось все холоднее, и теперь ни у кого не осталось сомнений – зима все же наступит, и она будет суровой. Цыгане собирали свои пожитки, нужно было уходить. Они никогда не оставались в Приюте на зиму, и в этот раз дорога звала их в более теплые места. Над табором то поднимался, то затихал звонкий хор цыганских голосов, напевающих незатейливую мелодию, которая вскоре окончилась под аккомпанемент детских радостных воплей.

Дима вздохнул. Скоро в Приюте не останется детей, и это огорчало юношу. Ближе Габриэля и Эвелин у него никого не было, а, учитывая, что де ла Кастри в последнее время ходил как во сне, погруженный в свою безумную любовь, у Димы оставалась только Эвви, но та не хотела с ним больше разговаривать.

Истомин понимал, что расстаться с ней было жестоко, но ничего не мог поделать со своими чувствами. Женщинам в Приюте приходилось несладко. Чтобы как-то обезопасить себя, им приходилось доказывать всем свою полезность.

Женщин в Приюте было немного, и практически все они работали на кухне. Эвелин не нашлось там места, она совершенно не умела готовить, не любила даже мыть посуду. Однако у нее все же оставался один талант, о котором Дима был хорошо осведомлен. Так что, когда он больше не смог скрывать отсутствие былых чувств и ушел, Эвелин открыла свои двери для других мужчин, чтобы сохранить то единственное, что у нее еще оставалось – свою жизнь. Габриэль не знал об этом, и Дима опасался того дня, когда правда всплывет наружу.

Юноша сидел на бревне, наблюдая за суматохой, с которой цыгане снимались с места, и вертел маленький ножик в руке. Он думал о Габриэле, который так отдалился от него. Честно говоря, его друг в последнее время отдалился от всех, кроме Джули, конечно. Даже Андрей удивлялся, что больше не видит прежнюю троицу вместе.

Мысли о де ла Кастри заставили Диму вспомнить о мальчике, за которым он уже долгое время присматривал. Мрачный чернявый цыганский паренек понравился ему сразу. Лури любили бы здесь все, если бы он только позволил, но он был слишком занят подражанием своему кумиру, за которым следил, затаив дыхание, повторяя его жесты, слова, мимику…

Его кумиром был Габриэль. И Дима часто повторял, что это не доведет парня до добра. Габриэлем мог быть только сам Габриэль, да и тот, кажется, с трудом с этим справлялся. А парень, которому не исполнилось и тринадцати… Дима надеялся, что это пройдет у парня со временем, а пока решил за ним приглядывать.

Вот и теперь он наблюдал, как Лури, отвергнув всякую помощь, мучился в канаве, пытаясь вытолкнуть из канавы разбитое деревянное колесо от вардо, и упорству мальчика можно было только позавидовать. Все знали, как там ужасно воняло! И о чем только думал дед парня, когда давал ему это задание…