Противоречивые чувства обуревали Габриэля де ла Кастри всю дорогу до дома. Мысли о старшем единоутробном брате терзали его уже не первый день, грозясь свести с ума.

Габриэль перешел через мост, плотнее запахнувшись в потертый кожаный плащ. Нет, он не замерз. Ему был неведом холод, даже если реки в Петербурге покрывались льдом, а температура опускалась ниже тридцати. Просто в потайных карманах плаща лежали так необходимые ему пакетики с белым порошком, и де ла Кастри боялся, что сильный ветер может изъять их у него, подобно бессердечным Служителям, ныне патрулирующим улицы после Взрыва.

Это Мелуар де ла Кастри, старший брат, сделал его зависимым. В детстве они были так близки, что Габриэль до сих пор не мог поверить в случившееся. Видимо, для Мелуара с тех пор пор утекло слишком много воды…

Однако свое отношение к брату де ла Кастри переменил лишь когда узнал, каким ужасам из-за него подвергалась их младшая сестра Эвелин. Он не мог объяснить, почему брат превратился в подобное чудовище, мог лишь догадываться, что проклятие Франсуа де ла Кастри, их деда, которого он никогда не видел, сыграло в этой печальной истории не последнюю роль.

Тогда у Габриэля был лишь миг, чтобы сделать выбор: старший брат или младшая сестра. И он выбрал практически без колебаний. Гнев его был обжигающим, расправа – мгновенной, но Мелуар повторял свои выходки еще не раз до тех пор, пока мать не отдала Габриэлю серебряный перстень с зеленым камнем.

Перстень должен был передаваться по мужской линии от отца к старшему сыну или, как в их случае, от деда к старшему внуку, но Катрин окончательно разуверилась в Мелуаре. Она отдала перстень Габриэлю, тем самым неосознанно причинив ему еще больше страданий.

Шокированный поступком матери, Мелуар надолго исчез. Габриэль продолжал работать в модельном агентстве и время от времени выступать на сцене. Благодаря неординарной внешности и актерскому мастерству он зарабатывал не самые плохие деньги по меркам Петербурга. Деньги, которые день ото дня укрепляли надежду, что однажды их семья распрощается с тесной комнатой в борделе, где они жили многие годы.

Их бы уже давно выгнали оттуда, если бы не Катрин. Мама родилась истинной де ла Кастри и в свои сорок девять сохранила красоту и молодость, пользуясь у богатых посетителей борделя невообразимым спросом. К сожалению, в патриархальном мире, едва восстановившемся после катастрофы, профессия проститутки была для нее единственным выбором, как и для дочери. Впрочем, последнее они обе хранили в тайне от Габриэля, жалея его хрупкую психику и склонность во всем винить только себя.

Мелуар появился внезапно. Он вернулся к ним около двух недель назад, точно ураган, сносящий все на своем пути. Подкараулив брата, когда тот возвращался с работы, Мелуар вколол ему несовместимую с жизнью дозу наркотика, но кровь де ла Кастри спасла Габриэлю жизнь. Получив однако свою первую дозу, он стал вечным рабом коварного порошка. Мелуар снова исчез, а сегодня Габриэля прогнали с работы. И без того нелегкая жизнь рушилась прямо на глазах.

Де ла Кастри обогнул бордель, в красных окнах которого мелькали силуэты обнаженных женщин, и зашел внутрь с черного хода. Поднялся по узкой загаженной лестнице, свернул направо, затем еще раз. Вот и дверь, ведущая в комнату, в которой он родился подобно брату и сестре, прямо на этой самой кровати, где обычно спала мама, и которая сейчас пустовала. Кроме сестры, проснувшейся, стоило Габриэлю грохнуть дверью, в комнате больше никого не было.

Сонно потянувшись, Эвелин села в постели.

– Ты сегодня рано, – произнесла она заплетающимся со сна языком. Мелкие рыжие кудри разлетелись по плечам и спине. Россыпь веснушек на носу резко выделялась при свете горящей лампы. Катрин даже под угрозой смерти не вспомнила бы, кем был отец дочери, лишь одно можно было сказать о нем с уверенностью – мужчина обладал на редкость сильными генами, раз девушка не получила от матери иссиня-черных волос и глаз синих, как штормовое небо. –Что-то случилось?

– Н-да, – протянул Габриэль, клюнув сестру в щеку. – Можно сказать и так. Меня выгнали с работы.

Новости Эвелин не удивили. Она догадывалась, что к этому шло, переросла ту маленькую глупую девчонку, которой была когда-то, и научилась понимать, что к чему. Будучи младше брата на пять лет (недавно ей исполнилось двадцать два), она давно знала о его зависимости.

Ох, как она отговаривала его от повторной дозы! Эвелин прекрасно понимала, куда стали исчезать деньги, которые раньше брат откладывал на съемную квартиру. То, о чем он сообщил ей сейчас, всегда было лишь вопросом времени, не более.

Габриэль не раздеваясь рухнул на кровать.

– Разбуди меня, когда мама закончит обслуживать клиента, – пробормотал он, переворачиваясь на бок.

Они никогда не употребляли грубых слов по отношению к профессии матери, они никогда не говорили «заниматься сексом за деньги», «продавать свое тело» и так далее. «Обслуживать клиента» или просто «работать», как будто слова могли изменить суть безнадежной профессии, которой приходилось заниматься их матери.

Эвелин посмотрела на наручные часы. Они едва держались на запястье при помощи полусгнившего кожаного ремешка. Какое-то время она молчала, понимая, что меньше всего на свете Габриэль сейчас хочет разговаривать, но в итоге все-таки произнесла:

– Вообще-то она не выходила из своей комнаты около четырех часов. Она обслужила двоих. Мне кажется, я слышала, как они вышли, а потом я заснула…

– Может, к ней зашел кто-то еще?

Эвелин покачала головой.

– Понятия не имею… Ты же знаешь, как я сплю, меня и громом не разбудишь. Что если она просто решила отдохнуть… там?

– Нет. Она никогда не остается там дольше, чем требует работа.

Габриэль поднялся и осторожно подошел к двери в смежную комнату.

– Мам?

Де ла Кастри громко постучал, ожидая, что Катрин вот-вот ответит на зов любимого сына и побежит открывать. Он уже успел представить ее уставшее, но все еще такое прекрасное лицо, запах дешевых духов, иссиня-черные волосы (такие же, как у него), волной ниспадающие на плечи и спину…

Но ответом на его стук была лишь мертвая тишина.

Эвелин застыла возле его плеча, и де ла Кастри постучал еще раз. По мере того как тревога нарастала, он колотил в дверь все сильнее, пока просто не вышиб ее ногой.

Мать лежала мертвая на кровати с окровавленным ножом в груди.

Минуты растянулись на десятилетия. Боль потери была столь ошеломляюще сильной и глубокой, что Габриэль в итоге плохо запомнил этот день. Он не понимал, как такое вообще могло случиться с ним, но это случилось. Он только помнил, как забрал сестру с собой на улицу. Прочь из этого места в холод, голод и полную нищету. И больше они сюда не возвращались.

Они находились в зловонном подвале старого дома в центре Петербурга, где повсюду сновали крысы, а дальние углы помещения скрывали в темноте кривые линии ржавых труб. Влажный воздух даже дыхание превращал в борьбу, а под ногами непрестанно хлюпала темно-зеленая жижа. Два дня назад вместе с Эвви Габриэль нашел относительно сухой островок посреди этого отвратительного моря грязи, и там, возле обшарпанной стены, они с тех пор проводили вечера, перебирая подобранные на помойке вещи, деля между собой гнилые объедки.

Габриэль чувствовал себя плохо. Болело сердце, и в последнее время он слишком уж часто стал допускать мысль, что если бы не сестра, то он уже давно покончил бы с собой. Мать рассказывала, что в их семье подобное встречалось довольно часто. Рождавшиеся в их роду мужчины через одного умирали рано: кто от болезней, а кто накладывал на себя руки. Мелуар обладал отменным здоровьем, чего нельзя было сказать о Габриэле и его дедушке – отце его матери, Безумном Герцоге и Верховном Правителе мира, существовавшего до Великого Взрыва.

Де ла Кастри горько усмехнулся. Как же эти громкие слова не вязались с подвалом, где они находились, с его грязной одеждой и исколотой шприцом тощей рукой! Он не принадлежал этому миру.