Мысли о матери в скором времени заставили Габриэля вытащить из-за батареи старый альбом в черном кожаном переплете с миниатюрными портретами членов семьи – все, что осталось им в память о некогда могущественном роде, конечно, если не считать перстня на пальце Габриэля. Но, как и всегда, когда он открывал альбом, мысли путались, и де ла Кастри начинал перелистывать его без цели. Возможно, он зря вспомнил о нем в последний момент и захватил с собой. Возможно, ему стоило оставить эту реликвию в борделе вместе с телом Катрин…

Они даже не смогли проститься с ней как следует… На сцене и на подиуме он мог не бояться разоблачения. Грим спасал его от многих проблем. Но в реальной жизни Служителям хватило бы одного взгляда на Габриэля, чтобы понять, с кем они имеют дело.

Де ла Кастри чувствовал, что сознание вновь пытается ускользнуть от него, убежать, унестись вдаль, как вода сквозь пальцы. Глаза уже закрывались, когда ветхая дверь в подвал содрогнулась под градом ударов.

– Откройте! Именем Нового Правительства!

Габриэль вскочил. Эвелин была уже на ногах и испуганно переводила взгляд с двери на брата. Все самые страшные опасения мужчины подтвердились. Их могли выследить, жильцы дома могли сдать их. В этом мире ненавидели бедняков, портивших облик заново отстраивающегося города.

– Именем Нового Правительства, откройте!

И снова удар. Дверь опасно прогнулась, но все же выдержала. Мешкать не стоило. Габриэль схватил сестру за руку и потянул ее за дверь, там было достаточно места для двоих. В кромешной темноте подвала у Служителей не было ни единого шанса увидеть их, пока свет не будет включен. Де ла Кастри знал, что у него с сестрой будет достаточно времени, чтобы выскользнуть наружу, пока Служители будут искать выключатель, но на всякий случай все-таки подхватил с пола старую доску, утыканную ржавыми гвоздями.

Следующего удара дверь не выдержала, и внутрь протиснулись двое в потертых кителях темно-синего цвета. У одного из них, крупного лысого мужчины за сорок, на поясе висела кобура с автоматическим пистолетом, "новейшее" оружие, сделанное незадолго до Взрыва. У другого – с виду обычного толстяка – имелась дубинка.

– Черт возьми! Ну и вонь! – воскликнул толстый.

– Заткнись и найди выключатель! – Служитель достал пистолет, пытаясь разглядеть что-либо в кромешной тьме.

Он не двигался с места, закрывая собой выход на улицу, и Габриэль, скрепя сердце, смирился с тем, что просто так сбежать не удастся. Он поудобнее перехватил доску и направился к двери.

Мужчина так и не понял, что, собственно, повалило его на землю, выбив оружие из рук, а брат с сестрой выскочили на улицу. Позади из подвала доносились яростные ругательства Служителей.

Погоня началась.

Дима очнулся в холодном поту. Опять этот всадник ему приснился!

Странный беспокоящий сон о всаднике на черном коне то и дело врывался в его подсознание, смущая разум наутро. У мужчины были огромные темно-синие глаза, сверкающие в темноте. Была ночь, и всадник стоял на фоне пылающего города в черно-зеленом мундире со сложной серебряной шнуровкой спереди, с серебряными погонами на плечах. В одной руке он держал знамя, развевающееся на ветру.

В этот раз юноше удалось полностью разглядеть вышитый на темно-зеленом полотнище рисунок. Он свесил ноги с кровати и не вставая дотянулся до лампочки на рабочем столе. Комната была такой тесной, что вставать не было необходимости. Затем он достал из ящика листок бумаги и карандаш.

Когда Дима закончил и подошел к окну, гигантская щербатая луна все еще висела над деревьями, вплотную подступающими к дому. Сегодня он уже вряд ли сможет уснуть. Он приоткрыл окно и вдохнул еще теплый, несмотря на сентябрь, ночной воздух. Нащупал под подоконником спрятанную за батареей пачку сигарет и закурил.

Стараясь выдыхать дым на улицу, чтобы его мать ненароком не узнала, чем он тут занимается, Дима задумался над тем, где он раньше видел это знамя. Он представил, как мгновенно пролистывает в голове один за другим сотни прочитанных им учебников. Через несколько минут ответ был найден, однако он не принес с собой ничего кроме непонимания. Дима не понимал, при чем он тут!

Докурив сигарету, он закрыл окно и снова лег в постель. Больной глаз сегодня невыносимо чесался и лихорадочно крутился в глазнице. За последние пару лет Димино зрение упало на несколько единиц, и врачи ничего не могли с этим поделать. Рано или поздно мальчик должен был ослепнуть. Сам Дима мог только подозревать о грозящем ему несчастье. Его мать скорее лишилась бы руки, чем сказала бы ему правду.

Юноша попытался закрыть глаза, но в итоге его послушался лишь один здоровый глаз ярко-зеленого цвета. Подросток засмеялся, представляя, как жутко, наверное, выглядит со стороны с одним вращающимся черным глазом, который сейчас не прикрывала длинная белая челка.

Немудрено, что у Димы не было друзей. Его сторонились и над ним издевались, боясь его ума и его внешности, правда сам он давно уже к этому привык. Такова была его судьба, судьба тех, кого звали Калеками, Другими. Это были дети, родившиеся после Взрыва и носившие на себе то или иное увечье. Их было немного, и они слишком рано умирали. Это были люди, наделенные исключительной добротой, но мало кто мог разглядеть это за их физической неполноценностью.

Дима протянул руку и стащил со стола набросок, сделанный им на куске бумаги. В центре на темно-зеленом фоне была изображена голова волка, широко разинувшего клыкастую пасть, из его рта вместо языка вырывалась гадюка, а на голове, точно черная корона, примостился паук со сверкающими глазами, воинственно вскинувший передние тонкие ножки. В глазах волка горели изумруды.

Юноша запихнул рисунок под кровать. Его мать не должна этого видеть. У пожилой женщины случится инфаркт, а ведь ей и так нелегко. Они жили вдвоем в маленькой двухкомнатной квартире. Виктория работала библиотекарем в школе, в которой Дима доучивался последние два года. Доучивался формально. Он почти не появлялся там. Одноклассники его не любили, а программу одиннадцатого класса Дима выучил еще в восьмом.

Всю уйму свободного времени юноша посвящал чтению книг, которые брал в главной городской библиотеке, и ремонту разнообразной техники. Помимо острого ума, Диму отличала уникальная способность чинить все, что попадалось ему в руки. И это умение частенько приносило неплохие деньги. Он ремонтировал все: от погнутых оправ до машин, оставшихся им в наследие после катасрофы, а вырученные деньги тратил на легкую травку и книги, которыми была завалена его комната.

Отца своего Дима помнил плохо. Насколько он знал, тот был пьяницей, и мама рассталась с ним после одного из жутких скандалов, которые то и дело вспыхивали в их загородном коттедже. Деревенский дом они с матерью давным-давно продали какому-то богачу из Парижа. Продали со всем своим прошлым и начали новую, пускай и бедную жизнь в Петербурге.

Дима помнил страх и тупую ноющую боль в груди. Это были все воспоминания, которые он вынес из своего детства.

Габриэль все чаще перехватывал мокрую ладонь сестры. Холодный осенний ветер безразлично бил им в лицо и ничуть не стремился помочь. Позади раздался выстрел, и жгучая боль взорвалась в правой руке.

Улица, по которой они удирали от лап Нового Правительства, не пустовала даже в столь поздний час. Но никто не остановился, чтобы помочь им. Все опускали глаза и старались поскорее уйти с дороги разъяренных Служителей.

Габриэль растолкал скучающих пьянчуг возле решетки, закрывавшей вход во двор-колодец, и тут же едва не попал под колеса старенького «Форда», по какой-то причине вырулившего прямо на тротуар.

Эвви вскрикнула. Габриэля отбросило назад, и он чувствительно ударился головой о решетку. Потеряв ориентацию в пространстве и с трудом соображая, что делает, он ужом протиснулся между двух сломанных железных прутьев и оказался в плохо освещенном дворе.