Ничего общего в том, что я делал — что соглашался делать от безысходности и ограниченности вариантов — с тем, что мне посчастливилось испытать в шестнадцать лет с моей первой любовью, не имелось. С той мы поддавались ничем не заслуженному кем-либо из нас удовольствию; наши тела легко отзывались на внезапный огонёк, зажёгшийся в груди каждого. Действуя почти бездумно и в то же время осознанно, позже я охотно возвращался мыслями к нашему теплу и объятиям, купаясь в сладкой неге вновь и вновь. В случае же с моей роскошью в застенках: сколь сильно я жаждал самых естественных вещей и действий, с равной жажде неестественностью мне хотелось покинуть комнату для свидания как можно скорее и забыть о случившемся там вплоть до новой встречи (а в идеале, вообще не возвращаться к такому горькому сорту любви). Это положение дел, для сравнения, было заслуженной вполне конкретными поступками «любовью», а вместо огонька мне вполне хватало и той тусклой искры, что проскакивала всегда точно по графику встреч, если я собирался использовать данное мне время по максимуму, и также закономерно затухала.
Не могу сказать, что вопросы любви, секса и женщин особо терзали меня тогда, ведь я был уверен, всё обстоит довольно просто; намного позже я признался себе, что в то время и закладывался фундамент отношений с противоположным полом, и фундамент крепкий. Всего на несколько минут мне предоставлялась в пользование ограниченная «свобода» действий, но и радость от неё была тоже конечна. Природа загоняла меня в капкан, ставила в угол, связывала руки — с таким чувством на душе я смотрел на тело той, чей похотливый вид просто не позволял мне мыслить и видеть иначе. И отвернуться (а попытки я правда предпринимал) я не смог.
От наставника — подарок, от судьбы — издёвка. Я получал то, что хотел, мучаясь при этом невозможностью заполучить желанное. То ли стройный, поджарый пряничек был с горчинкой, то ли горечь на языке оставалась оттого, что вовсе не пряниками Сноук воздавал по заслугам, платя нашим шлюхам из благих побуждений: ещё один кнут, пропитанный грязным опьянением, за сладостью которого скрывалось истинное лишение…
Что осталось от этого опыта по сей день? Помимо сытого омерзения и взращенного в себе смирения, номер в телефоне всё той же преданно ложащейся под меня подстилки, позвонить которой мне и не дал мой дорогой дядюшка, удружив.
Номер мой у Люка оказался по моей вине и в очень схожей с нынешней ситуации (это я про алкоголь в крови). Год назад, когда я вышел, между нами внезапно состоялась мимолётная встреча; обмен любезностями вышел кратким и скомканным — меня ждали люди Сноука, готовые отвезти на «базу». Старикан, препарируя меня своим якобы всезнающим взглядом, зачем-то принялся делиться новостями из своей жизни, хотя я ни разу не намекал на то, что мне интересна любая информация, которую он может мне предложить для ознакомления. Так, из нашей сдержанной, наигранно цивилизованной беседы я узнал, что школу Люка в его глухомани закрыли аж четыре года назад, и с тех пор он со своей приёмной дочерью (у которой всё, слава богу, было хорошо) жил в Лондоне.
По окончании той встречи он передал мне бумажку со своим номером — которую я демонстративно смял, но не выбросил — уточнив: «На всякий пожарный». И всякий пожарный настал спустя, кажется, месяц свободы, когда я позвонил ему, надравшись первый раз после одиннадцати лет строгого и беспрекословного соблюдения сухого закона. Не помню, что я ему тогда нагородил, наверняка, чуши несусветной, раз был в стельку пьян, но после того звонка он отчего-то посчитал, что имеет право доставать меня новыми, заваливая попутно горой сообщений, которую я и не думал разгребать.
Я смотрел на всё ещё идущий вызов, занеся палец и приготовившись обжечься. На самом деле, он настойчиво искал контакта со мной не только в этот день, но и с самого начала недели. Наверное, мне давно уже стоило открыть сообщения от него и очистить историю диалога. Слабое любопытство, что же в его жизни может происходить такого, что он так настырно желает этим поделиться со мной, толкнуло меня в пучину сарказма, идущего под ручку с безразличием, когда я провёл пальцем по холодному экрану, убирая свет, бьющий в едва открывшиеся после беспокойного сна глаза, к уху.
— Бен?
— Скоропостижно скончался в возрасте тринадцати лет. Кайло Рен к вашим услугам, — улыбнулся я полумраку своей квартиры.
С залежами пустоты и тоски в сердце, без любви и без ненависти к этому человеку, спасшему от меня мою душу много лет назад, увезя её за тридевять земель, я отупело внимал строгой, отеческой хрипотце в голосе. Очередной «всякий пожарный» настал, так что, давай, старик, рискни потушить тлеющие угольки, ограняющие лёд в сердце твоего племянника-отморозка. Только помни: однажды ты уже обжёгся, сунув свою провинившуюся голову в языки племени. Осмелишься повторить ещё разок?
— Вижу, ты уже отметил, — вздохнул дядюшка, не спутавший трезвую иронию с пьяной. — С днем рождения.
Усилием полусонной, слабой воли, я заставил себя проглотить пригоршню глупых острот и выслушать.
— Как у тебя дела?
— От-вра-тительно! — фыркнул я в телефон, отчаянно жалея, что после этой беседы, своё размалёванное худосочное средство от тоски я так и не призову на помощь. Настроение ушло также быстро, как и пришло. Так и придётся безрадостно трезветь в одиночестве и во мраке, дожидаясь наступления деловой ночи. Проклятье! А ведь вечер ещё только начался.
— Что-то случилось? — нет, вы гляньте, кто тут за меня волнуется!
— Ага. Жизнь, — отчего-то произносить скорбные вещи с улыбкой на лице было удобнее, словно жест скрадывал трагизм, пусть и не принося с собой радости на замену. Однако, голос разума пробуждался по ходу речи, заставляя собраться с силами: «Дьявол, Рен! Сколько тебе лет? Прекрати отвечать ему, как ребёнок!»
— О-у… — растерялся Люк на пару секунд и выдал самый неожиданный тост, какой я только ожидал от него услышать: — Тогда прими мои искренние соболезнования в этот скорбный праздничный день!
Я настолько проникся потрясающим чёрным юмором дядюшки, шедшим в такт моему, что на миг протрезвел, посмеявшись с идиотской улыбкой на лице. Гадёныш выстрелил метко, попав ровно туда, куда и метил. Удивительно! Можно подумать, он знает меня как облупленного, как я среагирую на его бред.
Вскарабкавшись по спинке дивана, я принял сидячее положение. Голова кружилась, но не сильно.
— Что я слышу! Кто-то, наконец, научился шутить? — ответил я обрадовано, но с оскалом. Лучшего поздравления, более правдивого и злободневного, чем услышанное, я и не желал получить.
— Бен, я серьезно. Что стряслось?
— Я напился, — произнёс я, точно сдавался на растерзание старому волку…
— Ладно. И почему?
…Но даже укуса от него не получил. Стареешь, зверь, стареешь.
— Потому что я сейчас нахожусь в получасе езды от твоего дома, — слова вытекли из меня плавной рекой, ощущаясь единственной правильной фразой, произнесённой мною за день, как вслух, так и мысленно. Вслед за ней и градус алкоголя в крови будто резко понизился: пьяные улыбки сошли на нет, и горечь стало нечем перебить.
— Ты… Ты сейчас в Миннеаполисе? — Люк тоже среагировал так, словно наше с ним местоположение было первым, о чём ему следовало поинтересоваться, а он так оплошал.
— Да, — ответил я, думая, что это мне следовало бы удивляться. Ведь на самом деле оплошал не он, а я, когда год назад не спросил, что привело его в наши североамериканские края, помимо моего выхода на свободу. Мотив оказался прост, как я узнал только в прошлом месяце — переезд. Какого чёрта они с девчонкой оставили Лондон, и что им и дальше там не жилось, я разумеется ни разу после этого не уточнял. Да и разузнал я об этом по своим каналам, находясь под влиянием энного количества выпитого спиртного.
Да, похоже, что мои запои и связь с Люком, можно смело называть закономерностью. В мой первый бесконтрольный запой я позвонил Люку и наболтал всяких глупостей. Во второй — на пьяную голову решил вдруг разузнать где и что эти двое. Сегодня подошёл к концу мой третий марафон: так и быть, сознаюсь, о чём умолчал в самом начале — я бухал несколько дней к ряду, взяв себе недельку отдыха от всех и вся, чуя, что с возвращением Сноука я отпуска дождусь не скоро. Исходя из сложившегося сочетания несочетаемого, сегодня тоже должно было произойти что-то несуразное и бесконтрольное. Ох, чует моя душа, что не ночная сделка заставит меня очухаться, а одним звонком от Люка я сыт не буду…
