— Ну и что! Когда-нибудь заболеешь, а потом умрёшь!
— Ну, значит умру. Все мы там будем… — нельзя ей так отвечать, но мой жидкий друг по вызову забрал незримый руль, перехватив управление моими языком, и мыслями…
— Я не хочу, чтобы ты был где-то там! Я хочу, чтобы ты был здесь, с нами! Со мной!
— Я и так пока здесь.
— Не хочу пока. Хочу всегда!
— Так не бывает, динозаврик… — рука, наконец, ослабела, устав держать бутылку на весу и тянуть к себе. Контроль над собственным телом я тоже потерял.
— Но должно быть!
Спорить и вообще разговаривать о чём угодно и с кем угодно сил больше не было.
«Поговори с новенькой, извинись, приласкай, загладить вину, будь помягче…» Всё, что мне так настойчиво-предложительно советовала Мариса… Всё, что советовала мне Мариса… Она уже никогда не увидит как я последую — не обещаю, но буду очень стараться — каждому из её советов. В отношении Рей — уж точно.
Всю ночь я промаялся без сна в болезненном, больном полудрёме. Высокоградусное болото всосало в себя грань кошмара и яви. Кошмар наяву. Явный кошмар… Всё смешалось в доме моём: скуля и подвывая, точно раненый дворовый пёс, я слышал сквозь полусон, как воют и остальные члены моей бродячей, скорбящей стаи… Волком-вожаком я буду завтра. Помню, было время, я жил на улице совсем один — тяжёлое время. Но что было хорошо в волках-одиночках — они никогда не воют…
Я люблю тебя… Моя сестрёнка…
Комментарий к Глава 3. Мои печали. То, как часто и сильно воет волк, напрямую связано с его иерархией в стае. Как правило, вожаки и лидеры воют очень громко и чаще остальных волков. Таким способом они показывают другим стаям и одиночкам, что территория, на которую они пришли, уже занята другими волками. Обычные члены стаи тоже могут выть по этой причине (если известно, что на территории сейчас много чужаков), но чаще всего они воют, чтобы сообщить о найденной добыче, или если попали в беду. На вой щенков и подростков в стае не обращается внимания, они могут выть без причины и из-за того, что им сейчас грустно (как домашние собаки). Ведь они пока ещё учатся жизни.
Имя Мариса происходит от латинского слова maris, означающего «из моря». Официальная ономастика утверждает происхождение имени от сочетания частей имён Мария и Луиза, и несёт тот же смысл, что и исходные имена. В варианте, связанном с именем Мари, Мариса означает «желанный ребёнок». Имя Мария имеет древнееврейское происхождение, варианты значения – «горькая», «желанная», «безмятежная». Луиза – это женская форма мужского имени Луи (Людовик, Луис), означающего «знаменитое сражение», «славный воитель». По второй версии, в переводе с древнееврейского языка имя Луиза означает «Бог помог». Также вероятно, что древний ирландский бог света Луг, также его называют Лудж, Лью, стал прототипом имени Луиза. Поэтому это имя означает «сияющая», «светлая» (германское, кельтское).
====== Глава 4. Мои радости. ======
Может ли человеку (не хочется в мои семнадцать говорить о себе «ребёнок»), живущему в многодетной семье, быть одиноко? Чёрт его знает, наверное, не должно. А если всё же такие нелепые казусы случаются, то нет ли в них противоестественности? Или же, наоборот, закономерности? Самообмана? Подмены имён чувств от недостатка внимания или ещё какой-нибудь заумной хрени из речи всё непонимающих взрослых, вовсе не имеющей в корне слова «один»? Так оно или нет, а такое падшее дитятко, как я, возможно, и заслужило это скверное, как мой грубый нрав, чувство. Как бы я его ни назвал.
С тех скорбных дней, когда я вынуждено простился с Пейдж, Хаксом и Марисой, всё стало иначе. Хотелось бы безо всяких оговорок заявить, что лично моя жизнь свернула в «лучшую сторону», как могло и, наверняка, казалось со стороны… Только вдумайтесь, на какие жуткие чудеса толкает тройное горе! Сначала, разумеется, обессилевшее сознание стремится утонуть там, где ему обжигающе уютно, на дне бутылки. Но позже, стоило мне вернуться в строй на место названного отца разношёрстного, прожорливого семейства, как совесть, долг и одна запавшая в душу малявка в шапке с тремя помпонами вытащили меня буквально за шкирку из цепких, рыжих лап старины Дэниелса. И вот, по прошествии нескольких месяцев я оглядываюсь назад с тяжёлым удивлением, что отгоревав по-чёрному по Марисе, пить я стал заметно меньше, подобрел ко всем насколько сумел (и это оказалось не так страшно и даже забавно). И всё же язык отчего-то не поворачивается говорить о радостном; оглядеться кругом — и где, спрашивается, эта лучшая сторона? Полтора десятка человек в доме, почти все как один худо-бедно обуты, одеты и накормлены. Казалось бы, вот оно? Целая орава из пятнадцати маленьких, добрых, сытых людей рядом. И мне самому с переменчивой частотой тепло, и я рад, что всё именно так обстоит. Так чего же боле? А «боле» было просто как дважды два — поговорить не с кем.
Общение, как выяснилось опытным путём, тоже человеческая потребность — нужда; даже для такого отброса-грубияна, как я. И тем же путём я уяснил, что для того, чтобы поговорить по душам — а с моей святой троицей я был способен по душам даже поспорить или поссориться — нужен не хороший, добрый и светлый человек, какими кишел наш дом, а всего лишь свой. Даже если он вечно или изредка занудствует, умничает или бравирует по поводу и без; если он в чём-то глуповат и недалёк, часто ошибается и нередко поскальзывается и сворачивает не туда… Для ясности: я люблю и мальков, и старших, по своей воле и со всей отдачей, на какую только способен, забочусь, стараюсь для них и ради них, живу. Но с того памятного кроваво-снежного дня стало действительно не с кем потрепаться, поспорить, поворчать, посмеяться… Над чем-то общим — да, но чтобы сидя один на один или выйти подымить на крыльцо и послушать благие нравоучения — такого человека с момента ухода моей любимой, брата и сестрёнки, как не было, так и не появилось. А тем временем со дня гибели последней прошёл уже целый грёбаный год.
Год, за который у нашей тесной группки то моими, то общими стараниями были и взлёты, и падения. Жизнь на улице с переменным успехом то шла в гору, то могла куда стремительней, запросто катиться с неё вниз. Последнее время всё шло в гору… гору проблем. И если вдаваться в глубинный анализ, виной всех проблем был не только я, но дерьмовой погоде, в отличии от живого человека, слепленного из той же субстанции, претензий не предъявишь. Иной раз я намеренно напоминал себе в сытные, тёплые деньки, что все эти дети под моей ответственностью. Как если бы я мог об этом хоть на миг забыть или, если бы мне поучительно шептал это ангел (наверняка, такой же оборванец, как и я), сидевший на костлявом плече, притворяясь отростком совести. Мол, радуйся, парень, да не расслабляйся. Ваше счастье — переменная и зависимая от слишком многих вещей единица, которую запросто можно согнуть и переломить. Ваши радости — пятнадцать тонюсеньких тростинок, из которых выходит слишком уж худой веник, чтобы быть достаточно крепким и стойким к излому. И всё же, каким-то жестоким чудом мы держались…
Претворялись ли все мы в холодные и голодные дни, скармливая друг другу заначки и делясь, в итоге множа его, хорошим настроением, высасывая его из пальца, из любой подручной мелочи, по факту создавая из ничего; возводя его как сдутый ураганом хрупкий невысокий домик, с нуля? Улыбки в треснутом сердце носить тяжело (вес золота, как ни крути, не малый), особенно, когда всё плохо. Но наша дружная семья странным образом умудрялась и носить их, и не терять в трудную минуту, и щедро безвозмездно делиться ими друг с другом, нисколько при этом не растрачиваясь. Моими усилиями? Нет; здесь — однозначно. Я могу сколько моей пропащей душе угодно заниматься подбадриваниями, играми в псевдовесёлое выживание, но зерна не проросли бы на высохшей почве. Желудки бывали пусты, души — никогда. Хотя и то, и то побаливало часто зверски. Нет, сердца моих братишек и сестрёнок — что вода. Живой поток, что вопреки всем обстоятельствам не превращается в лёд, что нас окружает, в сердцах ли взрослых, или на улицах, не застывает. Всё, что из детских бездонных душ так усердно пытались высосать, выкачать бездумно и осознанно жадные взрослые в бывших родных или приёмных семьях и приютах, — остатки всего этого я столь же рьяно старался удержать, сохранить и, если случай благоволил, приумножить. Немного веры, немного веселья, азарта, детской беззаботной глупости, которую допускал, скрывая от маленьких глаз соблюдаемые мною границы разумного. Порядок и дисциплина в доме — это хорошо, но иногда без вспышек хаоса бывает не прожить. Не дикость ли? Веселье и развлечение в жизни детей обзывать «хаосом», чем-то, находящимся вне рамок столь необходимого нам порядка? Что ж… Что поделать — иначе у нас никак.
