В этот миг хряк открыл дверь и увидел дуло пистолета, указывающее точно ему в широкую грудь. По правой замёрзшей щеке вдруг скользнула злая горячая слеза. Каким чудом я удержался и не выстрелил, не знаю. А ещё ведь сомневался, смогу ли. Смогу, если вынудит! Ещё как! Сто лет бы глаза не видели эту скотскую рожу!

— Три шага назад, — приказал я и спровоцировал эти самые шаги, зайдя с вытянутой рукой внутрь. Хряк ступил глубже в дом. Ещё одно опасение отступило. Он увидел и без вопросов поверил — оружие не игрушечное. И несмотря на дрожь в руке, по моим глазам ему, кажется, видно — я стопроцентно готов к выстрелу. И не просто ранящему, но и ко смертельному. Ему решать каким он будет. Я закрыл за собой дверь.

— Мариса!!! — громко позвал сестру.

— Ты не выстрелишь, щенок, — опасливо протянул её отец, подняв руки в жесте «сдаюсь», хотя никто не просил этого делать. — Я тебя помню, да, — он закачал головой. — Где твой рыжий дружок? Опять в окно лезет? — посмотрел в сторону того окна, откуда действительно мы с Хаксом в прошлый раз пролезли в дом.

— Мариса!!! — повторил я, но ждать её появления не стал, сделав шаг вперёд: — Где она, урод?! — вторую щёку разрезала ещё одна горячая злая слеза. Так ледяной страх потихоньку таял, покидая уставшее напряжённое тело.

Тот только гадко улыбнулся, что привело ко вполне закономерному итогу: мне тотчас захотелось перестрелять ему все зубы.

— Что ты с ней сделал?!

— Почему ты так долго ждал?

— Что?..

Холод сковал сердце, вмораживая в него страшное предчувствие. Неужели?..

— Копы высадили нас у дома почти двадцать минут назад. Что мешало тебе постучать в дверь чуть раньше?

Оружие едва не выпало из затрясшейся руки. Я видел — это не было злодейской игрой у меня на нервах: он нисколько не врал. Только пугающе искренне недоумевал, отчего я правда пришёл на выручку своей подруге так не скоро. Мои проклятые ноги… О, боже, нет! Я же бил их до одури, изо всех сил! Казалось, что прошла целая вечность, но — двадцать проклятых минут! — ведь не могло пройти так много. Неужели всё-таки могло?..

— Где?.. — с губ сорвался только тихий, обессиленный рык-полушёпот, когда я услышал:

— Кайло…

Она спускалась со второго этажа… Точно окровавленный ангел, вернувшийся с войны, на которую я непростительно и жестоко опоздал. Потому, что боролся с другим всадником, заставшим меня врасплох и схватившим ледяной костяной рукой за ноги. Бледные веснушки на лице в форме «сердечка» растворились под кровавыми потёками, синяками и ушибами…

Миг, когда всадник, по имени Война, попёр на меня я не пропустил, хоть и не отводил взгляда от сестры, идущей вниз по ступеням. Увидел, что тот дёрнулся лишь краем глаза. И руки тут же на это среагировали. Должным образом. Вместо оглушительного выстрела, какого я ждал, раздался только аккуратный тихо свистящий «пиу!». Так вот как выглядит пистолет с глушителем… Для хряка, однако, мало что изменилось. Выстрел в плечо. Тот стоял теперь не шелохнувшись. Только мясистая рука удивленно поднесла пальцы к ране и, промокнув, Война уставился на свою кровь. Этот момент его замешательства мы, увы, упустили. Я вернулся взглядом к Марисе, безмолвно говоря «Давай! Бежим!», но она стояла на предпоследней ступени, кутаясь в свою уличную домашнюю одежду, и смотрела на отца…

Когда тот нагляделся на свою кровь, всё изменилось в считанные секунды. Я ждал, что он попрёт на меня. Наименее вероятно — на Марису. Мы все стояли треугольником, рядом друг с другом. Но он сделал третье — всего несколько неспешных шагов мимо нас на кухню. А мы, онемевшие от тягучести сражения, наблюдали за ним…

…Пока время не ускорилось в один звонкий миг. Мариса, наконец, побежала ко мне, только, когда мы услышали характерный металлический звук и увидели, что Война взял из подставки на разделочном столе большой кухонный нож.

— Кайло!!!

Это был самый отчаянный её крик, какой я даже представить не мог. Полный абсолютнейшего страха. За меня. Окровавленный ангел подлетел ко мне, вцепился в мои плечи, желая только одного — защитить. Собою. Но Мариса забыла, кто из нас на какой позиции. Я защитник. И я нападающий…

Усилие в руке — и в воздухе раздался ещё один тихий «пиу!». В этот раз пуля ушла куда-то в грудь всадника с ножом в руке. Лёгкое? Сердце? Я был уверен, что уж этого ему окажется более чем достаточно, чтобы упасть или хотя бы отступить, но жестоко просчитался… За что тут же и поплатился… Правой стороной лица… В частности, глазом… Острый взмах ножа был почти изящный, мимолётный — разрезал кожу лба и щеки как мягкое масло… Мариса закричала так, словно это по ней прошлись. Хуже жидкого огня, сползающего по лицу, было то, что он заливал мне один глаз, и им я ни черта не видел. Но мысль, что по сестре действительно могли пройтись ножом, заставила собраться силами. Но, увы, тело вновь подвело меня, и я пал под ударами тучного всадника. Удар по спине — и я на полу. Пинок ногой — и отдалось где-то в почке. Ещё один — казалось, что желудка теперь не стало… Война есть война. И эта — не на жизнь, а на смерть…

Прекратилось это неизвестно когда. Но известно как. Мариса огрела врага по голове, и, судя по тому, как тот зашатался и замер, простонав, чем-то весьма тяжёлым. Но не достаточно тяжёлым, чтобы уложить его окончательно. Этот момент замешательства мы упустить не могли… Мариса протянула мне руку и, схватив её, я со стоном поднялся. Хотя, скорее она вытянула меня вверх, на ноги: я не верил, что смогу самостоятельно хотя бы разогнуться, не то, что устоять на ногах.

Её папаша встряхнул головой, видно, собирался за нами в погоню. Но закончилась она, не успев начаться… Я пропустил Марису вперёд к двери и она схватилась за ручку приоткрыв, но… Живым я бы уже не вышел. Её папаша замахнулся на меня с ножом… Я держал руку на спине Марисы, подталкивая её к выходу, молясь, чтобы ей хватило сил убежать одной. Без меня. Ей придётся позвать на помощь, но к отцу её после такого очевидного и неоспоримого акта насилия уже вряд ли кто-то вернёт. Сам я готовился увидеть, как же выглядят мои выпущенные кишки и какого цвета моя кровь. И я увидел. Кишки остались при мне. Кровь была тёмно-бордовая. Но не моя — Марисы…

Против движения моей руки, подталкивающей её к двери, она, избитый ангел, сиганула навстречу к своему отцу. С такой открытостью, почти что благоговением, что я просто оторопел. И следом отцовская рука рассекла ножом дочкино горло. Лихо, плавно, невесомо. Жизнь хлынула по сторонам мрачно-ярким тёплым фонтаном. Ещё немного и первая брызгающая струя коснулась бы лица убийцы, но… не дотянулась. Мариса упала на пол, захлёбываясь и кашляя. Такие должно быть и есть звуки в аду. В моём личном, когда я туда попаду, будут именно они…

Слов не было. Скулёж раздался только у меня в голове. То же отчаяние, какое вырвалось рёвом из груди Марисы, когда мне порезали лицо. Точно она сама была раненной жертвой. Теперь всё было один в один наоборот. Будто это не она, а я лежу на холодном полу и умираю. В другой, менее реальной реальности мои руки мельтешили, но так и не могли остановить густой горячий поток. Жизнь была неудержима. Мариса лежала на боку, отчего создавалось ложное впечатление, что вот сейчас она выплюнет всю кровь, что мешает ей делать нормальный вдох, и путь воздуха к лёгким будет вновь свободен. Но она первая избавилась от иллюзии, перевернувшись на спину и посмотрев на меня.

Судороги прекращались очень быстро. Я знал, что ни слова больше от неё не услышу. Последним памятным словом, произнесённым вслух, так и останется полный страха за меня звук моего имени. Последним, сказанным одними губами, стало многогранное «Спасибо…». Спасибо, что был рядом, что пришёл, что не оставил, не бросил… С первого дня нашей жизни рядом, вместе друг с другом до самого последнего. Что хотел помочь, защитить, спасти. Чистая, детская, дружеская — сестринская — благодарность за благородные детские, дружеские — братские — мотивы и порывы. Но грош цена тем порывам, что не достигли конечной цели…