Сидеть в многочасовой засаде на морозе было чревато не хочу даже думать чем. Потому в этот раз мне придётся разобраться со всем одному. Уверен, этот урод меня наверняка уже запомнил, так как дочурку мы забирали у него всегда с боем. Он просёк, что она будет раз за разом сбегать от него, сколько бы доблестная полиция ему её не возвращала, так что каждый раз побои на её лице в день нашего воссоединения выглядели всё страшнее. Как и борьба за свободу протекла яростнее. В этот раз всё должно быть для меня проще. Тот украденный пистолет, о котором я говорил, обещал сослужить хорошую службу. Применить я его, конечно, хотел бы, но на деле взял с собой, чтобы использовать только как пугач. Оговорюсь: полностью в рабочем состоянии, заряженный под завязку патронами пугач. Что от меня требовалось, так это поймать момент, когда фараоны сдадут Марису обратно ему. Как уедут, можно будет действовать…
Не представляю, отчего дело это затянулось так надолго, но я целых два дня мотался через весь город к её старому дому, боясь упустить решающий момент. Ладно, не буду приукрашивать — не через весь город, только через несколько крупных районов. Пока шёл до места, то жар от постоянного движения приятно разливался во всём теле. Но стоило засесть в засаде, как начиналось самое стрёмное — вечная мерзлота. Минуты примораживались друг к другу, становясь холодным часом. Тот повторял процедуру и дарил мне целый морозный день. Это я понимал только поздно вечером, в свете уличных фонарей, когда уходил обратно домой. Потому что пока наблюдал за домом, время прекращало свой ход. День сурка был бы в сравнении с этим настоящей благодатью.
Наблюдать за тем, как медленно кружится снег, приятно… Было когда-то. Но пока смотришь на это часами, там и мутить начнёт, и шатать, и укачивать, и с ума сходить будешь. Вроде, психушкам традиционно приписывают жёлтый цвет. Цвет же моего сумасшествия был слепяще белый… Перед мысленным взором всплывали то Хакс, летящий сквозь пелену снегопада с моста, то Рей, сидящая на заледеневшем крыльце своего старого дома… То избитое лицо Марисы, каким оно было, когда мы в последний раз с боем забирали её от ненормального папаши. Нам с Хаксом тоже прилетало от него дай боже, но в этот раз — пусть только тронет её или меня!
Надеюсь, если он даст мне повод, я смогу пустить ему пулю хотя бы в ногу или в его тяжёлую руку, какой он замахнётся для удара. Промажу или нет — другой вопрос. Главное, это решиться нажать на спусковой крючок в самый первый раз. Если промахнусь — не беда: в стволе достаточно патронов, чтобы я потренировался на его жирной тушке в меткости… Учитывая габариты, попасть по нему хоть куда-то, думаю, будет не сложно.
В вечер второго дня я, наконец, заметил патрульную машину, подъезжающую к дому. Мариса огляделась по сторонам, когда вышла из неё вместе с отцом. Не так, что окинула округу общим, рассеянным взглядом. Она искала нечто вполне конкретное: закуток или закоулок, где притаилось её спасение — я. Потому что верила, что я приду. Потому что хотела быть спасённой. Потому что, как и все мы, хотела жить, а не выживать, что для неё было несовместимо с «жизнью» в стенах отчего дома.
Копы, как высадили двоих гражданских, так сразу и уехали. Я и подавно не думал медлить и ждать какого-то особенного момента или сигнала: пока в доме зажжётся свет, пока вокруг исчезнут редкие прохожие. Я сразу встал и тут же поспешил… Упасть. Судорог или покалывания в ногах не было, но идти не мог. Потому что почти не чувствовал то, чем мне следовало выполнять это простое действие. Кажется, хорошенько так закоченели, худющие черти! Только в районе колен ощущалось, что кости выше и ниже хоть чем-то между собой соединены. Я поднял взгляд — в доме Марисы через дорогу зажёгся свет. Дьявол! Сидя задом в снегу, я принялся остервенело пощипывать, постукивать, похлопывать по ногам: бедра, икры, стопы… Воображение услужливо и красочно рисовало, как этот ублюдок швыряет свою дочь на пол. Говорит так: «Проходи, родная, эти стены ещё помнят твой горький плач и соскучились по твоим умоляющим стонам».
— Давай!!! — я рявкнул на свои предательские, не желающие отмерзать конечности, но звук их собой не излечил. Когда чувствительность в них, наконец, всё же вернулась, через судороги и покалывания я смог подняться из примятого сугроба и на ватных ногах перейти улицу. С момента, как Мариса скрылась в дверях отчего дома, прошла без малого целая вечность. Я надеялся, что она продлилась максимум минут пять — не дай бог больше! Но вполне возможно, это была ложная цифра, и, соответственно, надежда: страх за сестру в этот лютый миг превышал все формы оценки и понимания. Боже, я назвал её сестрой…
На подходе, у порога я старательно размял руки, хотя с ними всё было не настолько плачевно, ведь их в засаде было куда проще согреть, чем ноги. Конечно, она моя сестра, чёрт побери, а как иначе?! Называть их всех семьёй, но бояться произнести даже мысленно такие слова, как «братья и сёстры» — чем не низость? И, возможно, глупость. Она страдает в этот самый миг, но знает, что её брат-защитник уже рядом. Её ласковый, умный, добрый голос звучал в голове, почти заглушая собой стук пульса в ушах: «Лидер — это тоже друг. А твои перчатки и шарф на девочке прекрасное доказательство тому, что ты можешь, если захочешь, быть больше, чем просто другом». И клянусь, я хотел! И в этот миг осознания, и всегда до него, хоть и не признавал этого ни перед кем. Даже перед самим собой. Потому что по-детски боялся.
Это и без моих теперешних слов были отношения братьев и сестёр. Но сейчас от этой мысли становилось по-особенному, дико — панически — страшно. Да, из этой схемы выбивались мои отношения с Пейдж, но они не входили в неё изначально. С момента её появления я ни разу не воспринимал старшую Тико своей сестрой. А вот остальных и Марису — да. И если для мальков я был, скорее, как отец семейства, то для Марисы я навсегда буду её старшим братом, а она моей младшей сестрой. Временами надоедливой, раздражающей… О, боги! Неужели я правда сейчас жалею о каждом моменте, что отталкивал её?! Похоже на то. Странно. Ведь раньше такого не было. Ничего плохого сейчас не должно случиться…
Руки дрожали, но умеренно. Пистолет я вытащил только у самой двери, когда стоял у порога. Прежде мы с Хаксом поступали иначе, прокрадываясь в дом, чтобы забрать её. Папашка мог поймать нас, влезающих в окно на первом этаже, и втащить внутрь, схватив точно двух котов за шкирку. Не за капюшон курток, разумеется, а только за волосы. Чтобы и нам щедро раздать люлей заодно. Чтоб неповадно было. Ишь, нашлись! Два безвестных рыцаря-оборванца, посягающих на честь его красавицы-дочери. И потом взашей пытался выпроводить через парадный вход. Но мы втроём его всегда побеждали… Хакса больше нет, и теперь нас двое. И я понятия не имею как этот урод отреагирует на пистолет в моей руке. Подумает, что игрушка, и хочешь не хочешь, а придётся доказывать ему обратное.
Я замахнулся кулаком и постучал четыре раза. Не слишком настойчиво, не жиденько, довольно умерено и по-соседски, как я это себе представлял. Секунды вновь начали срастаться в ледяную минуту, а ответа всё не было. Постучал ещё раз.
— Сейчас! Иду!
Ладно бы хряк, так ещё и голос даже тяжёлый и хрюкающий. Фу! Мерзость! Ну ничего, больше Мариса и носу не высунет из нашего дома. В ближайшее время уж точно. Больше я такого не вынесу. Засаду и холод — это всегда пожалуйста, но выматывающую тревогу за неё, сковывавшую меня в течение практически сорока восьми часов — я почти не спал последние ночи — такое меня просто вконец доконает. Нынешняя, стоящая передо мной задача, была относительно проста и точна решаема. Но имелась у меня на сердце и глобальная миссия — чтобы моя любимая сестрёнка жила без страха в её сердце. Побои заживут, хотя в них, конечно, своя особенная жуть, но я хочу сберечь не только её лицо и тело, но и избитое нелюбовью отца сердце. Оно — не боксёрская груша! Довольно! Хватит! Остановись уже, ублюдок!!!
