Далеко не все нормы приемлемы, а потому резистентны, т.е. сохраняются достаточное количество времени, чтобы понимать их в качестве таковых – отдельные модные явления поэтому просто исключаются из нашего зрительного поля. Конечно, это свойство само по себе сомнительно – с рассматриваемой точки зрения, а не вообще – но обойти его нельзя. Взглянем на следующий пример.
Как известно, многие женщины – но не только они, мужчины тоже нередко грешат этим – тратят многие часы на уход за своей внешностью. Зачастую они совершают противоположные по своему эффекту процедуры, возвращаясь к изначальному состоянию лишь затем, чтобы после его изменить, и так без конца. Это вызывает некоторые вопросы в отношении осмысленности данных действий – не говоря уже о сопутствующих тратах и мучениях – но здесь речь идёт о другом. Можно спросить, а сколько времени в принципе мы все в состоянии отдавать на такие практики?
Очевидно, что не двадцать четыре часа в сутки. Нам всем нужно есть, спать, отправлять естественные нужды. Есть и другие занятия, но они не столь критичны – для кого как, но нам важен сам потенциал – и от них легко отказаться или пренебречь ими. Грубый подсчёт говорит о том, что мы способны посвящать своему облику – и не ему одному, это касается чуть ли не любого вида деятельности – на самом деле огромное количество времени, но не всё. И именно это существенно.
Человеческий организм ставит определённые границы тому, что с ним и с его помощью мы вправе и в состоянии сделать. Так получается вследствие того, что мы испытываем боль, смертны, имеем неотложные и витальные нужды, стеснены обстоятельствами и своими способностями, а также, что немаловажно, являемся частью какой-нибудь социальной группы с её установками, правилами и нормами, нарушение которых довольно жёстко, а иногда и жестоко пресекается и наказывается.
Ни одна культура не может переступить некоторый порог, за которым она становится невыносимой и обременительной. Остаются лишь те практики, которые приемлемы и допустимы с точки зрения нашей плоти и поддерживаемых ею самой. Не стоит при этом думать, что всякое общество будет избегать каких бы то ни было телесных повреждений, увечий или даже смерти. Судьба отдельного индивида или части нашего организма не особо важна в свете общего, поэтому какие-то нарушения случаться всё-таки могут и, более того, должны порой происходить.
Возвращаясь к нашей довольно безобидной иллюстрации нужно заметить, что человек – в действительности общество это делает для него или неё – всегда находит для себя какой-то наиболее оптимальный распорядок дня и посвящает чем-то ему или ей интересному или важному столько времени, сколько это позволяют окружающие. Так, например, нельзя долго смотреть на незнакомцев, зато чтение поощряется, но тоже до некоторого предела.
Опять же посвящение себя какому-нибудь занятию прекрасно показывает, как меняется ситуация от одной эпохи к другой. В силу обеспеченности некоторыми ресурсами, а также из-за постоянно преобразовывающейся рутины приемлемой и нет трате времени – как и всем остальным видам деятельности – уделяется всякий раз неодинаковое количество часов. Тем не менее, здесь есть и свои константы, вроде сна или посещения уборной. Но при чём тут критерии оценки?
Когда мы говорим, например, что кто-то долго сидит в туалете, мы имеем в виду, что он или она нарушают конвенциональное соглашение по пользованию данного помещения, принятого в настоящем. По сути, нам не должно быть интересно – если только мы сами испытываем соответствующую нужду, а единственно доступное помещение занято – сколько времени некто проводит рядом с унитазом – не обязательно же на нём сидеть, да и вообще у него могут быть самые разные назначения – однако мы выносим оценочное суждение в том числе и по этому поводу. Насколько оно оправданно?
Трудно сказать, какое число часов или минут нам бы стоило посвящать данной нужде – или чем там люди занимаются. Если мы никому не мешаем, ничего не лишаемся, не производим некоторое избыточное – здесь снова те же сложности – количество неприятных эффектов и вещей, то цифра будет варьировать в довольно большом диапазоне. Вместе с тем, она, как и в случае с уходом за своей внешностью, окажется ограниченной социальным договором, действующим в данный момент. Мы судим не в абсолютных величинах, а в относительных, но лишь до тех пор, пока последние не упираются в сугубо физиологические границы. Ещё более наглядно это заметно в уже упомянутом рабовладении.
Может показаться странным, что кто-то считал бы его чем-то приемлемым, если и вовсе естественным. Тем не менее, восприятие очень многих явлений зависит не столько от их внутреннего содержания, которое нередко нейтрально или не поддаётся какой бы то ни было оценке с точки зрения его номинальной стоимости и в какой-то мифической системе объективных координат, сколько от мнения окружающих, которые в принципе в состоянии навязать нам такие странные взгляды, что со стороны будет казаться, что мы сошли с ума, раз разделяем их.
Это хорошо демонстрируется многочисленными практиками и процедурами как из нашей повседневной жизни, так и из общественной сферы нашего бытия. Огромное количество ритуалов, обычаев, традиций и прочих ритуализированных действий в реальности смотрятся глупо, комично, смешно, а то и убого и надуманно, если мы выступаем в роли не вовлечённого наблюдателя, т.е. не непосредственного их участника, но в качестве незаинтересованного лица. В свою очередь мы вправе считать свои собственные чем-то по-настоящему ценным и оправданным, но это, конечно, не так, потому что довольно сложно представить себе культуру, которая бы полностью отказалась от церемониала и условностей, но базировалась исключительно на здравом смысле, что бы тот собой ни представлял, однако попробуем себе это вообразить.
Нередко на эту позицию ставят так называемого антрополога с Марса. В его задачи входит изучение нашего вида с максимально непредвзятой точки зрения, т.е. описание нас в научных терминах, которые мы сами используем, когда имеем дело с земной фауной и флорой, и, кстати, прибегаем к ним при составлении энциклопедий и справочников, где излишняя сентиментальность ни к чему. Что же он такое увидит в нас и как это окажется связано с приемлемостью тех или иных воззрений, практик и критериев?
На самом деле отношение тут прямое. Весьма сомнительно, чтобы этот учёный обнаружил в какой бы то ни было культуре то, что причиняло бы её членам непосредственный – не говоря уже о смертельном – вред. Бесспорно, в мире встречаются крайне жестокие обычаи и процедуры, но они не переходят, как уже указывалось, некоторую грань нормальности, которая выражается обычно в соблюдении интересов нашей физиологии. Даже если отдельный человек может погибнуть или стать недееспособным, общество должно получать больше, чем оно теряет, пусть и в виде отныне бесполезного индивида.
Правило всегда и всюду чрезвычайно простое – нетто результат для целого обязан быть положительным. В чём это выражается – неважно, потому что цели бывают самыми разными. Скажем, в древности практиковалось уничтожение десятой части воинского подразделения для мотивации оставшихся воевать лучше, а в недавней истории известны заградительный отряды, которые стреляли по своим. Наш антрополог бы обнаружил, что главное – это благо группы, вне зависимости от того, какое конкретно выражение это требование находит.
Понятно, что в таком случае жизнь человека не очень критична, если вообще хоть что-то стоит. Сегодня каждый день в мире по самым разным причинам гибнут миллионы, и если для отдельной семьи или узкого круга лиц это, безусловно, трагедия, то для всех остальных эти усопшие становятся лишь частью статистики, причём нередко мало кем замечаемой, но всё-таки фиксируемой. Мир не жесток и не несправедлив, но банально так устроен. Вместе с тем оставшиеся продолжают жить, как и прежде, потому что существенно лишь продолжение всего этого действа, сколь бы кощунственным и неприятным оно нам ни виделось. В этой связи гораздо интереснее, что бы подумал наш антрополог по поводу такого ценного для нас предмета, как культурное разнообразие.
