Народ, озадаченный столь решительным поворотом, для порядка повозмущался, но, обретя очередные подачки, главным образом в виде щедрых посулов, сник и смирился.

Тогда Координатор решил, что нужно работать и, главное, просто жить. Нужно терпеть, спокойно дожидаться своего часа и довольствоваться тем, что есть. Тогда же он впервые всерьез поверил, что его время еще придет. Оно непременно явится, когда не ждешь и даже не очень желаешь.

Подвернулось приятное отвлечение – он женился. У него родилась дочь – его Тея. Он сохранил девочку и жену рядом, образовав семью. По Закону у него было исключительное право на такое решение, и он им воспользовался. Тея стала его нескончаемой радостью. А он наконец обрел настоящий дом.

С тех смутных весен их отношения с Владетелем сделались сугубо официальными, между ними не осталось ни прежнего тепла единомышленников, ни искреннего доверия. Они стали просто сотрудниками – первый и второй.

Он все чаще стал замечать, особенно после рождения дочери, что исполняет служебные обязанности автоматически, что молодой задор, иссякнув, сменился холодным расчетливым равнодушием опыта. Он по-прежнему жил заботами государства, но теперь к служению прибавился новый интерес – личный, который он взялся энергично подпитывать.

У него появилась мечта: обручить трехлетнюю Тею с шестилетним увальнем Адамом, незаконнорожденным сыном Владетеля. С великой настойчивостью, отвергнув противные соображения жены, он упрямо приближал свою мечту к осуществлению, сумев придать предстоящему событию значение едва ли не государственного праздника всеобщего примирения.

Постепенно доводы против необычного обручения были так или иначе преодолены, кроме одного, состоящего в шаткости социального положения жениха. Немногочисленным посвященным было известно, что Адам внук Гора, что Гор отец Владетеля, а то, что Владетель, в свою очередь, отец Адама не считалось очевидным, а лишь молча подразумевалось узким кругом лиц, близких к власти. Дополнительной преградой, о которой даже думать боялись, было кровное родство Адама со славами через мать, определенно принадлежавшую к этому племени. Его наполовину плебейское происхождение, по Закону причислявшее его к плебеям, препятствовало обретению им гражданства Острова в будущем.

Владетель на торжество не явился, хотя официальное приглашение заблаговременно получил. Он, верно, понимал, что признание ребенка сыном открыто подтвердит нарушение основных запретов Закона, установленных, кстати, по его жесткому настоянию.

И все же праздник удался на славу, дети были прелестны, особенно Тея. Роль невесты захватила ее настолько, что она потребовала, чтобы отныне их больше не разлучали. Адам, напротив, тупо и безразлично молчал. Торжественный обряд в главном храме столицы при огромном стечении народа оставил его совершенно равнодушным. В решительную минуту с трудом удалось выдавить из него согласие.

Старик Гор, напряженный и замкнутый, условно представлявший родителей жениха, не скрывал владевшего им смятения и все норовил избавиться от повышенного интереса к своей персоне. Как только завершилась официальная часть и праздник пошел на убыль, он, не попрощавшись, ускользнул вместе с внуком в свое загородное имение.

Они не появлялись в столице до самого поступления Адама в университетский пансион и ни разу не навестили Тею, которая продолжала ждать жениха, как может ждать девочка, пораженная мечтой.

Пришлось объяснить дочери, что мужчины в юном возрасте не отличаются чуткостью женщин, что их чувства пробуждаются позже. Отплакав, она согласилась ждать, неустанно твердя, что Адам тоже обязан ждать, не забывать ее и хотя бы изредка навещать.

Тея взрослела, продолжая мечтать о встрече с женихом. Наконец, когда в университете организовали первую девичью группу, она упросила отца отпустить ее учиться. Она встретилась с Адамом лицом к лицу, но не решилась открыться и попытаться восстановить связь – отложила до подходящего случая.

Отшумели экзамены. Студентов младших курсов вывезли на отдых в приморские санатории. Университет опустел.

Ректор Игор готовился к долгому одинокому лету в собственной резиденции, расположенной в предгорьях. Там его ждали тишина и покой, а на письменном столе непомерно разросшаяся рукопись трактата по основам драматического искусства Новейшего времени. Последние двадцать весен он только в каникулы корпел над этой рукописью, надеясь завершить ее в ближайшем будущем.

Переезд откладывался со дня на день. Задержка объяснялась тем, что выпускников в полном составе вывезли в Дальнюю лабораторию, где им заменили кровь и выполнили основательные завершающие исследования. Никто толком не знал, почему медицинские процедуры не были проведены своевременно. Люди сведущие, точно сговорившись, твердили одно и то же: уж так сложилось. По той же расплывчатой причине задерживался ежегодный врачебный отчет, который для некоторых студентов мог оказаться последним в жизни.

Торжественный выпуск старших групп, которого все с нетерпением ждали и к которому готовились, тоже пришлось отложить – на целую неделю.

Вынужденное безделье после заполненной до предела суетливой жизни университета воспринималось ректором как незаслуженное наказание. Особенно угнетали дурные предчувствия, связанные с врачебным отчетом. Выпускникам, чье здоровье за прошедшую весну опустилось ниже допустимого уровня, предписывалось оставить светлый мир на пороге самостоятельной жизни – закрыть за собою дверь. Жить и функционировать дальше останутся только те из них, кто сможет в полную силу работать не менее трех четвертей времени, установленного Законом. Подчинялись безропотно – привыкли.

Ректора тяготила обязанность быть крайним в череде чиновников, которым предоставлялось право и обязанность, основываясь на объективных рекомендациях врачей, определять судьбу человека, ставшего по какой-либо причине инвалидом. «Грустно терять ребят, выросших на глазах, – втихомолку сокрушался он. – Особенно когда знаешь, каких трудов стоит их воспитание в течение долгих десяти весен. Но ничего не изменишь – требования Закона неумолимы».

И хотя он понимал всю нелепость жестоких положений основного документа, ему даже на мгновенье не являлась в голову мысль проявить сомнение в их справедливости.

Однако на этот раз, выступая на торжестве, он все же удержался и не вспомнил о запаздывающем врачебном отчете, чтобы невзначай не испортить выпускникам праздничного настроения.

Выпуск очередных университетских групп разочаровал Адама официальной сухостью. Готовились к празднику основательно, последние полвесны говорили только о нем. Однако вопреки ожиданиям не произошло ничего необычного, что смутно предполагалось и что следовало запомнить на всю жизнь, если не считать первого в долгой истории университета появления на торжестве девушек.

Было известно о шумных дебатах в Сенате, об обвинениях сторонников перемен в небрежении к вековым традициям исступленных, но вскоре прошел слух, что, несмотря на разногласия, удалось договориться и набрать первую девичью группу – в качестве эксперимента.

В просторном актовом зале, заполненном едва ли на треть, девушек посадили поодаль – всех вместе. Их было ровно двадцать – такая численность учебной группы полагалась по университетскому уставу.

Адам слушал напутственную речь ректора невнимательно, автоматически убеждаясь в неполном ее соответствии новейшему лингвистическому канону, по которому предписывалось ограничивать число эпитетов, по возможности избегать всевозможных финтифлюшек вроде причастных-деепричастных оборотов и многосложных неуклюжих метафор. Предпочтение полагалось отдавать словам первого смысла, как их назвали и узаконили при последней модернизации языка.

Из мягкого безвольного рта ректора звуки исторгались мерно и основательно. Высокопарные комплименты, которыми он щедро оснащал свою речь, были знакомы по его многочисленным выступлениям на общие темы, а утверждение, будто свежий выпуск самый удачный из множества выпусков, отдавало пустой банальностью. Было понятно, что речь заучена наизусть и повторяется из весны в весну с незначительными различиями.