– Очень интересно, – сказал Координатор. – Вы продолжаете удивлять меня, Клупп. Как же вы собираетесь поступить с Никанором?

– На этот счет у меня пока никаких соображений. Будем совершенствовать дальше. Вдруг пригодится.

– Вот что, дорогой господин Клупп, – сказал Координатор серьезно. – Предлагаю сдать это чудо в аренду. Мне.

– Я с удовольствием подарю его вам, господин Координатор.

– А приемник?

– Разумеется, вместе с приемником.

– Договорились, – сказал Координатор. – А теперь, простите, дела, дела…

Цель командировки была определена четко и коротко: ознакомиться с условиями существования рабочих плебеев и, главное, выяснить, чем объясняется неуклонное в последние весны уменьшение численности подрастающей смены.

Адам преодолел формальности, принял в память коммуникатора деньги на расходы. Представительские документы были уже отправлены в ведомство губернатора Континента, где его ждали.

«Ничего не поделаешь, – думал он опустошенно, – приходится все принимать как должное, терпеть. Но почему так неловко начинается моя жизнь? Мне всего двадцать весен, я молод, полон сил, позади долгий изнурительный труд, бесконечные лекции, лабораторные занятия. В результате успех – я лучший выпускник года, у меня высокий коэффициент интеллекта и право на выбор любого занятия. Но получилось, что я трусливо бегу прочь, подальше от этого города, от своего прошлого, от жалкой, изнуренной девушки, бережно сохранившей память о событии, наверное, главном в ее жизни. А в моей изощренной памяти, вместившей огромный объем информации, ничего из того времени не уцелело – память моя пуста, и от этого мне почему-то грустно…»

На всю поездку отводилось четырнадцать дней.

Он собрался быстро. Рюкзак, пара рубашек, запасной комбинезон, мелочи нижней одежды, коммуникатор с усиленным аккумулятором, заряженным под завязку, пачка визиток на случай, если придется бывать на официальных встречах, – все, что может понадобиться молодому выпускнику в путешествии за пределы родного Острова, не имеющему связей с остальными людьми, не отягощенному никакой собственностью.

Впереди открывалась новая жизнь, так не похожая на прежнюю. В этой жизни не будет места Тее – в этом он был уверен. И еще, он знал, что вернется из командировки другим человеком.

Оставалось выполнить последнее обязательство – навестить деда Гора и попрощаться.

Существование деда нарушало равновесие в рассуждениях Адама о самом себе, придавало им шаткую недосказанность.

Поступив в университетский пансион, он узнал из книг по естественной истории, что дед – это отец его отца, что отец находится между внуком и дедом, что он обязательно есть у каждого человека. С тех пор возник и приобрел остроту вопрос об отце. Ведь в его случае по непонятной причине была определенно нарушена естественная последовательность, то есть из цепочки родственных связей выпускалось обязательное звено – отец. Он задал деду прямой вопрос об отце. Дед, ничего не ответил, стал расспрашивать, откуда взялся этот вопрос. Не получив вразумительного ответа, мягко попросил потерпеть, объяснив внуку, что еще не наступило время говорить об этом.

Если бы дед сказал, что отец умер, вопрос немедленно отпал бы как неуместный, но поскольку дед не сказал ничего определенного, Адам сделал заключение, что его отец жив. Он перестал задавать этот вопрос – за ним не оказалось ничего, кроме пустоты.

Позже, повзрослев, он пришел к мысли, что отца у него не было вовсе. Здесь помогли сверстники, у которых отцов тоже не было. Правда, отличались они тем, что у них не было также дедов. Разумеется, в биологическом смысле отцы были у всех, только определить их, назвать по имени никто из них не мог. Все они были детьми-анонимами. Таков обычай исступленных, объясняли взрослые, и, главное, таково требование Закона. И хотя это было против природы, о которой Адам все же имел некоторые представления, он постепенно потерял интерес к этой проблеме – просто удалил ее из памяти до лучших времен.

Дед жил уединенно в горном районе Острова, куда проще всего было добраться на давно отжившей свой век открытой колесной тележке, какой не встретишь в городе, – на городские улицы их не допускали. Неказистые внешне, они были незаменимы для недальних перемещений по старинным дорогам глухой провинции, и хотя давно не производились, отдельные экземпляры на всякий случай сохраняли в гараже университета и поддерживали в рабочем состоянии.

Получив разрешение на поездку, он отправился в гараж и велел приготовить индивидуальный транспорт. Дежурный робот проверил и снарядил для недальней дороги приземистый четырехколесный экипаж и выкатил его из ангара. Адам уселся на место водителя, утонув в податливом кресле, мягко обнявшем тело, включил двигатель и на малых оборотах сделал пробный круг по центральной площади университетского городка. Мотор работал бесшумно, тянул уверенно. Он кивком головы поблагодарил робота-механика за отличную работу, тот в ответ молча приподнял широкополую шляпу. Адам уже знал, что гаражных роботов лишили голосовых синтезаторов по доносу какого-то большого начальника, обвинившего их в излишней болтливости в рабочее время.

Дед был единственным человеком, к которому Адам питал родственные чувства – так называл эти чувства дед. Однако официально именно этих чувств следовало стыдиться – они презрительно отвергались. Адам не искал объяснений странным обычаям, понимая, что объяснения находятся в столь далеком запретном прошлом, куда даже мысленно отправляться не следует, тем более не стоит обсуждать эти вопросы с другими.

Он послушно принимал то, что ему предлагалось в качестве образца общепринятого поведения, вызывавшего в нем скрытый протест и, конечно же, не распространявшегося на его отношения с дедом.

Включив коммуникатор, Адам назначил координаты цели поездки и перевел управление с ручного на автопилот. Тележка неспешно вынесла его за пределы города, а по старой разбитой дороге, проложенной по горному склону, рванула, строго придерживаясь осевой линии и автоматически выбирая оптимальную скорость.

Спустя час движения, напоминающего полет, слева, на восходящем склоне зеленой горы, проявилась светлая крыша поместья деда с возвышающимся над нею размашистым ветряком-трудягой. Дорога совершила последний крутой поворот налево, распрямилась и поднесла Адама к крыльцу дедова дома.

На пороге стоял дед Гор, щурил глаза от солнца, бьющего в лицо, и широко улыбался.

– Не ждал, не ждал, – заговорил он. Подошел, обнял Адама, прижался к нему. – Как же ты вовремя приехал, милый, если бы ты только знал. Пойдем в дом.

Адам любил уединенное жилище деда, где даже в летний зной было прохладно, где тишину нарушал только шелест древесных листьев, тревожимых налетавшим ветерком.

Жилая часть дома располагалась в первом этаже и состояла из двух скудно обставленных комнат и общей гостиной. Небольшая комната со скошенным потолком, его комната, помещалась в мансарде и особенно нравилась Адаму. В нее вела узкая винтовая лестница. Крыша из гладкого серебристого металла накрывала дом двумя наклонными крыльями и из-за больших выпусков была намного шире собственно дома. Потому, на взгляд со стороны, сооружение казалось внушительным по размерам. Над крышей, в верхней ее части, высилась мачта ветряной электростанции – допотопное сооружение, которое почему-то нравилось деду и отказываться от которого он никак не соглашался. Окна дома от пола до потолка были из цельных стекол и не представляли преград для света. Человек, находящийся в доме, чувствовал себя одновременно вне его, так неразрывно были связаны внутреннее пространство жилища и окружающая природа. В доме не было ничего лишнего, только те предметы, без которых невозможно представить загородное жилье.

Вокруг дома ожерельем выстроилась рощица пышных малорослых деревьев – яблонь, слив, абрикосов. Их ветви, отягощенные дозревающими плодами, клонились к земле и оставались целыми лишь потому, что были искусно подкреплены множеством аккуратных подпорок. Между стволами деревьев зеленела трава. Такой буйной яркой зелени Адам не встречал нигде в городе. Там по непонятному требованию властей траву старательно истребляли. Этому странному обычаю обязаны были следовать все жители Острова. Здесь же трава росла, как хотела, вопреки принятым правилам ее никто не преследовал и даже не косил, что было неявным вызовом деда по отношению к существующим порядкам.