– Я хочу знать, – решительно перебил Владетель, – когда вы наконец бросите болтовню о теории и займетесь практикой вопроса – лесами?

– Лесами? – Тори удивленно вскинул белесые бровки и, уставившись в потолок, озадачился. Но, очнувшись, зачастил уверенно: – До практического осуществления наших планов еще так далеко. Сначала нужно как следует разобраться с накопленной информацией…

«Немедленно прервать эту деятельность, – думал Владетель, глядя на посетителя. – Решительно и бесповоротно. Приговор исполнить без сожаления».

– Понятно, – выговорил он и, сорвавшись, закричал: – Я уже разобрался. Вон!

Следом – клавиатура, код подлинности Тори и – УДАЛИТЬ.

«День начался удачно, – почувствовав облегчение, обратился Владетель к самому себе. – Двумя бездельниками стало меньше».

Дальше по мере продвижения очереди пошли разборки попроще. К обеду поток посетителей иссяк в полном соответствии с регламентом. Больше никого не пришлось наказывать.

Владетель подумал, что с некоторых пор сделался излишне мягким, но это открытие не огорчило, напротив, он испытывал приятную легкость в теле и даже назойливо угнетавшие боли отпустили.

Он пообедал с аппетитом, спокойно проспал обычные полтора часа после обеда. Перемену в его настроении с удивлением отметили роботы-слуги.

Очнувшись после дневного сна, освежившего его и унявшего тоску, Владетель почувствовал будоражащий, давно забытый прилив сил. Он легко поднялся с ложа, вытянулся во весь свой немалый рост, напряг усохшие мышцы, неохотно удерживающие костяк единым целым, и вполне достоверно ощутил себя юношей в боевом строю перед последним решающим штурмом. Как же он мечтал тогда умереть за свою страну и как не хотел умирать.

Он уцелел. С жизнью расстались другие, множество далеких и бывших рядом. Он остался жить. Тогда он в запальчивости от везения поклялся самому себе, что, если случится невероятное и он обретет высшую власть, больше никто умирать не будет.

Власть он получил, но не сдержал клятвы – умирать продолжали. Смерть косила его народ, подстерегая на каждом шагу, не разбираясь, не вдаваясь в причины, вырывая из жизни то одного, то другого, и этот ход событий, ставший привычным, давно не казался ему несправедливым.

Жалкие люди, которыми он управлял с жестокостью, в конце концов притерпелись. Им пришлось усвоить главную истину: жизнь одного, даже очень хорошего, нужного человека ничто, тогда как жизнь народа, который ничего, кроме презрения, не заслуживает, – все.

Координатор Платон, преодолев толпу, сникшую после ужасного исхода злополучного Харта, вырвался из приемной. Одним духом, в панике, опасаясь, что могут окликнуть и вернуть, он одолел протяженный гулкий коридор, где теперь не было ни души, и укрылся в своем ненадежном временном убежище. Сдерживая дыхание, осторожно – до щелчка – притворил за собою дверь и тщательно заперся изнутри. Замер в изнеможении, приникнув повлажневшей спиной к ледяному полотну двери.

Тело колотила мелкая дрожь, подгибались ставшие чужими ватные ноги, сердце отчаянно и тупо било в грудную клетку, душили спазмы, похожие на рыдания.

Медленно унималось дыхание. Возвращались связные мысли. Он осторожно попробовал убедить себя, что опасность миновала и ничего страшного уже не произойдет.

Проковылял к рабочему столу у окна, упал в чужое кресло, к которому так и не смог привыкнуть, усилием воли приказал себе расслабиться, стараясь обрести равновесие. Вроде немного полегчало.

Этот скромный небольшой кабинет ему предоставили для работы на время обострившейся болезни Владетеля, по странной прихоти пожелавшего держать под рукой, как он объяснил, на всякий пожарный случай, своего первого заместителя – свою тень. Еще недавно этот кабинет занимал один из немногочисленных помощников господина, сгинувший в начале весны.

Нелепая гибель Харта потрясла Координатора, оглушила. На его глазах по мановению руки владыки был исторгнут из жизни близкий, добрый человек, без которого он давно не мыслил собственного существования, сгинул просто и буднично. Невозможно поверить, что причиной жестокого наказания послужила размолвка, возникшая в ходе аудиенции. Оставаясь в приемной, он слышал обрывки разговора на повышенных тонах.

О чем думал Харт накануне, во время их последнего нескладного разговора? Зачем теперь, когда Владетель как никогда близок к естественному концу, он напросился на совершенно необязательную встречу? И почему на вопрос о причинах странного решения ничего не стал объяснять? Только расплылся в беспомощной улыбке, в которой удивительно сочетались обреченность и твердый умысел не уворачиваться от ударов судьбы. Почему, наконец, его отношения с Владетелем, обычно ровные и уважительные, ни с того ни с сего обострились настолько, что единственным выходом оставалась бессмысленная, жестокая развязка? Неужели Харт знал, что поспешная аудиенция закончится для него крахом, и пошел на нее сознательно?

Удивительным было также то обстоятельство, что на этот раз страшная кара постигла не простого смертного, а старейшего сенатора, одного из заметных и уважаемых сановников, ученого, на чьих хилых плечах держалась обширная отрасль производств, остро необходимых государству.

Владетель, и всегда склонный к решениям, выходящим за пределы разумного поведения, никогда прежде не покушался негласно и единолично на жизнь свободного человека, уж не говоря о представителе высшей власти.

Обычно кардинальным решениям предшествовала подготовка, когда охотник и жертва выходили на последнюю прямую отношений. Приближающееся возмездие проявлялось неспешно, как правило, обретая разумное обоснование. Но так было всегда, к этому привыкли, а будет ли отныне?

Едва ли поступок Владетеля достаточно мотивирован, что в соответствии с требованиями Закона считается обязательным для вынесения и немедленного исполнения даже не столь сурового приговора. Поражал устрашающий произвол, безысходность наказания.

«Он и со мной теперь говорит отрешенно, вскользь, – думал Координатор. – Неловко шутит, подначивает загадками… Неужели и я обречен на заклание?..»

Следом явилась крамольная мысль, зарождение которой с некоторых пор он ощущал в себе, но которой не позволял прорасти: избавление придет – очень скоро. Владетель плох, на этот раз ему не выкрутиться, он, пожалуй, и месяца не протянет. Теперь же, когда с вызывающим упрямством отвергнуты лучшие опытные врачи, а лечение поручено юному Герду, безродному выскочке, только что вышедшему из университета, шансы на выздоровление и вовсе ничтожны.

Эти горькие мысли постепенно распрямлялись в нем, становясь определяющими. От его прежних укоров самому себе, что не следует спешить, нужно подождать, все разъяснится, вернется порядок, ничего не осталось, кроме убеждения, что он больше не сможет держаться с Владетелем на равных, не осмелится, как прежде, задать любой, даже не вполне приятный вопрос, не услышит ясный ответ. «Впредь не следует ожидать мира, – постановил он для самого себя. – Отныне мира меж нами не будет. Теперь все будет по-другому – неопределенно и безобразно».

Ничего изменить нельзя, остается ждать – своего часа. Он дождется, чего бы это ему ни стоило. Будет терпеть, соглашаться, главное, будет беречься сам. И копить силы – исподволь. Он основателен и неспешен. Недаром Владетель всегда отмечал и высоко ценил эти его качества.

«Пока серьезных причин для паники нет, – подвел он итог. – У меня в запасе неоценимое преимущество – время, которого у Владетеля не осталось. А Харт… Ничего не поделаешь, все мы под богом ходим, все канем в вечность – рано или поздно. Уйдем, не оставив следа».

И как только он понял, что важное, долго не дававшееся решение принято, напряжение отпустило. Он вернулся в ту норму, которую постоянно ощущал и поддерживал в себе и которая давала ему энергию жить и отстаивать интересы государства исступленных.

Он поднялся, расслабленно прошелся по кабинету от окна к двери и обратно, посмотрел в окно. Обычно в это время дня площадь перед дворцом была безлюдна. Теперь же поодаль, у подъезда его собственной резиденции, которую он по капризу владыки оставил вынужденно, группа людей, человек пятнадцать, не больше, внимала высокому разбросанно жестикулирующему человеку. Тот даже поднялся на несколько ступенек парадной лестницы, торжественно возвысившись над слушателями. Поразили тощие голые руки оратора. В четком ритме чудными птицами взлетали они над лохматой его головой – вырывались на волю из широких рукавов хитона, опадавших тяжелыми складками.