— Я делал всё, чтобы она осталась подле меня. Запирал её, лгал, что позволю тебе жить в изгнании, — продолжает ангел смерти, и глаза его блестят. — Но после того дня, её любовь, которой я так жаждал, стала мне ненавистна, и Хи Мён тоже. Я ненавидел её ласку, ненавидел эти глаза, которые даже осудить меня не могли. Я хотел избавиться от неё, но не мог и только винил во всём.

Ким Шин вспоминает сгорбленную фигурку у алтаря, напоминающую сломанную куклу, и жаркий шёпот: «Милостивый Будда, прими к себе моего брата. Прости ему его грех, а если он настолько тяжёл, то подели вес его между нами».

Как они оба презирали её — девушку, которая просто их любила! Один — за непонимание и равнодушие, второй — за нежность, которой не заслужил.

Винить её было очень легко — Хи Мён и сама себя винила. И она была виновата. За то, что могла лишь любить, а любви для спасения недостаточно.

— Её слёзы, мольбы, долгие болезни ничего для меня не значили, — жнец хватает ртом воздух: горло стискивает не только враждебная ладонь, но понимание собственной жестокости. — Почему она была опечалена? И почему была несчастна? Я никогда не спрашивал её.

Ким Шин усмехается, но горько. Она всегда была несчастна, и в золотых глазах таилась тень, которую он никак не мог заставить исчезнуть. Это делало Хи Мён неизменно далёкой, и как бы сильно он ни любил её, а она — его, иногда тень омрачала взор принцессы.

Мужчине непонятно, как её брат мог этого не знать.

Каким глупцом был их король?

— Ты не знаешь, что я сделал с ней… что мы с ней сделали. Наверное, даже понятия не имеешь, что она так и не оправилась после происшедшего. Хи Мён слегла в тот день. Но она явилась просить на коленях отменить казнь или хотя бы позволить ей пойти к тебе. Она молила и молила… А я смотрел и думал: «Тогда и ты умри». Возможно, взглянув на неё, я понял, что сделал. И полагал, если она умрёт, память об этом умрёт вместе с ней.

Ким Шин хмурится. Чего она пыталась добиться, эта глупая девчонка? Почему продолжала защищать их, когда они отказались от неё?

— До самой своей кончины я наблюдал за её болезнью — тревога, боли в груди и потеря сознания, всё это оставалось с ней. Я боялся остаться один, и вместо того, чтобы спасти хоть кого-то — всех же и уничтожил. Это был я… я…

Больше всего на свете Ким Шину хочется его убить, разорвать на части, сделать с ним то же, что сделали с ним: заставить смотреть, как любимые умирают на его глазах. Но по нелепой случайности Ван Ё уже это видел — жена погибла от стрелы, а сестра увядала много лет.

Единственное, что их рознило — Ким Шин помнил об этом. И как бы ни были влажны глаза жнеца, сколько бы ни таилось в них страдания, — этого мало. Нельзя познать боль, испытываемую столетиями, за один миг.

— Держись от Хи Мён подальше, — цедит токкэби. — Не смей просить у неё прощения, не смей говорить о прошлом. Останься жнецом, каким она тебя знает, и даже думать не смей о том, чтобы говорить ей всё это.

«Не прощай его, Хи Мён, — думает Ким Шин. — И меня тоже. Пусть никто из нас никогда не простит другого. А когда всё закончится так же, как в тот день, я всё-таки попрошу Бога дать нам шанс в другой жизни, чтобы мы встретились при иных обстоятельствах, и чтобы ни прошлое, ни настоящее не сумели нас разлучить»

И он разжимает пальцы.

Потому что смерть — это покой, а тот его не заслужил. И дело вовсе не в том, что сердце Хи Мён разобьётся, если брат снова её оставит. Нет, вовсе не в этом.

***

Ю Ди стоит на светофоре, и руки её дрожат. Она не знает, куда идёт, и почему не уехала на грузовике, но не возвращаться же. Не сейчас, когда она так взвинчена, и каждое слово Ким Шина бьёт точно в цель.

«Исчезнуть? Мне? Нет уж. Я никуда не исчезну, и не мечтайте»

Две девочки рядом смотрят на неё и шепчутся, наверное, заметили её нервозность. Но Ю Ди не обращает на них внимания: она давно привыкла отрешаться от мира.

«Уйти? После стольких лет — и уйти?»

Девушка скрипит зубами.

В кармане вибрирует телефон, но её так трясёт, что, пока ей на это не указывают, она не берёт трубку. А когда отвечает, то челюсти её оказываются сжаты настолько, что вместо слов получаются нечленораздельные звуки.

— Ю Ди? Доченька, ты меня слышишь?

— Да, мам, — рычит Хон.

«Уйти? Да я буду мозолить вам глаза каждую секунду»

— Ты что, решила работать дрессировщицей тигров? — удивляется Сон Ми.

— А… Прости, — извиняется девушка, с трудом заставив себя успокоиться. — День выдался не из лучших. Ты что-то хотела?

— Мэзэко недавно заходила. Она была не в себе.

— Она мне звонила, всё хорошо, — спешит сказать Ю Ди, но мать молчит, и она знает, что та что-то подозревает.

— Ю Ди, ты же не врёшь маме?

На светофоре загорается изображение зелёного человечка.

Хон смотрит на него в каком-то ступоре, но ноги движутся раньше, чем эту информацию усваивает мозг. Вся толпа движется на другую сторону дорогу, и девушка волочится следом.

— Не волнуйся, мам.

Стоит свести всё к шутке или отвлечь внимание матери, но у Ю Ди совсем нет сил. И, если честно, мысли её направлены на другое.

— Доченька, и всё-таки…

Одна из девочек поскальзывается уже на бордюре. Ю Ди, находясь позади неё, свободной рукой удерживает её на весу, отталкивая вперёд, и ещё две секунды всё хорошо. А потом всё происходит очень быстро.

Ю Ди кажется, что на неё налетело торнадо — неведомая сила свирепым порывом сталкивает её с бордюра, и по инерции, стараясь не упасть, девушка делает ещё несколько шагов назад.

Она хорошо помнит голос матери, этот густой, обволакивающий тембр, сорвавшийся на визг. В памяти запечатлелись испуганные лица девочек, что-то кричащих.

За первым толчком следует второй, но уже откуда-то сбоку, и после него не остаётся ничего, кроме боли — яркой вспышки в мозгу, кроваво-красного цвета.

И только страхом продолжает жить печальная, угасающая мысль: «Я не могу уйти. Не могу снова его оставить».

А потом темнота, темнота и… темнота.

***

Жнец надевает шляпу и испаряется из дома — в прямом смысле.

Он чувствует себя даже потеряннее обычного и не знает, что делать, кроме как продолжать быть ангелом смерти.

Да, он вспомнил, кем был, но что это меняет? Никто не простит, никто не снимет груз с его плеч.

И зачем нужна эта память, если с ней он вновь потерял друга и сестру? С ней боль от потери Ким Сан воскресла и сияла теперь ярче прежнего, с ней ожила давняя ненависть к себе за то, что он сделал, и за то, чего сделать не смог.

Лучше не помнить, лучше не знать.

Но у него нет права просить о таком, и мужчина знает, всё это он заслужил. Ему суждено существовать, не зная, что стало с его любовью, под гнетом бывшего друга, наблюдая за сестрой, которая ни словом, ни жестом не выдаст, что знает его. Словно они посторонние. Как глупо, Ван Ё мечтал избавиться от Хи Мён, а сейчас она нужна ему как никогда прежде.

— И ты тут.

Его окликает молодой парень, тоже в шляпе и с ног до головы одетый в чёрное. Жнец подходит к нему, и они оба застывают — два изваяния из мрака.

— Что случилось?

Молодой не сразу ему отвечает, и ещё некоторое время они смотрят на толпу людей, покорёженный металл машины и похожий на туман дым, клубящийся рядом.

— Автомобильная авария.

Среди незнакомцев мелькает знакомый силуэт. Уже в этот момент подозрение закрадывается в голову мужчине, а сердце словно стискивает невидимой рукой. Он смотрит на любопытное лицо Док Хва — как оно меняется, как ужас кривит его черты.

Его «коллега» тем временем достаёт из кармана своего пальто карточку.

— Хон Ю Ди. Автомобильная авария, — сверяется он с ней.

— Ю Ди! — кричит Док Хва, и толпа расступается, а затем смыкается вокруг него, скрывая юношу от глаз жнеца.

Есть что-то странное в том, что жнец знает, что Ю Ди мертва, но на какую-то долю секунды его почти поглощает желание последовать за Док Хва — туда, где его сестра. Ведь это Хи Мён, смерть ей ни по чём. Он столько лет желал ей оставить этот мир, — «Умри же, умри!» — а она продолжала жить.