Возможно, если бы она выжила, когда-нибудь Скотту пришлось бы встретиться с ужасающим противником в её лице. Если бы она выжила…

Стайлз откашливается. Бейли нет уже целую неделю, а они так и не смогли поговорить об этом.

— Ты уверен, что хочешь туда идти? Когда мы были тут с Дереком, всё было нормально. Джеймс вроде как совершенно спятил, сидит, ничего не делает. За ним там, внизу, следят в оба.

— Имеешь в виду тот раз, когда ты вломился туда, пытаясь убедить персонал, что ты из полиции, и Дерек выволок тебя за шиворот? — тень улыбки появляется на лице Скотта, и Стайлз шумно выдыхает.

Он думает: теперь так будет всегда. Скотт никогда не оправится, никогда не сможет избавиться от призраков той ночи. И ещё Стилински страшится, что друг будет постоянно приезжать сюда, считая себя ответственным ещё и за жизнь этого чокнутого полудурка.

Бейли больше нет, но её влияние на Скотта никуда не делось. Она осталась — в его словах, действиях, разуме. Вина продолжает преследовать его и, наверное, будет угнетать до конца дней.

— Как там Питер, кстати? — вдруг спрашивает Скотт.

Стайлз пожимает плечами:

— Не знаю. Дерек вроде как тоже не видел его несколько дней. Может, опять где-нибудь строит планы по захвату мира.

Скотт окидывает его непонятным взглядом, и тот сдаёт позиции:

— Ладно-ладно, — наконец говорит Стайлз. — Забудь о том, что я сказал. И нам уже пора идти, но только на пять минут. Иначе опоздаем… то есть, если ты помнишь…

— Не думаю, что смогу, — перебивает его Скотт, — пойти на её похороны. Не думаю, что там есть для меня место.

— Перестань, Скотт. Мы должны хотя бы попрощаться.

МакКолл смотрит на него в ответ:

— Для меня не время прощаться с Бейли, — имя, сказанное столь отстранённо, заставляет волоски на руках Стайлза встать. — Я ещё многое должен для неё сделать: позаботиться о Джеймсе, тренере и Джексоне. Пока что я не могу пойти к ней. Мне нечего… нечего ей сказать.

Стайлз качает головой, но не спорит. Он считает, что каждый из них сыграл свою роль в гибели Бейли. Был ли Скотт виноват больше всех? Стилински не мог ответить ни отрицательно, ни положительно.

Он мало что помнил о той ночи — только то, что какое-то время почти ненавидел Бейли, считая, что она убила его друга. А сейчас ему почему-то вспомнилась их первая встреча: неловкость и улыбки, и то, какой маленькой она тогда казалась.

Парень вытирает рукавом нос, отворачивается и открывает дверь, чтобы Скотт не видел его лица:

— Пошли.

Они выходят из джипа. Скотт немного замедляется перед вывеской «Дом Эха». Стайлз делает вид, что не заметил, и они проходят небольшой внутренний дворик и заходят в лечебницу.

На ресепшене на них подозрительно смотрит медсестра, мимо которой пару дней назад пытался с боем прорваться Стайлз. Она вздыхает (хорошо, что его отец и Мелисса попросили впустить их сегодня), но грозит пальцем.

Медсестра следует за ними по пятам до самой двери, ведущей в нижние палаты для особенных пациентов. Женщина окидывает их внимательным многоговорящим взглядом, и Стайлзу кажется, что она точно в курсе, кто там обитает.

— Глория!

Стайлз рад этому молодому энергичному голосу второй медсестры, которая, окликнув их спутницу, отвлекла ту от их дальнейшего сопровождения.

— Мэри, — приветствует её та, растягивая губы в вежливую улыбку, а после, обернувшись к ребятам, говорит: — Я буду тут на лестнице. Ничего не трогайте. У вас пять минут.

— Они в нижние палаты? — переспрашивает Мэри. — Может, пойдём вместе?

— Тебе пока нельзя туда спускаться, — с какой-то небывалой теплотой, перемещающейся с твёрдостью, заявляет Глория. — Подождём тут.

— Мне нельзя, а детей ты туда впускаешь? — переспрашивает девушка и осекается. — Или они..? Оу.

Стайлз поднимает взгляд на Мэри и тут же отводит: его смущает не её высказывание, а шрам, тянущийся по правой стороне её лица от глаза до подбородка. И заинтересованные, отчего-то улыбающиеся серые глаза напоминают ему о той, кого больше нет.

Парень откашливается и тянет друга вниз.

— Персонал до ужаса странный, — шепчет Стайлз немного спустя, хотя те их уже не слышат. — Похоже, они знают про оборотней и остальных сверхъестественных существ.

— Они работают с подвальным помещением, где те и размещены, было бы странно, если бы они не знали, — отвечает Скотт. — Думаю, не все врачи и медсёстры в курсе происходящего. Только те, кто сюда заходит.

Дальше они спускаются в полной тишине, если не считать бормотания тех, кто находится в стеклянных палатах. Стайлз вздрагивает, когда слышит чьё-то завывание. Он никогда не сможет привыкнуть к этому месту.

— Он там, в третьей палате слева.

— Хорошо.

Стайлз хочет подойти вместе со Скоттом, но почему-то не делает этого. Он остаётся в начале длинного ряда палат, и с правой стороны к стеклу приникает худосочная пожилая женщина и щербато ему улыбается. Стилински тоже пытается улыбнуться, но подскакивает, когда она показывает ему раздвоенный язык.

Скотт подходит к стеклу, за которым сидит мужчина. Постель заправлена, всё убрано, и создаётся впечатление, что палата не обжита, только крошечный участок в её центре наполнен условной жизнью. Джеймс сидит на табурете и даже не поднимает взгляда на посетителя. Губы его беззвучно шевелятся и вроде как дёргаются в усмешке, словно он ведёт с кем-то беседу, и этот кто-то только что сказал нечто остроумное.

Откуда-то Скотт знает, с кем тот разговаривает. Сейчас ему кажется, что он смотрит в зеркало, и безумие в глазах Джеймса — не что иное, как отражение его собственного сумасшествия.

Ему кажется, это он сам, его маячащее на горизонте будущее. Их отделяет тонкая грань — не стекло, а несколько лет, которые, пройдя, разгонят по венам Скотта сумасшествие, сделают его взгляд таким же безумным и бесконечно печальным, а руки — дрожащими, старающимися ухватить воспоминание о мёртвой девушке.

Джеймс Скотт. Скотт МакКолл.

Даже их имена перекликаются.

Был ли когда-то Джеймс таким же мальчишкой, верящим, что мир можно перекроить под себя, что зло — это только зло, а добро — всегда добро?

Почему-то Скотту кажется, что да.

Может быть, Джеймс выбрал его из сотни альф не случайно. Может, он хотел убить и не его вовсе, а себя — прошлого. Возможно, он знает, что через десять лет в этой палате будет сидеть уже не он.

— Пульсирует.

Одно-единственное слово, произнесённое мужчиной, заставляет МакКолла отвлечься от своих размышлений и вновь обратить на него пристальное внимание.

Джеймс протягивает ему ладонь, пустую и испещрённую царапинами, словно наказанную за что-то. Скотту не нужно ничего объяснять: он знает, что это — за Бейли. За сердце, остановившееся в этой руке.

— Всё ещё пульсирует.

Парень вздрагивает. На секунду ему кажется, что он и впрямь слышит далёкий стук сердца, чует запах железа и соли, — запах крови.

— Ты всё ещё здесь, — продолжает Джеймс, но обращается не к Скотту. Мужчина запрокидывает голову назад и смотрит на кого-то, кто стоит за его спиной. Скотт знает, что там никого нет, — и уж точно нет Бейли.

Потому что она стоит возле него самого — всегда, каждую минуту, с того самого момента, как он открыл глаза после той ночи. «Бейли Финсток» складывает на груди руки и глядит на разговаривающего с самим собой Джеймса:

— Какое жалкое зрелище, — резюмирует она и вдруг улыбается. От этой улыбки Скотту становится плохо. — Просто вылитый ты.

«Бейли» почти ласково касается синяков под его глазами. Её прикосновения, конечно, не ощутимы — она лишь плод воображения, но он всё равно их чувствует.

Скотт МакКолл сходит с ума.

Джеймс смеётся.

«Бейли Финсток» улыбается тоже.

***

За окном на удивление тепло и ясно. В такие дни, как этот, подобное кажется насмешкой, но Джексону всё равно.

Он всё смотрит на спящего тренера и думает, думает, думает.

Джексон Уиттмор в курсе, что он просто непроходимый тупица.