Но это началось уже после смерти Алисии. Девушка и сама ощущала себя насекомым, которого этот мужчина, коего, как Бэй считала, она знала, может раздавить в любой момент.

И сейчас, сидя на его коленях, вдыхая знакомый запах, она всё ещё была Бейли, и вместо тишины звучало эхо слов Джеймса: «Бейли… Бейли… Бейли…», — и она чувствовала себя в безопасности.

И это было неправильно.

Потому что он — мужчина, убивший её подругу, разобравший её жизнь по кусочкам и выстроивший в совершенно иной пазл, тот, который подходил именно ему. Мужчина, забравший у неё семью.

Но ненависти нет. Ничего нет, только глубокий, необъяснимый покой.

Вернувшись в мгновения своего давнего счастья, Бейли наконец понимает, почему Джеймс не пробуждает в ней жажды крови, той, что мучает её по отношению к МакКоллу. Вновь обнимая Джеймса, она слышит спокойный стук своего сердца — тогда и сейчас.

Бейли убедила себя, что Джеймс никогда её не любил. Но если взглянуть правде в глаза, дело всегда было в ней.

Это она его не любила.

Для Джеймса она была всем, и ей это нравилось, как и сидеть на его коленях. А потом ей стало надоедать.

Она говорила себе, что выросла и увидела, какой Джеймс на самом деле монстр. Но по правде, Бейли всего лишь нашла предлог не избавиться от него, а оттолкнуть. Алисия была предлогом.

Бейли знала, что Джеймс сумасшедший, знала, что он подвержен вспышкам агрессии, знала, что его можно спровоцировать, и он не сможет контролировать свои действия. Бейли знала и рассказала Алисии.

Но всё вышло из-под контроля, как и всегда. Смерть Алисии Бейли не учла. Но она стала предлогом.

Вот, почему Бейли не винит Джеймса в гибели своих родителей. Она знает, что он не монстр — это она выставила его таковым. Скотт МакКолл воспользовался им так же, как когда-то в случае с Алисией воспользовалась сама Бейли.

Это она — монстр.

Бейли и сейчас явственно это чувствует. Потому что, даже отстранившись от Джеймса, она видит лицо совсем другого мужчины. И его голос, продолжающий называть её имя, звучит иначе, звучит так, что сердцу в груди становится тесно.

«Я схожу с ума, — думает девушка. — Это всё неправда. Это не я; я никогда о таком не думала и ничего из этого не делала. Всё было по-настоящему, я не врала, я не хотела…»

«Ты убила Алисию, — шепчет кто-то в её голове, и в шёпоте она узнаёт себя. — И Наоми. И родителей. Ты убьёшь всех. Потому что только это ты и умеешь».

«Это неправда».

«Ты — дочь своего отца. Ты принадлежишь стае, которую он покинул; ты такая же, как и они. Нет, ты хуже их: никто из них не вёл таких игр… Только Грегори. Тебе следовало родиться его ребёнком… он бы тобой гордился».

«Я ошибалась… много раз. Но все ошибаются. Такова суть людей».

«И убийц, — звучит шёпот. — У тебя есть потребности, Бейли, которые нужно удовлетворять. Тебе нравится ощущать вкус крови… Вспомни Джеймса, он стольких убил, но ты никогда ни о чём его не спрашивала. Не любила его, но не спрашивала. Тебе это нравилось».

«Я не убийца. Я не хочу быть…»

«Но ты и сейчас хочешь убить. Стоит только представить вкус крови МакКолла… каково это — разорвать его глотку зубами?»

«Это чудовищно».

«Но он это заслужил».

«Это ужасная смерть».

«Но он это заслужил».

«Никто этого не заслуживает».

«Но он заслужил».

И сколько бы Бейли ни противилась, голос повторял: «Заслужил, заслужил, заслужил». И ради всего святого, она и сама стала это повторять, и у неё не осталось аргументов. Ей действительно хочется увидеть его смерть; нет, хочется самой пустить ему кровь, чтобы он страдал, чтобы…

Бейли смотрит в глаза мужчины, который ещё несколько минут назад был Джеймсом.

— Бэмби.

Она всхлипывает. Питер поднимает ладонь и касается ею щеки девушки.

— Всё хорошо, Бэмби.

— Питер, — произносит Бейли.

Она делает вид, что удивляется. Логично, что здесь был Джеймс, их объединяло слишком многое, чтобы оно могло просто исчезнуть, перестав мучить её. Но при чём здесь Питер?

Их ничего не связывает, верно?

«Ложь, ложь, ложь, ложь, — пропел монстр. — Маленькая лгунья».

Бейли чувствует усталость. Она и правда лгунья — из тех, что лгут всем и себе тоже; из тех, что даже себя могут убедить в том, что всё было не так.

И она уже сама не знает, что правда, а что нет. И самое страшное, Бейли Финсток не может сказать, кто она и что на самом деле сделала. Это Джеймс убил Алисию или она? Она использовала его или он? А Питер — любил ли его человек или монстр внутри неё?

— Я ничего не понимаю, Питер, — признаётся она шёпотом монстра. — И мне очень-очень страшно.

Мужчина обнимает её, но горечь внутри неё не рассеивается. Бейли чувствует, что это сон, ничего этого не существует, но всё равно просит:

— Пожалуйста, не оставляй меня. Пожалуйста, помоги мне.

Джеймс стирает слёзы с лица спящей Бейли. Его пальцы слегка подрагивают: мужчина не в силах поверить, что это действительно происходит. Не имя Питера, сорвавшееся с её губ, приводит его в отчаяние, а тонко-протяжное: «Мне страшно».

Джеймсу тоже страшно.

Потому что обращение пошло не так.

Потому что это не совсем Бейли.

***

Наутро Бейли просыпается из-за того, что в палату заходит Мелисса. Как её медсестра, женщина наведывается к ней несколько раз за сутки, а как мать альфы, обратившего её, — и того чаще.

Бейли знает, что и Мелисса, и Скотт, и Стайлз волнуются из-за её обращения. Они то и дело смотрят на неё так, словно она должна сделать что-то… пугающее?

У Финсток ни глаза не светятся, ни когти ей выпускать не удаётся. Да, взгляд её стал острее, а движения — проворнее, но это не кажется чем-то выдающимся.

Да и не понимала она, чего ждать, если ей и полнолуния пережить ещё не довелось, — ведь она, если подумать, только в стадии превращения в настоящего оборотня.

По сути, Бейли так и оставалась человеком, и единственное, что по-настоящему её мучило, — это кошмары. Она не знала, стали ли её сны ярче и реалистичнее из-за того, что всё внутри неё менялось, или же это из-за стресса последних дней.

Бейли, как и остальные, надеялась, что после полнолуния всё придёт в норму, что и человек и зверь в ней сольются воедино и она обретёт покой.

Когда девушка засыпала или, наоборот, до того как она окончательно просыпалась, ею овладевал страх — слабое и тонкое, как нить, понимание, что она не до конца владеет собой.

Словно в ней жило какое-то существо, которое скреблось и ждало своего часа.

Но сейчас, когда солнце уже поднялось и рядом была Мелисса, Бэй прогнала прочь дурные мысли.

Она не сошла с ума. Она в порядке. Всё идёт согласно её плану.

Наверное, дело в том, что у оборотней обостряется чувствительность. Возможно, все они через это проходят. Но спрашивать у Скотта она не собирается, а оборотни вроде Джеймса и Дерека — рождённые такими — могут развиваться иначе.

Хотя, будь тут Питер, она бы всё-таки у него спросила.

Питер.

Бейли щурится, вспомнив, что ей что-то снилось, и там, вроде как, был старший Хейл, и она что-то хотела ему сказать, очень многое, но никак не могла вспомнить. В памяти всплывают только кошмары с участием МакКолла, и, вся в холодном поту, Бейли всё ещё чувствует на языке вкус крови.

И машинально — до того, как она понимает, что делает, — девушка облизывается.

— Я налью воды, — Мелисса замечает это её движение и понимает его по-своему, но Бейли, сначала застывшая, улыбается и качает головой.

— Нет, я… Всё хорошо. Мы уже можем ехать?

Женщина скептично оглядывает свою белую, как снег, и столь же хрупкую пациентку. Будь это кто другой, она бы оставила его в больнице как минимум на неделю. Но завтра полнолуние, и Мелисса понимает, что Бейли здесь оставаться не стоит.

— Да. Думаю, доктор Моррисон всё равно столкнётся с нами на выходе, чтобы спросить, точно ли я увожу тебя под свою ответственность.

Бейли улыбается шире, и хоть Мелисса улыбается в ответ, они обе знают, что девушка делает это лишь из вежливости.