— Прости, Бейли.

— Это я виноват.

Она поворачивает голову и смотрит на Скотта. В чём виноват? Что не сумел вытащить их из дома? Что Джеймс оказался сильнее него?

Но спрашивает девушка другое:

— Почему здесь? Почему Джеймс не пришёл в дом дяди?

— Бейли, — начинает Стайлз. Финсток пытается поймать его взгляд, но он упорно отводит его в сторону. — Джеймс и не думал встречаться с твоими родителями.

Догадка ледяным цветком расцветает в её груди, и конечности слабеют.

В следующую секунду Бейли уже стоит на ватных ногах. За её спиной — Питер, и она немного накреняется назад, словно ища опоры.

— Что ты говоришь?

— Это твой отец искал его. И нашёл.

— Папа… — разлепляет она сухие губы и пошатывается. — Папа бы не стал. Незачем. Он даже не знал о Джеймсе.

— Знал, — Стайлз поднимает на неё глаза, и страдание в них смущает её. Что он такое говорит? — Мы ему рассказали.

— Нет, — не соглашается девушка. — Ты бы не стал.

— Бейли…

— Ты не мог этого сделать. Это неправда.

Её слова ранят его ещё сильнее — это нежелание верить в то, что он может быть замешан в происшедшем.

— Бейли, — пробует Скотт.

— Вы не делали этого. Это всё Джеймс, верно? — вопрошает девушка. — Это из-за меня, из-за того, что я сказала ему, так ведь? Вы бы не стали. Вы просто вините себя, потому что они умерли. Ты… — она смотрит на МакКолла, и в её глазах искрится что-то, похожее на безумие. — Ты же всегда поступаешь правильно. Ты же хороший парень.

Скотт молчит. Внутренности словно невидимая рука скручивает: в словах Бейли кроется такая непогрешимая уверенность в его невиновности.

— Скотт, — никогда прежде она вот так прямо не обращалась к нему.

Они состояли в одной компании, но Финсток, казалось, задерживалась с ними только из-за Стайлза. Но сейчас она смотрела именно на него, и он увидел себя её глазами — осторожного, всегда дважды проверяющего почву под ногами.

Он бы не стал этого делать. Зачем же сделал?

— Прости, — вот и всё, что ему удаётся выдохнуть.

— Прости? — переспрашивает она, ещё не понимая, не желая понимать.

— Так, что здесь происходит? — пытается достучаться до ребят шериф, но ему никто не отвечает.

— Мой отец… Его кости буквально крошились, временами ему было трудно просто встать, — говорит Бейли. — По нему это было видно, — Скотт кивает, и она продолжает: — Поэтому ему нельзя было знать о Джеймсе. Папа бы захотел убить его, но не смог бы. Хочешь сказать, что видел это и всё равно рассказал ему?

Это как удар под дых; это непонимание, эти детские глаза, взирающие на него с вопросом, — бьют сильнее аконитовых наконечников стрел.

— Почему?

Простой вопрос, на который у него нет ответа. И правда, почему?

— Кто дал тебе право?

— Мне жаль, Бейли, — говорит Скотт, но это ничего не значит, не для неё. — Это моя вина.

— Так и есть, — бросает она без интонации, без чувства. Но глаза её, жёсткие и тёмные, выдают внутреннюю борьбу.

Бейли всё смотрит, надеясь, что её переубедят, что всё окажется не так, как ей сказали. Пусть это будет её вина; она ведь приняла её там, в доме. Она сможет справиться с этим, сможет продолжить свою войну.

— Ты же такой… чистый, — Финсток произносит это так, словно Скотт причислен к лику святых. — Всегда против смертей, всегда хочешь всех спасти. Так как же…

Стайлз и Скотт на неё не смотрят. Если бы словами можно было убить, они бы, наверное, умерли ещё в начале её речи.

Впрочем, некоторые слова убивают — о том свидетельствует гибель четы Финсток.

— Они умерли из-за тебя.

Молчание. Согласие.

— Вот, значит, каково это — быть великим Скоттом МакКоллом?

— Бейли… — окликает Стайлз.

— И после этого ты думаешь, что лучше других?

— Достаточно, — встревает шериф.

— Если ты такой правильный, почему из-за тебя всегда кто-то умирает?

Острым лезвием проходится эта фраза по сердцу Скотта. Эрика. Бойд. Эллисон. Патриция и Лукас. Все те, кого он не спас; те, кто доверился ему.

— И ты удивляешься, почему я не пришла просить твоей помощи? — тем же зловеще-тихим голосом спрашивает Бэй. — Посмотри, что остаётся после тебя.

Смерть. Одна смерть.

— Это от тебя нужно спасаться.

Девушка смотрит на огонь, усмиряемый пожарными, на пепел, оседающий на участке, на свои чёрные от копоти обожжённые руки.

Тишина внутри неё заполняется звуками, пустота оживает. На место личной вины и невосполнимой потери приходит спокойствие, что хуже ненависти.

Потому Джеймс отступает на задний план. Она ненавидит его, это сильное чувство, управляющее ею долгое время. А к Скотту она ничего не испытывает — одно гремящее равнодушие.

Бейли не может убить Джеймса, но на МакКолла это не распространяется: он ничего для неё не значит. Даже то, что он друг Стайлза, больше не имеет значения.

— Как такой, как ты, может быть альфой?

Простой риторический вопрос. Не угроза, не обвинение.

Но Питер, ожидавший, что с девчонкой приключится истерика, замечает дьявольский блеск её глаз, одержимость, замеченную им ещё в доме. Сейчас та обрела направление — на Скотта МакКолла.

В лице Бейли ничего не дрогнуло. Оно замкнулось и словно оказалось в тени; живыми остались только серые, колючие, как лёд, глаза.

Долгое молчание. Многозначительный взгляд.

— Мой дядя, — наконец, говорит Финсток, поворачиваясь к шерифу. В сторону друзей девушка не глядит. — Отведите меня к нему, пожалуйста.

Что странно, Бейли берёт Питера за руку, и взгляд её как будто становится ласковым.

— Нужно, чтобы вас осмотрел врач. И потом, — шериф мнётся. — Мне понадобятся ваши показания.

— Мы ничего не знаем, — отвечает она. — Когда мы приехали, всё уже было в огне.

И тем самым отделяет себя от Скотта и Стайлза, предоставляя им самим разбираться с полицией; меж ними пролегает пропасть, у которой не видно дна.

— Пожалуйста, шериф.

И это её «пожалуйста», произнесённое, кажется, в сотый раз за последний час, показывает её всю — расчётливую маленькую женщину, не готовую и не умеющую прощать. Джеймс, Скотт, Стайлз — все они кем-то для неё были, все они её предали.

Все они породили месть, ставшую смыслом её жизни.

***

Бейли кажется такой маленькой, когда стоит за стеклом и смотрит на дядю. И перевязанные ладошки, и детская печаль — всё это трогает сердца медсестёр, и они шепчутся, жалея бедную малышку:

— Как же так…

— Что же всё-таки случилось?

Но что бы ни видели другие, как могли они знать, что на самом деле творится внутри неё? Огненный ад, смерть родителей, собственная вина, переплетённая с признаниями друзей, тяжёлое состояние дяди, — кто в состоянии понять это?

— Что ты задумала? — раздаётся над ухом шёпот.

— Он ведь очнётся?

Бейли и Питер смотрят на Бобби Финстока, возле которого пищит аппарат, помогающий ему дышать; врачи сделали, что могли. Остаётся только ждать, что мужчина откроет глаза.

Если откроет.

Когда Бэй оборачивается, Хейл видит, что лицо у неё мокрое, но сама она, похоже, этого не замечает. Она плачет тихо, и слёзы чертят дорожки на грязных от копоти щеках.

— Если я его потеряю… — не договаривает девушка, и голос её пресекается.

Питер не знает, как его ладонь оказывается на её щеке, не знает, почему слова её отзываются в нём глухой яростью.

— Что ты задумала? — повторяет мужчина.

— Зачем ты спрашиваешь, что я задумала, если и так знаешь? — отвечает она.

«Как такой, как ты, может быть альфой?»

Она права — Питер знает. Он всегда умел читать между строк, видеть мельчайшие изменения в чертах её лица, замечать, когда вопрос таил в себе ответ.

Джеймс убил её родителей, но винила она в этом Скотта. Потому что намерение первого было очевидно, а предательство второго — нет. «Ты не можешь быть альфой», — вот, что она стремилась ему сказать; вот, что навязчивой идеей осело в её голове.

«Отлично, — думает Хейл. — МакКоллу следует постоянно смотреть, что у него за спиной»