Питер состоит с огнём в тесных отношениях, потому ему ясно, когда треск из опасного становится угрожающим. И спорить с девчонкой у него времени нет.

Это не предложение, не просьба, а констатация факта. Так что Хейл перегибается через труп и хватает Бейли за шкирку, поднимая её на ноги. Но она упирается и реагирует чересчур яростно — брыкается и норовит укусить, а после — отказывается стоять, и мужчине приходится её удерживать.

— Нет!

Она изворачивается в его руках и начинает его колотить.

Её удары напоминают падение крупинок при граде — колкие, частые толчки. Питер сжимает её локти и дёргает девушку на себя; зря — оказавшись ещё ближе, Бейли снова пытается его укусить, и ему приходит отклонить голову назад. Мужчина слышит, как клацают зубы возле его шеи.

— Хочешь умереть? — спрашивает он, встряхивая её, как куклу. И как кукла, она этого не замечает и продолжает отбиваться. — Вот так просто сдашься?

— Я не сдаюсь, не сдаюсь! — выкрикивает Бейли. — Поэтому я останусь, потому что не отступлю, не позволю их забрать, не позволю!

Когда она начинает кричать — высоким, не своим голосом — он несколько ослабляет хватку, потому как физическая борьба перетекает в словесную; голос, близкий к визгу, полный безумия и одержимости режет волчий слух, но это хорошо.

— Не позволю, не позволю… — воздух в лёгких заканчивается, и выходит хрип. Губы продолжают говорить, но слов больше не слышно.

Питер сдвигает ладони с её локтей и обхватывает пылающее лицо, вынуждая девушку смотреть на себя. Бейли не сразу начинает его видеть, не сразу чувствует, как пальцы заправляют волосы ей за уши.

— Слушай меня, — она моргает, когда его дыхание касается её век. — Ты должна уйти отсюда. Оставшись здесь, ты ничего не сможешь сделать.

Большие пальцы сдвигаются на уголки губ Бейли, когда она пытается возразить.

— Если ты умрёшь здесь, значит, они умерли зря.

Она обхватывает его и больно впивается ногтями на слове «умерли», — Хейл чувствует это даже через ткань футболки. Возможно, Бейли этого и хочет, потому руки её и проскользнули сквозь распахнутую куртку.

— Если ты умрёшь, твой дядя будет один, когда откроет глаза.

— Дядя? — одними губами спрашивает Финсток.

Она наконец-то начинает вникать в то, что он говорит, и Питер кивает:

— Он был на заднем дворе. Он в критическом состоянии, но жив.

Сердцебиение, которое Хейл слышал до этого. Питер ошибся — оно доносилось не из гостиной.

Бейли всхлипывает и заходится кашлем, когда дым попадает в дыхательные пути. Бобби жив. Хоть кто-то выжил.

Мысль о дяде немного её отрезвляет. Достаточно, чтобы почувствовать нестерпимую духоту, запах гари и жар. Больше всего невыносим последний, особенно его ощущают её руки под курткой Питера.

Она опускает взгляд, и языки пламени на одежде мужчины пугают. А ещё — до неё вдруг доходит, что Питер их не замечает. Питер Хейл! Тот, кто получил ожог всей поверхности тела; тот, для кого огонь значит столь многое.

И этот мужчина стоит рядом с ней посреди хаоса, в кольце, созданным торжествующим врагом. Как только он решился войти в этот дом? И ради чего?

А она ещё говорит ему, что останется здесь!

Это не дом, а бомба замедленного действия, готовая взорваться в любой момент. А Бейли цепляется за труп матери, спорит и упирается. Плевать, если умрёт она, но Питер? Нечестно — выбраться из одного ада, чтобы сгинуть в другом. Да ещё и из-за неё.

Бейли ладонями сбивает огонь на куртке.

После кожа покроется волдырями. Об этом свидетельствует боль, как от прикосновения к раскалённому утюгу. Но боль лучше, чем ничего; она приводит девушку в чувство, изгоняя из головы дурные мысли, разъедает взгляд, щиплет тело и ранит разум. У неё вкус гниющего мяса и шкварок. А цвета она при том — ядовито-жёлтого.

Потом будет время, когда Бейли станет сожалеть, что не сгорела в этом доме, будут и дни, полные стыда и раскаяния. Сейчас же всё пропитано болью. Боль эта пригвождает к месту, тянет к мёртвым, манит в просторные сети смерти — и Финсток не в состоянии сдвинуться с места, хоть и понимает, что пора уходить.

— Пожалуйста, — просит вновь, но теперь добавляет другое: — забери меня отсюда.

Впервые её ладони кажутся ему горячими; обожжённая кожа касается его собственной. Бейли обвивает руками шею Питера и утыкается носом ему в грудь. В её позе столько покорности и незащищённости, что мужчина понимает: если он откажется помочь, она останется здесь.

Как повторение прошлого: пожар, люди в огне, никто, кроме него, не может спастись.

И есть эта девушка, которая всё это понимает. Потому даёт ему возможность решить свою судьбу, предоставляет шанс отпустить память о том, что является ему в кошмарах.

И кто из них спасает другого?

Питер подхватывает её на руки, как ребёнка. Бейли сцепляет ноги за его спиной, пальцы — в замок на шее, а подбородок кладёт ему на плечо. Он слышит её дыхание — медленные глубокие вдохи.

Одной рукой мужчина поддерживает голову девушки, удерживая ту от желания обернуться, бросить последний взгляд на родных.

Мужчина знает, если она оглянется, мёртвые лица будут преследовать её до конца дней, каждая деталь отпечатается в памяти. Пусть вспоминает это как сон, как вихрь образов, не складывающихся в целостную картину.

Может, Бейли понимает, чего он хочет, и закрывает глаза. А может, их просто режет едкий дым.

***

Лидия задыхается от крика. Стайлз держит её за плечи, но смотрит на дом — на то, что от него осталось.

Скотт вслушивается в происходящее внутри. Стилиски надеется, что друг знает, что делать. Ведь если нет…

Машина его отца уже здесь, как и скорая помощь, и пожарные, — врачи сгрудились вокруг тренера, погрузили на носилки и нацепили на него кислородную маску. И все с мрачной неизбежностью глядят на огонь, — на скорое пепелище.

— Внутри ещё кто-то есть? — спрашивает один из пожарных.

Стайлз кивает, но Скотт перебивает:

— Дайте им время, они вот-вот выйдут.

— Парень, вот-вот выходить будет поздно, — сплёвывает другой пожарный, и крыша дома кренится, готовясь рухнуть.

— Стайлз! — шериф Стилински подходит к сыну. — Ты в порядке? Что произошло? И какого чёрта ты тут делаешь?

— Па, — отвечает тот. — Бейли…

— Что? Она внутри? Там до сих пор кто-то есть? — переспрашивает шериф у пожарных, а те пожимают плечами, и мужчина злится: — Тогда почему вы стоите тут?

— Да выйти не успеем, — с робостью отвечает первый пожарный. — В любую секунду…

Взгляд шерифа пригвождает его к месту, и тот замолкает, отвернувшись.

— Вы просто оставите девочку там?

Его прерывает грохот обвалившейся веранды, и все вздрагивают.

— Шериф, — окликает Скотт, прислушавшись. — Всё в порядке. Они сейчас выйдут.

— Они?

И тогда их видят — сначала силуэт неправильной формы, а после — девочку, повисшую на мужчине мёртвой хваткой.

— Это что, Хейл? — спрашивает шериф. — Стайлз, что тут произошло?

— Бейли! — восклицает, не услышав, его сын и подрывается с места, но что-то в Питере вынуждает его остановиться — плохо скрытая ярость, убийственный холод глаз.

Девушка не реагирует. Склонив голову, она взирает в пустоту, бездумно, доверчиво прижавшись к Хейлу. Не эта отстранённость и не их близость удивляет Стилински, а то, что мужчина даже не думает отпускать её.

Пожарные, наконец, начинают шевелиться: теперь, когда внутри дома нет живых, можно спокойно всё потушить, не боясь обрушить на чьи-нибудь головы горящее дерево.

— В этом доме живёт старушка, — говорит шериф негромким, сердитым голосом, точно не уверенный, что хочет услышать правду. — Какого чёрта вы все тут делаете и почему Бейли оказалась внутри? И Бобби Финсток?

— И её родители, — тихо добавляет Стайлз.

— И Джеймс, — говорит Скотт.

— Кто такой Джеймс?

Бейли едва заметно реагирует на звук знакомого имени. Ей и так ясно, что без него не обошлось; конечно, это сделал он. И это её вина — всё из-за того, что она ему сказала. Но почему вина эта звучит в голосе Стайлза?