Питер хочет ещё многое сказать — отдёрнуть девчонку или с усмешкой поинтересоваться, каким образом она хочет лишить Скотта статуса альфы. А может, предложить способ его убийства, или даже поспособствовать столкновению МакКолла и Джеймса и посмотреть, что из этого выйдет.

Но он произносит всего два слова:

— Пойдём домой.

========== Глава 15 ==========

На смену скорби приходит апатия: проникает под кожу через высыхающие дорожки слёз. Не человек, а выключатель: щёлк — боль, щёлк — ничего, щёлк — злость, щёлк — ничего.

Бейли понимает, что так быть не должно. Не время становиться равнодушной сейчас, когда над пепелищем ещё так ясно ощущается вонь сгоревшей плоти.

Она и сейчас её чувствует, когда находится далеко от того места, под сумрачным небом с длинными закатными всполохами. Полотно небес, прежде вселяющее в неё безмятежность, предстаёт кошмаром. Словно синь — это кожа трупа, словно всполохи — прожилки крови.

Финсток опускает взгляд на спину Питера. Мужчина тащит её за руку и наверняка держит крепко, стискивает не хуже наручей, но она этого не замечает. Внутри Бейли живёт пустота.

И всё-таки, глядя на Хейла, она не может не спросить:

— Куда мы?

— Домой, — повторяет тот.

Бейли молчит, но какой-то частью себя понимает, что её дом в другой стороне. Дом, пахнущий смертью, безмолвный свидетель её трагедии. Девушке становится тошно; она ненавидит и дом Бобби, и этот город, и… Скотта. Пассивная снаружи, Бэй ощущает, как искрит в ней уголь, что называется сердцем, при воспоминании о нём.

— Ненавижу, — движутся только губы. — Я всех их ненавижу.

Плечи Питера напрягаются. Когда Бейли ведёт себя так — спокойно, почти ласково с виду, но говоря столь незнакомо, — он чувствует, как она на самом деле напряжена, как она… опасна. Она как запертый дом, наполненный газом — ядовитой мыслью, что живёт в ней и выжидает. И достаточно всего одной спички, краткого отсвета, и конец.

Единственное, что выдаёт Финсток, — это глаза. Стальные, похожие на расплавленное серебро, они молчат, и тем говорят о многом.

Он за плечи втаскивает её в квартиру и слышит, что она всё ещё говорит: «Ненавижу, ненавижу, ненавижу…». Лучше бы Бейли кричала, но вместо крика — только шёпот, и нет ему ни конца, ни края. Заплачь она снова, как при своём дяде, и то было бы хорошо. Но, выдавив три слезинки, Финсток прекращает, и слёзы копятся внутри неё, обжигая нутро.

Для слёз нужны чувства — радость или печаль. А у Бейли только глухая ненависть, которая, раскрывшись, выжжет пустыню внутри неё. Это пока она молчит; но совсем скоро Скотт МакКолл увидит, как его благими намерениями протянулась дорога в Ад.

Бейли разувается и скидывает куртку, — скорее на автомате, чем понимая, что делает. Питер смотрит на неё как-то странно; словно он не спас её, словно она всё-таки сгорела. И это заставляет что-то внутри неё зашевелиться.

Мужчина, которому никто не доверял, мужчина, которого все звали чудовищем. Бейли глядит на него и старается улыбнуться. Выходит плохо.

Она видела настоящего монстра: он называл её своим другом и обещал защитить. Даже Джеймс в этот момент не казался ей злом, каким Бэй видела его прежде. По крайней мере, он не был лицемером; она всегда знала, кто он и на что способен.

Джеймс и Питер — такие похожие и такие необоснованно разные, два типа, с которыми никто не хотел иметь ничего общего. Но у неё была связь с обоими, и по непонятным для Бейли причинам каждый из них по-своему её защищал.

А Питер и вовсе полез в огонь. Мужчина, ступающий по трупам ради власти, вошёл в горящий дом; мальчишка, свято верящий в ценность жизни, остался снаружи.

Бейли, в отличие от Скотта, не делит мир на белое и чёрное, хорошее и плохое. У неё представление обо всём более личное: либо своё, либо нет. Бобби и Джексон — свои, Скотт — нет. Стайлз и Джеймс существуют где-то на границе. Но насчёт Питера она уверена: свой.

И сейчас, когда её дядя в коме, а сводный брат неизвестно где, Питер Хейл остаётся единственным человеком, который ещё имеет для неё значение. И ей вовсе не хочется, чтобы он так на неё смотрел.

Питер отворачивается и уходит в другую комнату. Бейли с минуту стоит на месте, а потом идёт следом, и так они оказываются на кухне. При ходьбе девушка шаркает, и звук этот — скрип-скрап по паркету — действует мужчине на нервы. Он уже собирается сказать ей об этом, как она догоняет его и обнимает сзади.

Когда руки Бейли обвиваются вокруг его торса, когда лицо её утыкается ему в спину, когда она прижимается к нему всем телом, — Питер понимает, что действительно не спас её. Потому что в каждом её движении, даже в её дыхании осталось так мало от прежней Бэй.

Это не объятие Бейли Финсток. Она бы спросила, в порядке ли он сам, она бы могла заплакать или рассердиться, она бы ругалась, она бы скорбела, — но она бы никогда не спросила:

— Ты мне поможешь?

Бейли бы никогда не захотела убить человека.

Питер прекрасно знает, что она имеет в виду. Месть — его стихия. И вторгнувшаяся в это пространство Бейли его злит. Но когда он поворачивается к ней, удержав за руку, которую почти вывернул, она смотрит на него, как раньше.

Бейли смотрит на него, и во взгляде её нет расчёта. Она просто смотрит — доверчиво и как-то обезоруживающе. И ещё — с каким-то незнакомым ему выражением, из-за которого Питер ощущает в груди жжение.

— Питер? — зовёт она снова.

Скажи она его имя тем же тоном, что говорила до этого, — почти шипяще — Хейл бы задушил её, раздавил нежное горло одним движением. Однако голос у Бейли необоснованно притягательный, с неразличимой смесью эмоций, — такой чувственный и хриплый.

— Я собираюсь убить Скотта, — говорит она то, что он и так знает. — Ты мне поможешь?

Ни у кого нет права так смотреть на другого человека. Пальцы Питера соскальзывают с её запястья на локоть и сжимают ещё сильнее. Бейли даже не бледнеет.

— Не играй со мной, — предупреждает Питер.

— Я и не думала. Я всё ещё готова помочь тебе убить Джеймса. Но взамен… ты поможешь мне?

Когда она произносит имя Джеймса, Питера опаляет ярость.

— А разве ты не хочешь убить Джеймса? — в словах мужчины полно яда. — Это ведь он убил твоих родителей и устроил пожар.

Бейли смаргивает, но произносит:

— Я вовсе не оправдываю его. Просто сейчас меня больше волнует МакКолл.

— Интересно, почему? — язвит Хейл. — Джеймс разворотил нутро твоего отца, разорвал горло матери и отправил в кому дядю. Но ненавидишь ты именно Скотта. Отчего же?

Хватка становится сильнее. Напоминание о том, что случилось с её семьёй, для Бейли словно приложить раскалённый нож к и без того израненному сердцу. Порезы отзываются болью и шипением, и девушка чувствует, как пассивная агрессия сменяется на вполне себе ощутимую злость.

— Думаешь, я прощу Джеймса? Думаешь, отпущу его?

— Может, ты до сих пор… любишь его.

И это становится последней каплей. Обвинение в том, что она способна забыть о том, что сделал с ней и её близкими Джеймс, потому что любит его, — это то же самое, что дать ей нож и предложить убить и оставшихся в живых членов её семьи.

Бейли и в самом деле продолжала что-то чувствовать к Джеймсу, как пациент со стокгольмским синдромом. Но всё это прошло — сгорело вместе с её родителями. Скотт вызывал в ней ненависть, а Джеймс… к нему она чувствовала только презрение. Он был орудием убийства, а не заказчиком; Джеймс Скотт не планировал убивать её семью. Его направили.

Потому для Бейли Скотт оказался в приоритете. Потому обвинение Питера выбило её из состояния апатичности.

«Я. Не. Люблю. Джеймса», — думает она, прежде чем свободной рукой притянуть мужчину к себе. Это импульс, просто порыв, желание доказать, что этот упрёк нелеп и оскорбителен, но когда их губы соприкасаются, у Бейли заходится сердце.

Её это оглушает — то, как действует на неё близость этого мужчины, как возрождается в ней слабая надежда на то, что она сможет пережить этот день, что в мире осталось ещё что-то помимо пепла того, что уже никогда не вернётся.