Когда наступающие роты оказались в ста — ста двадцати метрах от противотанкового рва, окопы ополченцев ожили редкими вспышками винтовочных выстрелов, выбившими из цепей нескольких пехотинцев. Немцы тут же повалились в траву, уходя от редкого, но тем не менее меткого обстрела. Заметив изменение обстановки, панцерманны одной из бронированных машин остановили танк и принялись водить башней, выцеливая тех, кто набрался дерзости и осмелился противостоять доблестному Хееру. Артиллерийского огня они уже не боялись: и так ясно, что русские пушки недавним обстрелом либо уничтожены, либо приведены в негодность. Иначе большевистские противотанкисты давным-давно открыли бы огонь по приближающимся панцерам, как они раз за разом делали почти в каждой стычке, в которой пришлось участвовать с начала боёв в России. Что же, если их командиров плохо учили в советских артшколах — германские военнослужащие всегда готовы преподать им последний урок!

Вторая «Прага», развернувшись, выползла на брусчатку шоссе, чтобы миновать ров по оставшемуся дефиле. Через полминуты над залегшими пехотинцами, увлечённо стреляющими в направлении траншей большевиков, зазвучали резкие свистки офицеров и фельдфебелей. Поотделенно немцы вскакивали и, низко пригибаясь, кидались вперед. Пробежав тридцать-сорок метров, они вновь плюхались наземь, перекатывались вбок и, стараясь унять дыхание, вновь открывали огонь. А позади точно так же поднимались и неслись со всех ног вперед их камерады. На третьей перебежке первые немецкие солдаты уже прыгали в противотанковый ров, который теперь прикрывал их от меткого огня русских.

Танк остановился, не доезжая до противотанкового рва; командир довольно ухмылялся, наблюдая, как из русских траншей то тут то там выползают последние защитники и кто короткими перебежками, кто ползком, а кто-то и на четвереньках устремляются в бегство.

Впрочем, фельдфебель не заметил последних притаившихся в траншее русских: скуластого младшего сержанта с топориками на довоенных ещё чёрных петлицах, выглядывающих из-под ватника с оборванными пуговицами, и пожилого лейтенанта-«запасника» в успевшей потерять свой первоначальный цвет фуражке, сидящих возле укрытых на дне окопа ящичков с торчащими Т-образными рукоятками. В склеенный из картона примитивный зеркальный перископ лейтенант внимательно наблюдал за действиями германцев, благо находящееся слева-сзади солнце не могло его выдать предательским бликом «зайчика». И как только второй чешско-немецкий танк, двигавшийся по шоссе, поравнялся с уткнувшейся в кювет «эмкой», командир резко крикнул укрывшемуся на дне окопа сержанту:

— Равиль, третий! Давай!

Равиль Забиуллин резко вдавил рычаг в корпус подрывной машинки, контакты соединились, замыкая электрическую цепь, пролетел по проводам ток, торкнувшись в металлическую «пробку» детонатора, пыхнул микровзрыв, от которого тут же сдетонировал основной заряд, заботливо заложенный в легковушке. Триста килограммов мелинита сработали так, как им полагалось. От продукции Горьковского автомобильного завода мало что осталось, но и находившийся рядом танк попросту отлетел, перевернувшись на бок…

Как только с неба перестали сыпаться ошметки металла, земля и обломки булыжников, в окопе вновь раздалась команда:

— Давай первый!

Вновь вдавился Т-образный рычаг — теперь на другой подрывной машинке. И опять раздался грохот, но красноармейцы-мотострелки в замаскированных и до сих пор не обнаруженных окопах у окраины не смогли увидеть такого же великолепного куста разрыва, как в первый раз. Скрытый в глинистой стенке фугас направленного взрыва мгновенно выплюнул не только огонь, дым, ударную волну, но и десятки граненых гаек, которые промчались вдоль рва в тридцати-сорока сантиметрах над его дном, круша и калеча укрывшихся там гитлеровцев. Грохот взрыва смешался с воплями ужаса и боли.

— Ну что же… Пора сворачиваться, с левого фланга эти гады явно идти не собираются. Младший сержант Забиуллин! Взрывмашинки от клемм отсоединить, берём с собой. Неиспользованную — замаскировать землёй, возможно, третий фугас ещё понадобится. Остальные берём с собой, отходим сперва по ходу сообщения, потом — рывком вправо до кювета. Да смотри, аккуратнее: там на дне нажимные мины «рыбацкая радость» установлены. Ну, с богом, пошли!

Пробежали, где согнувшись, а где на четвереньках, по осыпающейся борозде хода сообщения, один за другим выметнулись на поверхность, пригибаясь и петляя, затопали толстыми подошвами через рыхлое поле. Гаубичные дула с грохотом вбросили языки дымного пламени. Полыхнуло поле огнём снарядных разрывов. Два залпа тяжёлых дивизионов. Два советских солдата. Не добежали…

Из рва, мешая стаккато шипованных сапог с трелями свистков и бренчанием амуниции, рванулись вперед, к оставленным русским траншеям уцелевшие пехотинцы. Много. Роты полторы, даже больше. Полторы стометровки преодолеть стремительным броском — нетрудная задача для солдат фюрера. Ввалиться в траншею, перегруппироваться повзводно и быстро преодолеть оставшиеся четыре сотни метров до крайних домиков с зелёными ставнями…

Но бежит по телефонным проводам электроток, несёт краткие выкрики корректировщика через полгорода, за Оку. Там давно настороженно задрали стволы внутри стен бутафорских домиков маскировки старые добрые Шнейдер-Крезо. В откопанных поблизости ровиках — открытые зелёные ящики: тускло желтеют выстрелы и снаряды раздельного заряжания.

Всем этим заведует пожилой военный в старорежимном кителе без погон. И с солидной седоватой бородой временно сложивший священнический сан отец Иоанн расставаться не пожелал.

Прозвучал в хриплой трубке голос корректировщика, карандашный грифель, острый, словно шило, черканул по карточке стрельбы и по зелёному пятну леса на топографической карте, перекликами от КП к орудиям заметалась команда командира дивизиона… Один за другим залязгали тяжёлые клинья замков, надёжно запирая внутри орудийных тел щедрое русское угощение для непрошенных гостей. Наводчики судорожно закрутили маховички, изменяя положение стволов в соответствии с заранее просчитанными траекториями, и спустя минуту мостовая в центре старинного города, построенного некогда как преграда на пути вражьей силищи, затряслась, принимая отдачу гаубичных выстрелов. «Один… два… тр…» — первые снаряды рухнули с небес карающими молниями на скапливающиеся на лесной опушке немецкие резервы. «Четыре, пять…» — на наводящих орднунг у орудийных двориков канониров «шверфельдхаубиц», только что храбро разменявших несколько центнеров рурского чугуна на жизни двоих досадивших доблестному Хееру большевиков. Что же, в России не принято долго оставаться в долгу… На сей раз не рурские — русские снаряды принялись крошить мясной фарш и корежить сталь тех самых орудий, которые лишь несколько дней назад безнаказанно изничтожали упорно огрызающийся самодельный БеПо, а сейчас собирались засыпать гремучей смертью город, чье имя тот бронепоезд недолго, но честно носил.

А немецкая пехота… А что пехота? Лежит пехота. Бежит пехота. Изорвали, скомкали, швырнули наземь, откинули случайно уцелевших назад, в спасительный ров бешеные очереди сердитых «швейных машинок» Дегтярева-Шпитального! Ударили металлическими росчерками пулемёты из кузовов притаившихся за разобранным мостиком грузовиков, и тут же, подчиняясь команде, шофёры один за другим направили свои передвижные огневые точки в сторону перекрёстка улиц, чтобы уйти от возможного ответного огня и поскорее занять позицию на новом месте.

Годунов сидит в печке.

Не Бабой-Ягой на лопату посаженный пропекается, не баней бедняцкой прогревается и уж тем более не через крематорий тела бренного лишается, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

Сидит самозваный старший майор госбезопасности и официально назначенный руководитель обороны Орла и окрестностей в остывшей печи кирпичного завода, на своем ЗКП, командует боем.

Верхушку трубы венчает громоотвод, к которому в дни пролетарских праздников крепился алый флаг. Теперь же он наскоро приспособлен к несению службы радиоантенны. Орловские умельцы-радиолюбители братья Михаил и Пётр Пальчиковы и два Александра — Филимошкин с Бредихиным, мобилизованные по ведомству НКВД ещё летом, всё-таки исхитрились, работая безвылазно, подобно сотоварищам тульского Левши, совершить дело гораздо более важное, чем подковывание блохи. За те несколько суток, на которые защитникам оборонительного района удалось задержать Гудериана в отдалении от областного центра, мастера исхитрились изваять аж двадцать две носимые приемо-передающие радиостанции, приспособленные для голосовой связи. А куда деваться? К сентябрю месяцу года 1941-го окружные армейские склады на предмет средств связи оказались выметены подчистую, как бедняцкий амбар в голодные годы.