— Нарезку поставь, — сказал Ярослав.

Тут же материализовалась и нарезка на белой тарелке. Ссутулившись, Броднин навис над бутылкой и налил рюмку. Опрокинув ее не закусывая, он сразу хлопнул вторую.

Через полчаса Ярослав был основательно пьян. Рядом стояла начатая вторая бутылка и новая тарелка нарезки. Перед глазами плыло, в ушах шуршала вата, гул бара беспощадно давил на мозг. Броднин, стиснув зубы, отяжелевшими глазами посмотрел на водку, налил стопку и, повернувшись, залил ее в рот.

Бар показался ему кишащим глистами трупом кошки. Пьяные мужики и девки пели, галдели, танцевали и сновали туда-сюда. Периодически, то за одним, то за другим столиком, раздавались взрывы хохота. Патефон надсадно и тоскливо орал о любви.

Броднин сжал кулаки и поморщился. Все это казалось каким-то сумасшествием. Как они могут быть такими довольными? Ведь, если разобраться, они тоже не знают, кто такие. Да, они, конечно, в курсе своей истории. Когда, где, у кого родились, где учились, на ком женились и прочее. Но ведь не это определяет, кем является человек. Человек — не набор фактов. Он существует и за пределами точек рождения и смерти. Неужели их это не волнует? Или все дело в том, что как раз именно это их и волнует? Может быть, тщетность попыток отыскать глубинный смысл существования и заставляет их в пьяном угаре бежать от поисков?

Ярослав посмотрел на смеющуюся харю капитана с пепельными волосами. М-да, вряд ли его вообще заботят такие проблемы. Повернувшись обратно к бутылке, Броднин закинул три рюмки подряд не закусывая.

Среди всеобщего гама он неожиданно для себя отметил особо противный смех. Не в силах устоять, Броднин повернулся в поисках источника этого смеха.

Слева от бара, возле лестницы в подвальный зал, сидели трое танкистов. Один из них, прапорщик, и производил те гадкие звуки, разлетающиеся по всему помещению. Возникло твердое желание его заткнуть, но Броднин вернулся к нарезке и водке, дергая под столом ногой.

Смех прапорщика, как назойливая муха, лез в уши. Барабаня пальцами по стойке, Броднин налил рюмку и, выпив ее, закусил ломтиком колбаски. Водка показалась омерзительной спиртягой, колбаска черствым засохшим листком.

— Место мое, — сказал Ярослав бармену, встал и спустился в подвал.

Здесь было накурено гораздо сильнее. Привыкнув к дыму, Броднин осмотрел зал. Свободных мест не нашлось. Пришлось вернуться к бару.

Как только он налил себе свежую рюмку, по перепонкам вновь забарабанил прапорский смех. Словно бетонная плита, упавшая с неба, Броднина накрыл адреналин. Так и не выпив стопку, он конкретно подошел к прапорщику.

— Какого… ты ржешь, как кобыла?

Глаза прапора налились кровью. Он вскочил и со словами «да ты а…л, п…с» ударил Броднина в лицо. Упав на столик сзади, Ярослав схватил бутылку и швырнул в прапора. Закрывшись руками, тот наклонился в сторону. Ярослав налетел на него и начал избивать.

Товарищи танкиста схватили Броднина за руки и оттащили назад. Люди вокруг, с интересом наблюдая за дракой, расступились. Попытки вырваться закончились провалом. Ярославу показалось, что его сковали два питбуля.

— Саня, давай! — заорал один из них.

Прапорщик Саня уже пришел в себя. Улыбнувшись разбитым лицом, он двинулся на Ярослава. Бешенство пронзило грудь. Опершись на питбулей, Броднин с ревом ударил прапора ногами в лицо. Тот упал замертво.

— Сука, — прорычали питбули.

Повалив Ярослава на пол, они начали пинать его ногами. Броднин, свернувшись клубком, попытался встать, но получил носком берца в висок. Свет погас и, как его били дальше, Ярослав уже не чувствовал.

Спустя два дня Броднин пришел в себя в больничном изоляторе. Первый осознанный вдох отозвался в теле всепоглощающей болью. Заскулив, как раненый пес, Ярослав замер в скрюченной позе. Он стал дышать медленно и плавно, стараясь не делать резких вдохов.

Через полчаса привыкнув к боли, Ярослав подошел к окну. С высоты четвертого этажа открывался вид на границу с тенями. В трех километрах от больницы над лесом плыли густые, как смола, черные облака. Да уж, жизнерадостная картинка для больных. Способствует выздоровлению. Отвернувшись, Броднин подошел к двери и надавил ручку вниз. Ручка не надавилась.

Почувствовав себя в ловушке, Ярослав дернул ручку еще несколько раз. Ноль эффекта. Разозлившись, он ударил в дверь кулаком. В ответ по телу пронесся оглушающий разряд боли. Скорчившись, Броднин упал на пол и сквозь вату в ушах услышал из-за двери раздраженное — «Чо надо?»

Боль постепенно осела и сконцентрировалась в районе почек. Облегченно вздохнув, Ярослав, опираясь на стену, поднялся на ноги и доплелся до кровати. Бухнувшись на спину, он закрыл глаза.

— Замуровали, демоны, — с усмешкой отметил Броднин.

Через час его разбудил усатый старшина. Моргая глазами, Ярослав посмотрел ему в лицо, не понимая, что происходит.

— Тебя комбат вызывает на совещание. Собирайся, — сказал старшина, указывая на стул, на котором лежала форма.

Превозмогая боль, Броднин встал и натянул обмундирование.

Пятнадцатью минутами ранее в кабинете совещаний.

Во главе длинного стола сидел командир батальона полковник Герасимов. По правую и по левую руку от него располагались пять командиров рот, включая майора Коновалова. Окна в кабинете были занавешены. На столе лежали карты и стояли свечи. Одна из карт отображала Россию крупным планом. Европейская ее часть до рек Обь и Иртыш была заштрихована черным цветом. Собравшиеся же изучали карту поселка и его окрестностей.

— Александр Семенович, давайте хоть одну занавеску приоткроем. Ну, совсем невозможно работать, — сказал Коновалов.

— Не стоит. Мы до сих пор не знаем, есть ли у них шпионы или нет, — ответил Герасимов, указывая пальцем на заштрихованную карту.

Комбат встал, подошел к окну и украдкой глянул за занавеску. Не найдя ничего странного, он сел обратно.

— И что у нас получается? Активность этих тварей увеличилась вдвое, — сказал он. — Сволочи буквально вздохнуть нам не дают. Из Красноярска прислали интересную телеграмму.

Комбат достал из папки лист.

— Где это было? Вот. Командир 105-й бригады пишет, которая месяц назад огребла. «Перед прорывом тени стали появляться в населенных пунктах чаще», — процитировал комбат и осмотрел командиров. — Они нас выматывают. Готовьтесь к атаке, товарищи офицеры.

Двери в кабинет с грохотом распахнулись. Военные бросились на пол, вытащили пистолеты и направили на вошедшего.

На пороге, очаровательно улыбаясь, обнажив зубы, стоял массивный мужчина лет сорока с пышными усами. Одет он был в коричневое весеннее пальто и черный, идеально подогнанный, смокинг. На ногах блестели коричневые лакированные туфли, на руках коричневые кожаные перчатки. Опираясь на трость, мужчина приподнял над головой черный цилиндр в знак приветствия.

Ошеломленные военные потеряли дар речи.

— Приветствую, господа, — бархатным голосом произнес джентльмен.

Сорвавшись с места, он пронесся вдоль окон, раздвигая занавески. Ослепительно улыбнувшись, джентльмен изящно бросил пальто на спинку стула и сел, закинув ногу на ногу. Затем снял цилиндр, положил на стол справа от себя и, сцепив руки в замок, опустил их на колени. Его лысая голова, отразив свет из окон, осветилась, как нимб.

— Прошу Вас, господа, присаживайтесь. Не стоит кататься по полу в моем присутствии. Я всего лишь человек.

Покраснев от злости, комбат заорал:

— Взять!

Командиры подорвались с пола. Несмотря на массивность джентльмен резким прыжком оказался на столе.

— Господа! — гаркнул он так, что командиры приросли к стульям. — Дражайше Вас молю не опускаться до такой похабщины, как рукоприкладство и насилие. Давайте все решать цивилизованным путем.

Опустившись на корточки, джентльмен положил на стол гранату. Снова ослепительно улыбнувшись, он достал из пиджака еще две. Носком лакированной туфли он подтолкнул цилиндр к комбату.