Я обвел пальцем три номера, принадлежащие семье Макаровых. Базаров хмуро смотрел на меня, не делая попыток взять листок с записями.

— Чем ты сейчас таким занят, что тебе я понадобился, а не девочки с отдела? — спросил он с неудовольствием. — Они бы тебе за свидание или шоколадку то же самое сделали. Работы нам хочешь прибавить?

— Скорее наоборот, — пояснил я и снова ткнул пальцем в номера. — Вот это — телефоны Глеба Макарова и его родителей. А вот этот — номер его бывшей девушки Ксении Рокотовой. По Рокотовой мне нужны все ее звонки и сообщения. А по Макаровым еще и локации. Допускаю, что парень телефон выкинул, а его родители звонят с левых симок, но попытка не пытка.

— Помню я Рокотову, — сжал губы Базаров. — Молоденькая девчонка, красивенькая. Папенька ейный сильно сокрушался и нам потом мозги выел. Но там же стопроцентное самоубийство, или нет?

На кухне забрякала посуда. Ада уже накрывала на стол. Я почувствовал, как от голода сводит кишки. Базаров глядел на меня пронизывающим взглядом, и я решил не юлить. В конце концов, я пришел в его дом за помощью.

— Родители так не считают, — ответил я. — И, кажется, уже нашли козла отпущения. Я в этом не особенно уверен, и потому хочу найти парня первым.

— Почему?

— Потому что если я не разберусь, Рокотов парня убьет. А вы получите междоусобицу двух богатеев. Оно тебе надо, когда до пенсии четыре месяца?

— Да тьфу на тебя! — рассердился Базаров. — Пошли ужинать, а потом ты мне все расскажешь.

Ужин затянулся. Когда я вышел из дома Базарова, на город уже опустились сумерки. Я оглянулся на светящиеся окна чужих квартир и нехотя потянулся к двери автомобиля, думая о людях, что сидят сейчас на своих кухнях, в гостиных перед телевизорами, обнимая супругов, ругаясь, целуясь или выясняя отношения. Меня никто не ждал и никто не хотел видеть, кроме, разве что одного человека. Усевшись за руль, я вынул телефон и, повозюкав пальцем по сенсорному экрану, нашел нужный номер.

— Привет, — тихо произнес я, когда низкий женский голос выдохнул мне грустное «алло?». — Не помешал?

— Ты же знаешь, я поздно ложусь, — ответила Таня.

— Я приеду?

— Приезжай, — согласилась она. — Только учти, что кормить тебя нечем. Я весь день в работе, так что максимум моего гостеприимства — чай. И то, если купишь заварку, у меня, кажется, последний пакетик. И сигарет мне купи.

Таня была той самой женщиной, что сумела выжить, попав в лапы к Чигину. Израненная, с изуродованным лицом, вытекшим глазом, она выступила на суде, гордо подняв разрезанный пополам подбородок. После заседания у меня хватило смелости подойти и выразить свои соболезнования. После нападения ее жизнь изменилась в корне. С работы ее выжили, долго приседали в реверансах, и унижено объясняя, что негоже такому страшилищу оставаться редактором небольшого издательства. Гордая и непреклонная Таня ушла, занялась фрилансом, а их дома выходила преимущественно по вечерам, чтобы не шокировать людей своим вешним видом. Заработанные деньги Таня откладывала на пластическую операцию, надеясь, что в будущем ее изуродованное лицо приведут в хотя бы относительную норму.

Из пары десятков людей, окружавших меня в прошлой жизни, она осталась почти единственным, кто был мне по-настоящему близок. В те черные дни после нападения на Таню и смерти моей семьи, мы поддерживали друг друга как могли. Муж бросил ее почти сразу, не в силах выносить ежедневный кошмар рядом. Таня его не удерживала, не помню, чтобы она хоть раз пожаловалась на него, скупо отвечая, что все понимает.

Я помню ее на похоронах жены и сына, укутанную в дешевый черный плащ, с лицом, скрытым шарфом и темными совиными очками, по которым стекали капли ливня, скрывая слезы. Не счесть ночей, которые я провел в ее квартире, со снятыми зеркалами, пьяный, мятый, засыпая на ковре посреди комнаты, с подушкой под щекой, и просыпаясь от прикосновения ее прохладных пальцев.

Ввалившись в ее квартиру, я, не глядя, сунул Тане пакет с продуктами, разулся и направился в ванную, где висел старый мужской халат, оставшийся от благоверного. После целого дня в туфлях ноги ныли, а носки провоняли, словно провалявшийся на солнцепеке труп. Таня брякала посудой, а я с наслаждением встал под прохладный душ, смывая тяжелый запах пота.

— Ты останешься? — крикнула Таня с кухни.

— Не могу, — гаркнул я в ответ. — Много дел. Завтра с утра пара важных встреч.

Она показалась в дверях ванной, а я поспешно загородился шторкой.

— Какая стыдливость, Стахов, — усмехнулась Таня. — Я видела тебя во всех видах, даже самых неприглядных. Брось вещи в машинку, я постираю.

— Обратно не в чем ехать, — вздохнул я. — Но спасибо.

— Не за что. Ужин на столе. Домывайся, расскажешь, как провел день, а я расскажу про свой.

Я вымылся, торопливо вытерся старым полотенцем и, с сомнением поглядев на вонючие комки, в которые превратились носки, старательно прополоскал их под краном, насыпав в каждый стирального порошка. Повесив носки на полотенцесушитель, я вышел в кухню, где на столе уже скворчала гигантская глазунья в тяжелой чугунной сковороде. Таня стояла у окна и курила, жадно затягиваясь.

— Мне предложили работу, — оживленно сказала Таня. — Представляешь? Правда, внештатно, но за неплохие деньги.

— Здорово! — обрадовался я и подвинул к себе сковороду. — А куда?

— На новостной портал. Буду заниматься копирайтом. Совершенно непыльная работенка. Главное условие — грамотность, а этого у меня, как ты понимаешь, хоть отбавляй… Ешь, Вань, не смотри на меня, я сыта.

— Ну, здорово, — невнятно произнес я, торопливо дыша. Огненная яичница обожгла нёбо и язык. — Контора серьезная?

— Более чем, — кивнула Таня. — Отзывы положительные. Работы, правда, много, но что мне еще делать? По светским мероприятиям я не ходок теперь.

В ее голосе прозвучала едкая горечь. Я смутился, откусил от жирной сардельки и зажмурился от удовольствия: так мне было вкусно.

— Ты бы прожевывал хоть, — усмехнулась Таня. — Такое впечатление, что весь день не ел.

— Так и было, — согласился я. Таня молчала, а я принялся рассказывать о порученном деле. Болтать не в моих правилах, но ей я доверял. К тому же вряд ли Таня могла с кем-то поделиться услышанным. Впрочем, дело было больше в том, чтобы не дать ей заскучать, позволить вновь почувствовать себя живой. Так и происходило. С каждым моим словом Таня оживлялась, а под конец истории уселась напротив, позабыв о привычке прятать лицо даже от меня.

— У тебя уже есть версии? — спросила Таня.

— Все как-то слишком гладко, — поморщился я. — Родители правы. Версия о несчастном случае кажется мне притянутой за уши. Если Ксения и вывалилась из окна, то явно не потому, что решила перевесить шторы. Девочка совершенно себя не утруждала. А учитывая, что ее не смущало позировать обнаженной, вряд ли она беспокоилась о том, что кто-то увидит ее из окон напротив, тем более, что ее квартира выходит на сосновый бор, да и расположена на верхнем этаже. Пропавший парень меня тоже тревожит. Он вполне может оказаться убийцей.

— Или свидетелем, — озвучила Таня мои мысли.

— Или свидетелем, — кивнул я. — И тогда возникает вопрос: от кого же решил спрятаться парень из очень богатой семьи, да так, чтобы никто не мог его найти?

Таня помолчала, а затем неуверенно добавила.

— Знаешь, я могу ошибаться, но бегство этого Глеба говорит, скорее о вине, нежели о страхе. Я бы предположила, что произошла ссора, и он случайно вытолкнул девушку из окна. Толкнул, например, а она упала.

— Сомнительно, Тань, — возразил я. — Там очень широкий каменный подоконник, за окном декоративная решетка с цветочками. Как надо было ее толкнуть, чтобы она вылетела в окно, не попытавшись зацепиться ни за подоконник, ни за ажурный балкончик, не сбив ни одного цветка.

— Самоубийство? — предположила Таня и сама себе ответила. — Записки, конечно, нет.

— Записки нет, есть сломанный стул и сорванная штора.