– Смогу, – ответил кузнец. – Тут на болотах рудные гнезда попадаются иногда. Небогатые, правда, но на топор наберем.

– Дальше, когда закаливать будешь, бросишь в воду три головки чертополоха.

– У моей старухи еще макового семени немного припрятано. Пойдет?

– Пойдет. Ну, еще топорище из рябины надо, но это и в Павинке сделать можно.

– Да зачем? Скажу сыновьям, они все как надо вырежут. Дня через три можете за работой присылать. Платить чем будете?

Карстен стащил один из своих перстней и положил на стол перед кузнецом. Тот усмехнулся:

– Это вам в Павинке наговорили, будто я кровосос немыслимый? Не возьму. На что мне тут золото?

Карстен покраснел, и Десси поспешно сказала:

– Тогда придется расплачиваться, уже когда замок освободим. А не освободим – Павинка всем миром расплатится.

Кузнец хмыкнул:

– То-то им радости будет! Вы уж там смотрите, в замке-то, со всеми подряд не обнимайтесь. А то плакали мои деньги!

Тем же вечером Десси спросила у Гнешки, отчего в Павинке не любят барсихинского кузнеца.

– Так кровосос он и есть! – отозвалась повитуха. – Данату, сноху свою младшую, совсем загубил. С работой продыху не давал да и бивал частенько – даже когда на сносях была, жать в поле выгонял. Это в наклонку-то! Заморил девку, она только родила – и на второй день померла.

– Крутенек, – согласилась Десси.

– Это еще что! Ты слушай, что дальше было. Хок Лысый, кузнец-то, Данату на кладбище хоронить запретил – нечистой, мол, смертью померла. С отцом Данатиным едва до драки не дошло, но разве ж Хока со своего своротишь? А дальше еще хуже. Ребеночек-то тоже слабенький был. Только примечать стали: он днем все плачет, а по ночам успокаивается, вроде как чмокает даже. Ну, поставил Хок свечку под горшок, лег на лавку, будто спит, и стал ждать. В полночь дверь растворилась, только шагов не слышно ничьих. Потом чуть погодя зыбка заскрипела. Ну тут Хок горшок-то и поднял. Смотрит, а у зыбки мертвая Даната сидит, ребеночка грудью кормит да тетешкает. Другой бы прямо там на месте со страха бы и помер, а Хок схватил со стены кнут – и на невестку! Он ее, слышь-ко, и прежде тем кнутом охаживал, когда что не по нему было. Сказывают, до самой могилы он Данату кнутом гнал. А наутро после того гроб откопал да тремя железными обручами забил. С тех пор вроде тихо все стало.

– А с ребеночком что? – спросила Радка.

Она лущила горох, сидя у печки, но, разумеется, давно уже бросила работу и слушала, приоткрыв рот, Гнешкины рассказы.

– Ребеночек живой остался, – ответила Гнешка. – Только не говорит до сих пор ничего да и в уме повредился. Ходит под себя. За ним сейчас Аниса смотрит – старшая Хокова сноха. У ней самой детей нет. Выкинула один раз, на следующее лето после того, как Данату схоронили, а потом два года не беременела. Правда, сейчас снова с животом ходит, но вряд ли и этого доносит. Откуда ж детям быть с таким-то свекром?

– Ладно, хватит уже. – Десси погладила Радку по голове. – Поедим давайте – да и на боковую. А то мне эта пигалица нынче ночью спать не даст.

Оставшиеся три дня Десси помогала по хозяйству Гнешке, ладони ее заново пропитались на всю глубину землей. Пахла шеламка теперь брюквой да луком. По вечерам она залезала на чердак, чтоб поболтать с Дудочником, а ночами лежала без сна, глядя в потолок и мысленно звала Клайма, умоляла услышать ее и прийти, хоть на минуточку.

Ей было страшно. Несмотря на все приготовления, она не верила в успех. Всего год назад лес отнял у нее Клайма и бросил взамен колдовскую силу, о которой она никогда не просила. А год – это слишком малый срок для того, чтоб хоть чему-то научиться толком. Настоящие шеламцы жили с лесом и со своей магией десятилетиями. Кроме того, они всегда стояли вчетвером. Дудочник, конечно, поможет ей, чем может, но в замке она будет одна. Вернее, не одна, а с этим солнцепоклонником Карстеном, который, похоже, сам себя толком не знает, а потому может при случае и в спину ударить.

Да, тут было от чего взвыть.

Через три дня, как и условились, Хрольв, сын Хока, привез топор.

Десси ушла за реку, в лес, пробродила там до темноты и вернулась с охапкой трав. Растопила печку, расплела косу, облила траву дождевой водой и стала бросать ее в печку, напевая при этом все, что в голову взбредет, лишь бы выходило тихо и протяжно.

Унюхав дым, вернулись с огорода Гнешка и Радка. Повитуха глянула на Дессину работу и изумилась:

– Ты что же, грозу кличешь? На что тебе?

Десси не ответила. Она и не слышала никого толком. Печной огонь заманивал, обещал неведомой красоты земли, огненные страсти, прямой легкий путь за Меч Шелама. Десси отбивалась от него всеми песнями, какие слышала от Клайма. От самых веселых – про пьяного мельника и его куму – до самой грустной, на разлуку:

Так они и мерялись с огнем – кто кого сильней заворожит.

А Гнешка не унималась:

– У людей же на огородах все побьет! На что тебе гроза-то сдалась?

– Кровь смывать! – в сердцах ответила Десси.

– Ты, девка, смотри, поосторожнее, – прогудел за ее спиной недовольный женский бас, и шеламка признала Мильду, кормилицу Луньков. – Забыла, чей хлеб ешь?

Десси, не отвечая, бросила в огонь последнюю травину, поставила на место заслонку, и только тогда повернулась к Гнешкиным гостям. Оказывается, пришли все трое: и Мильда, и Карстен, и Рейнхард. Десси подошла к Гнешке, обняла ее за плечи, шепнула:

– Ну прости, сунулась под горячую руку, так я и сказала, не подумав. Прости, чтоб Шелам не тревожить.

– Нет уж! – Мильда возвысила голос. – Коли такие дела, так рассказывай, на что тебе завтра гроза. И вообще рассказывай, как колдовать будешь. У меня тебе веры ни на столько нет!

– Да уж, сестрица ведьма, расскажи нам, что задумала, – согласился Карстен. – А то нам всем неспокойно.

Десси досадливо передернула плечами. Только этого еще не хватало! И ведь не поскандалишь. Если мы перед завтрашним делом разругаемся, лучше просто собрать манатки да искать себе на зиму другой замок.

Она снова глянула. Разве что Радка и Рейнхард хоть чуть-чуть в нее верят. Ладно, куда денешься?

– Кабы я могла все складно рассказать, я бы здесь не сидела, – сказала она. – На ваших родителей, домене, кто-то большой зуб имел. Такой большой, что вытащил из-за Меча Шелама привидение да и поселил в Сломанном Клыке. Оно всю вашу семью и поубивало. А мы с мертвецами и привиденьями по-разному живем. Нам здесь хорошо, а им мука мученическая, им за Мечом хорошо живется. Только сами они открыть туда дорогу не могут, оттого и злые такие. Вот мне и нужна гроза, чтоб дорогу за Меч открыть.

– Постой, постой! – воскликнул Карстен. – Это что же у тебя получается?! Оно тут вон сколько людей замучило, а мы его от мук избавим и восвояси отпустим?! Это справедливо, по-твоему?!

– А на что нам справедливость? Нам замок нужен, а его по-иному не освободишь. С Шеламом нельзя иначе. Если хочешь что-то у него взять, нужно прежде отдать.

– А ты что отдашь?

– Посмертье свое. Обыкновенные мертвецы за Мечом недолго живут. Год, а то и меньше. Потом обратно к нам возвращаются, в новую жизнь. А шеламцы после смерти в Шелам навсегда уходят. Вот я свою дорогу для Привиденьицы и открою.

– А с тобой потом что будет?

– Не знаю. Доживу до смерти, а там посмотрим.

Карстен промолчал. Пока что он понял только одно: они с шеламкой все видят по-разному. И думают по-разному. Точнее сказать, в разные стороны думают. Тьфу, бред, запутался! Такие новости еще нужно переварить.

У Радки с Рейнхардом тоже рты пооткрывались от удивления. Мильда – и та не нашла, что сказать.

– Вот видишь, домен Клык, – промолвила Десси тихо. – Я же говорила тебе, что хочу эту зиму пережить. И за это могу по самой высокой цене заплатить. Так что подвоха от меня не жди – не дождешься.