– Понимаете, после всего, что я прочла и услышала сегодня утром, мне стало стыдно за свой подарок, и потому, едва успев встать с постели, я побежала в лавку за углом и поменяла флакон, чему очень рада, ведь теперь мой подарок самый красивый.
Снова услышав, как хлопнула входная дверь, сестры опять отправили корзинку под диван, а сами сели за стол, с нетерпением ожидая завтрака.
– Поздравляем тебя с Рождеством, мамочка! Пусть у тебя будет еще много праздников! Спасибо за книжки. Мы немного почитали и собираемся делать это каждый день, – наперебой закричали девочки.
– С Рождеством, мои дорогие доченьки! Я рада, что вы сразу же приступили к делу. Надеюсь, вы не остановитесь на достигнутом. Но, прежде чем мы сядем за стол, я хочу вам кое-что сказать. Совсем недалеко отсюда лежит бедная женщина с крошечным новорожденным ребеночком. Шестеро остальных детей теснятся на одной кровати, чтобы не замерзнуть, поскольку дров, чтобы растопить очаг, в этом доме нет. У них совсем не осталось еды, и старший из мальчиков пришел сюда, чтобы сообщить мне, что они страдают от голода и холода. Вы согласны отдать им свой завтрак в качестве рождественского подарка?
Девочкам ужасно хотелось есть, ведь они ждали завтрака уже целый час, и на мгновение за столом воцарилось молчание, но лишь на мгновение, поскольку в следующую секунду Джо порывисто воскликнула:
– Я так рада тому, что ты пришла раньше, чем мы сели за стол!
– Можно я пойду с тобой и помогу тебе отнести угощение бедным маленьким деткам? – с надеждой спросила Бет.
– Я возьму сливки и оладьи, – подхватила Эми, героически отказываясь от блюд, которые любила больше всего на свете.
Мег уже заворачивала горшок с гречневой кашей и складывала хлеб на большую тарелку.
– Я так и думала, что вы согласитесь, – с довольной улыбкой сказала миссис Марч. – Предлагаю вам всем пойти и помочь мне. Когда мы вернемся, то позавтракаем гренками с молоком, а упущенное наверстаем за обедом.
Вскоре все было готово и они отправились в путь. К счастью, было еще рано, да и шли они переулками, так что заметили их немногие, и потому над странной процессией некому было посмеяться.
Они увидели бедную, голую, унылую комнату с разбитыми окнами, холодным очагом и истертым до дыр постельным бельем, больную женщину, плачущего младенца и жалкую кучку бледных голодных детишек, укрывшихся старым лоскутным одеялом в тщетной попытке согреться.
Описать, с каким восторгом уставились на гостей огромные глазенки, как счастливо улыбнулись посиневшие губы, было решительно невозможно.
– Ах, mein Gott![5] К нам пожаловали добрые ангелы! – прошептала бедная женщина и расплакалась от радости.
– Да уж, ангелы в накидках и варежках, – проворчала Джо, и все дружно рассмеялись.
Спустя несколько минут и впрямь стало казаться, будто в этот дом пожаловали добрые духи. Ханна принесла дрова, развела огонь в очаге и заткнула дыры в окнах старыми шляпами и собственной накидкой. Миссис Марч напоила больную женщину чаем и накормила ее жидкой кашей, а затем перепеленала младенца – с такой нежностью, как будто это был ее собственный ребенок. Тем временем девочки накрыли на стол, усадили детей у огня и стали кормить их, как голодных птенцов, весело болтая и пытаясь понять их забавный ломаный английский.
– Das ist gut! Die Engel-kinder![6] – восхищенно восклицали бедняжки, утоляя голод и согревая посиневшие от холода ручонки у жаркого огня.
Прежде сестер никто не называл ангелочками, и это сравнение им польстило, особенно Джо, которую считали сорванцом чуть ли не с рождения. Словом, все остались довольны завтраком, хоть сестры Марч к нему так и не притронулись. В конце концов они ушли, оставив после себя тепло и уют, и думается мне, что во всем городе не сыскать было других таких людей, которые чувствовали бы себя счастливыми оттого, что отказались от завтрака, удовлетворившись в рождественское утро хлебом и молоком.
– Вот что значит «возлюби ближнего своего как самого себя»[7]. Знаете, мне это нравится, – заявила Мег, когда сестры стали раскладывать подарки для матери, пользуясь тем, что она поднялась наверх, чтобы собрать одежду для бедных Хуммелей.
Зрелище получилось не слишком эффектное, но несколько маленьких свертков буквально излучали искреннюю любовь, а высокая ваза с алыми розами, белыми хризантемами и вьющейся лозой, стоявшая посередине стола, придавала ему изысканный, элегантный вид.
– Она идет! Играй, Бет! Эми, открывай двери! Троекратное поздравление маме! – крикнула Джо, пританцовывая от нетерпения.
Мег направилась навстречу матери, чтобы усадить ее на почетное место.
Бет сыграла веселый марш, Эми распахнула двери настежь, и Мег с величайшим достоинством выступила в роли эскорта. Миссис Марч была удивлена и тронута; ее глаза наполнились слезами, когда она рассматривала подарки и читала коротенькие записочки, которые к ним прилагались. Новые домашние туфли были тут же надеты, носовой платок, изрядно сбрызнутый одеколоном Эми, отправился в карман, роза красовалась на груди, а чудесные перчатки пришлись как раз впору.
Действо сопровождалось громким смехом, поцелуями и шутками в простой, но исполненной любви манере, благодаря которой эти скромные домашние празднества бывают столь приятными и их так сладостно вспоминать впоследствии.
После все взялись за дело.
Утренняя благотворительность и поздравления отняли столько времени, что остаток дня был полностью посвящен подготовке к вечерним торжествам. Слишком юные для того, чтобы часто бывать в театре, и недостаточно состоятельные, чтобы позволить себе дорогой реквизит для частных представлений, девочки пустили в ход смекалку. Недаром говорят, что голь на выдумку хитра. Сестры Марч сделали все необходимое собственными руками. Некоторые поделки получились весьма изящными: гитары из папье-маше; старинные лампы, изготовленные из старых масленок, обернутых серебряной бумагой; роскошные мантии, скроенные из старых простыней и переливающиеся жестяными кружочками, вырезанными из консервных банок; доспехи, украшенные драгоценными камнями, сделанными из тех же жестянок. Большая комната превратилась в место шумного веселья.
Представители сильной половины рода человеческого к участию в представлении не допускались, и потому Джо, к своему огромному удовольствию, исполняла мужские роли, с невероятным наслаждением облачаясь в желтовато-коричневые кожаные сапоги, подаренные ей одним хорошим другом, который знал, что в каждой женщине скрыта актриса. Упомянутые сапоги, старая рапира и камзол с разрезами по бокам, который однажды запечатлел на картине некий художник, были главными сокровищами Джо и принимали участие во всех постановках. Состав труппы был ограничен, и двое ведущих актеров играли несколько ролей одновременно, за что, несомненно, заслуживали уважения: им приходилось разучивать по три-четыре роли, менять костюмы и руководить остальными. Впрочем, это можно было счесть превосходной тренировкой памяти, безобидным развлечением, требовавшим тем не менее долгих часов усердной работы, которые в противном случае были бы бездарно потрачены на праздное шатание, скуку в одиночестве или прозябание в неинтересном обществе.
В рождественскую ночь дюжина девочек устроилась на кровати, которая стала для них бельэтажем; зрители смотрели на занавес из желто-голубого набивного ситца, испытывая самое благожелательное предвкушение. Из-за занавеса доносились шепот и шорох, тянуло дымком от лампы и раздавалось хихиканье Эми, которая от чрезмерного волнения склонна была впадать в истерику. Но вот наконец прозвучал удар колокола, занавес раздвинулся и трагедия-опера началась.
«Мрачный лес», как значилось в театральной программке, был представлен несколькими комнатными растениями в горшках, куском зеленой байки, постеленной на полу, и импровизированной пещерой в отдалении. Сводом этой пещеры служила сушка для белья, а стенами – письменные столы. Внутри пылал жаром небольшой горн с висевшим над ним котелком, над которым склонилась старая ведьма. На сцене было темно, и потому отблески пламени придавали ведьме зловещий вид, особенно после того как она сняла с котелка крышку и из него вырвалась длинная струя пара. Спустя несколько мгновений первый зрительский восторг улегся и на сцене, позвякивая висящим на боку мечом, появился злодей Гуго с черной бородкой, в надвинутой на лоб широкополой шляпе, в просторном плаще и сапогах. Пройдясь несколько раз в явном волнении туда и обратно, он вдруг хлопнул себя по лбу и разразился проклятиями в адрес Родриго, уверениями в страстной любви к Заре и клятвенными обещаниями убить первого и покорить сердце второй. Угрюмые интонации в хриплом голосе Гуго, монолог которого прерывался вскриками, когда чувства брали над ним верх, произвели на аудиторию чрезвычайное впечатление, и она разразилась аплодисментами в тот же миг, когда злодей сделал паузу, чтобы перевести дыхание. Поклонившись с видом человека, привыкшего к всеобщему обожанию, Гуго, крадучись, вошел в пещеру и властно призвал Хейгар, воскликнув:
