А когда рано утром Нюрка утряслась из хаты на улицу, Афоня подскочил со своего топчана, напялил подаренную Кривохижей казачью форму и с помятым лицом и закисшими глазами направился прямиком на сход. По дороге живот опять начал давать о себе знать.

Недалеко от Кривохижиных зерновых амбаров Афоня начал предчувствовать плачевный результат своей затеи насчет того, чтобы попасть на сход. Тогда он начал ломать голову над тем, как пресечь очередные безобразные позывы в животе, которые продолжали мучить его с ночи и могли закончиться на сходе позором.

Теперь он прекрасно понимал, что ему не удастся добраться до схода и заявиться там в таком, как сейчас, аховском состоянии. От Кривохижиного магазина, куда он устремился, до церковной площади, где намечался станичный сход, ему оставалось пройти всего ничего, но туда ему теперь, как он понял, никак не добраться ввиду расстройства живота.

В Кривохижином магазине Афоня намеревался купить шкалик водочки, смешать ее с горстью соли и залпом выпить эту спасительную смесь.

Он решил, что только тогда успокоится его ретивый живот, и стал рыться в кармане, чтобы посчитать свои крохи денег, но их оказалось маловато. В отчаянии он сначала пораскинул своим умишком над тем, чтобы позычить их в долг у кого-нибудь из проходивших мимо казаков. Ну, хотя бы под предлогом неотложных семейных нужд. Кстати, у него уже давненько такой нереальной мыслишки не было в голове, поэтому он сразу же отбросил ее в сторону и решил пока никому не заикаться об этом. Он понимал, что без отдачи никто из здравомыслящих станичных казаков ему давать деньги в долг не рискнет. А то, что поднимут его казаки как попрошайку на смех, в этом у Афони не было никакого сомнения. И все-таки он решил рискнуть, другого выхода не было. В конце концов с большим трудом умудрился каким-то образом выпросить недостающие денежки у проходившего мимо сердобольного казака и поспешил к магазину.

Два молодых казака Харитон Костомаров и Семен Кривохижа, любимый сынок Степана Андреевича Кривохижи, облокотившись на перила, стояли на крыльце магазина. Семен, как заметил Афоня, был явно не в духе, и чувствовалось, что в подавленном настроении. На днях по станице прошел тревожный слушок о поголовной мобилизации на фронт всех достигших совершеннолетия. Это касалось и Семена Кривохижи. Однако расставаться с родным домом ему не хотелось.

Недавно он прочитал в Екатеринодарской газете, что на фронте у белых, куда его собирались отправить, сложилось ужасное положение, и с каждым днем оно становилось все хуже. Такая незавидная участь – очутиться там, на фронте, – ничего хорошего Семену не сулила. Его дружок, бесшабашный Харитон Костомаров, был куда спокойнее и рассудительнее на этот счет. Добродушный и немного флегматичный, он считал, что погулял и почудил в станице сполна, а дальше будь, что будет. Семен же рассуждал по-своему. Он прекрасно понимал, что теперь ему от мобилизации даже при помощи своего влиятельного и денежного батюшки никак не отбрыкаться. Вот поэтому он и поднялся со своей теплой пуховой перины в такую рань. По пути к отцовскому магазину он прихватил с собой закадычного дружка Харитона Костомарова, чтобы вместе с горя как следует выпить перед сходом. Теперь неунывающий Харитон то и дело лениво зевал, стоя у перил крыльца рядом со своим дружком. Он знал, что его тоже не минует участь быть мобилизованным на фронт, но перенес это известие без видимого волнения и паники. Во время утренней встречи с Семеном этот шутник постарался успокоить своего дружка и сказал ему, что чему быть, того не миновать.

Семен, совсем повесивший нос, тяжело вздохнул и убитым голосом ответил:

– Так-то оно так, Харитоша, но со свово родного дома уходить, преставь, дружища, что никак не хотца.

Теперь они оба то и дело сладко зевали и маялись от безделья. Харитон, как только приметил Афоню, который метался возле амбара, сразу хмыкнул и указал на него пальцем Семену. Семен понял, в чем дело, криво усмехнулся и строгим голосом заметил:

– Афоня у нас у станице – ето настоящый пролетерьят!

При этом он первым и не без основания прилепил Афоне такую кличку. Дело в том, что несколько дней назад Афоня, будучи навеселе, проходил мимо станичной церкви и случайно встретил священнослужителя отца Прокона, который остановил его, поздоровался и спросил:

– Надеюсь, что ты, раб божий, христианин по вероисповедованию?

Афоня молча и быстро достал из-за пазухи алюминиевый крестик, который висел у него на шее на суровой конопляной нитке и тут же показал его священнику, а потом с особым чувством гордости сказал:

– Отец Прокон, ей-богу, я истиный християнин! – и для подтверждения сказанного даже трижды перекрестился.

Удивленный отец Прокон пристально посмотрел ему в глаза и сразу догадался, что мирянин под хмельком. Он не стал упрекать в этом Афоню и живо поинтересовался:

– А почему же я тебя, раб божий, ни разу не видел в нашей станичной церкви?

Афоня замялся и не сразу нашелся, что ответить, но вскоре оправился от растерянности, воспрянул духом и выпалил:

– Я усе понимаю, отец Прокон, но какся мине было некода зайтить у вашу церкву! Нужда проклятая совсем заела!

Священнослужитель, не удовлетворенный таким ответом, покачал головой и заторопился в свой храм, где его ждали прихожане. Тогда Афоня забежал перед ним и поспешил спросить:

– Скажитя, отец Прокон, ради бога, почиму на усем белом свете творится такая несправедливая безобразия? Почиму Ваш Господь Бог, к придмеру, пожаловал нашим станичным казакам усякия наделы землицы, а нашому пришлому брату, таким вот, как я, голыдьбе, ничиво так и не дал? Акромя бедности!

Немного озадаченный священнослужитель, не желая попрекать Афоню беспробудной пьянкой, обошел его сбоку и на ходу ответил:

– Для того чтобы стать богатым, раб божий, нужно очень много трудиться и, конечно же, не забывать ходить в церковь и просить Господа Бога, чтобы он снизошел и выслушал твои просьбы.

Афоня, сперва приотстал, а потом, как бес-искуситель опять забежал впереди священника и уже нагловатым тоном предупредил:

– Как говоритца, што Бог, то бог, дык и сам не будь плох. Вот погодитя трохи, отец Прокон, уже совсем скоро прийдеть новая совецкая власть, так поговаривають усе вумнаи люди. Ета власть поделить усю казачию землю, штоба усем было поровну и без обиды. Вот тады усе будуть довольнаи – и богатаи и беднаи! – При этом Афоня абсолютно не думал, а кто же будет в таком случае обихаживать причитающийся ему земельный участок.

Отец Прокон ужаснулся, когда услышал подобную угрозу, с неудовольствием посмотрел на Афоню и рукой отстранил его со своего пути.

– Типун тебе на язык! Изыди, нечистая сила! – сдерживая гнев, сказал он. Потом поправил на груди массивный крест и зашагал к своему храму. Вскоре этот разговор отца Прокона с Афоней начал гулять по станице. Многим станичным казакам стало ясно, что с виду неказистый и, казалось бы, безвредный пьяница Афоня заявлял о своей пролетарской претензии насчет того, чтобы поделить все земли, которые с давних времен находились у казаков в частной собственности. С тех пор и прилипла Семенова кличка к Афоне, что Афоня истинный пролетариат, и уже никуда ему нельзя было от этого деться. Когда Семен вкратце передал несведущему Харитону неприятный разговор Афони с отцом Проконом, тот сразу ужаснулся и с не присущим ему возмущением и отвращением сказал:

– Ничиво сибе, пригрели наши станишнаи казаки змею подколодную у сибе под боком! Особливо твой батюшка, Степан Андреевич, радеить за етова богом обиженого християнина. Чем он яму приглянулси, не знаю. Чуить, Семен, мая душа, што Афонин отпрыск Петруха – ето не иначе што Змей Горыныч, который, говорять, гдей-ся у красных ошиваитца, вскоре появитца у станице и вывернить нам, казакам, сваю волчию шубу наизнанку! Вот посмотришь!

Такой взрыв негодования был совсем не похож на флегматичного Харитона.

– Поживем – увидим! – более сдержанно сказал озадаченный Семен.