С застежками на шервани Яо быстро справился. Но раздевал все равно не спеша, сначала тяжёлую ткань спустив, потом тонкую курту через голову стянув. На кровать бросил и от шаровар избавил. Сел сверху, с поцелуями снова накинувшись, но руки Шэрхановы, к его поясу потянувшиеся, отбросил. За запястья схватил и к матрасу пришпилил. Раздел себя сам, рывками, и прижался, членом о член потираясь.

Хотелось прямо сейчас, прямо так, сильно и без поблажек, но сдерживался Шэрхан. Яо ещё восстанавливается, пусть сам темп задаёт. Тем более, что вёл себя так, будто и не было никогда раны. Спустился, между ног устроился, глотал быстро и щедро, заставляя извиваться от остроты удовольствия: совсем уж, видать, не терпелось. Как почти до пика довёл, отстранился и на живот перевернул. Языком стал вбиваться, теперь уже с этой стороны измываясь, до стонов доводя. Вжимал в кровать с силой, вылизывал с чувством. Только и делал, что ласкал, все попытки Шэрхана к обоюдности пресекал, один раз даже по заду влепил. Да вскоре интерес сопротивляться у Шэрхана пропал, растворился в вате нежной, мозг окутавшей. В голове только и металось протяжное: «Давай-давай-давай уже».

Дотянулся до своего шервани и из кармана бутылочку кокосового масла, из кухни уведенную, дернул. Яо намек понял.

Скоро захлюпало в заду, затеплилось, пальцы искусные там закомандовали. Отдался Шэрхан на милость императорскую, лежал не двигаясь. Так вот, когда любовь слегка с нажимом дарят, тоже ведь иногда хорошо.

Поднялся Яо на руках. За загривок поприкусывал, входя медленно, всё глубже распирая. Задержал Шэрхан дыхание, а как бедра в него вжались, выдохнул. Полежал, привыкая.

Движения мелкие, томные, быстрые раздразнили. Да как только к ним привык — получил по полной. Выдернулся Яо на всю длину, чуть не выходя, а потом вставился до предела, в матрас вминая. До пяток вспышкой пробил. Снова мелко зачастил и опять однажды с силой насадился. От контраста удовольствия разве что не на куски рвало.

Ох ты, бесовская твоя натура, это же он толчки девять против одного использует. Как же, читали в книжке похабной, слюни пускали, каково это — фантазировали. Вот оно и случилось, и даже лучше, чем мечтал.

Продирало насквозь. Мысли в полном разброде. Тело не слушалось. На коротких толчках выдыхал, на сильном ударе выстанывал. Ждал его, то ли как дар богов, то ли как кару небесную. Знал ведь, что уже сейчас, уже вот-вот, а все равно каждый раз как гром среди солнца. Вот и теперь — шесть, семь, восемь, девять. Деееесять.

И вдруг на очередном размашистом ударе понял — идёт. Само, без рук. Неминуемо. Неизбежно. Молотом кузнечным по башке припечатывает. Зарычал, задергался, простынь в кулаках сминая, и тут же стали все толчки сильными, жадными, острыми. Любили, пилили, мучили.

Прошила крупная дрожь все тело, крик выбивая. Волна за волной протрясла.

Никогда такого не было. От вздрючки едва дышал. Как грудь смог наполнить, почувствовал захват железный на плечах, член, до боли вспарывающий, и хрипы в самое ухо.

— Шу йи, — шептал Яо заполошно на цзыси. — Шу йи. Шу йи. Шу йи…

Похолодело в груди. Мой ведь это он твердил. Мой. Мне принадлежит.

Если бы раньше Шэрхан не кончил, сейчас бы сдулся.

Полежал, финала дожидаясь. Наконец Яо застонал, наподдал, еще сильнее плечи сжал. И упал сверху. Ухо поцеловал. Шэрхан времени немного дал, а потом выкрутился. Куртой зад вытер и стал шаровары надевать.

Яо следил молча, дыхание восстанавливая, потом сел.

— Куда ты?

— Время истекло.

Посмотрел Яо растерянно. Сел поближе.

— Не понравилось, что я в тебя кончил? Я не буду больше.

Поморщился Шэрхан. И правда мокро.

— Мне не зад после тебя отмывать, а душу противно.

— Да о чем ты?

— О чем? — вскинулся Шэрхан. — Так я и не научился у тебя ничему, опять поверил. Как дурак думал, что ты и в самом деле ради меня стараешься, мне хорошо сделать хочешь. А ты в правах своих утверждался.

Понял Яо. Покраснел, глаза отвел.

— Мало ли что в страсти скажешь.

— Себе-то не ври, — махнул Шэрхан рукой, в шервани заворачиваясь. — Как был я тебе конкубином, так и остался.

Яо вскочил, шаровары нацепляя.

— Не был ты для меня никогда конкубином. Друга ведь я в тебе искал.

— Да такого друга искал, игрушечного. Чтобы прикрикнуть можно было и на место поставить. А провинится — и плетью по рёбрам. И чтоб кроме тебя ни о каких других друзьях не думал. И чтоб собачкой по пятам плелся. Не такая ведь дружба настоящая. Но настоящей тебе и не надо.

Открыл Яо рот, но Шэрхан руку выставил, затыкая: стоял кто-то за дверью. Да только Шэрхана второй раз не подловить, не дай премудрый Шу ночи переворота повториться. Рванул дверь — Бала. Доспех на ней полный, даже шлем.

Вот ведь гадость, придется с мокрой задницей теперь таскаться.

— Ну? — спросил. — Сражаться или бежать?

Бала щекой дернула:

— Бежать.

И то хорошо.

Правильная у Яо стратегия была — сжигать посевы да дома, чтобы асурам еды не найти, но почти и не пришлось возиться. Войско Пракашки да порошок взрывательный уже постарались. Душу выворачивало от погорелых крыш, чёрных полей, клубов золы, ветром носимых. От тишины. От пустоты. От запустения. Четыре дня к столице шли, пока жилую деревню нашли. Напились в колодце, слонов да лошадей напоили. Людей из восточного гарнизона там встретили. Генерал Аштар все порывался колено преклонить, пока ему не объяснили, что свергать махараджу Шэрхан не планирует.

За последующие пять дней еще семь гарнизонов присоединились. Правда, изможденные голодом и бесконечными стычками с асурами, они были скорее нахлебниками.

Дожди размыли дороги в отсырелую кашу, обозы застревали, приходилось откапывать. На ночь почти не останавливались, ведь каждый привал приближал шестируких. Открытого боя никому не хотелось. По сообщениям разведчиков, могучая армия отставала всего-то на пару дней.

Когда стены каменные показались на горизонте, дух боевой еще был, а вот сил почти не осталось. Ни о какой осаде речи быть не могло. Пять слонов уже пали от голода, один гарнизон еле вырвался из лесного пожара, больше полусотни солдат полегли от лихорадки и измождения.

Яо указал, где остановиться так, чтобы бомбы порошковые не достали. Лучники зарядили последние стрелы. Пехотинцы надели на тюрбаны все нерасстрелянные чакры. Оружейники подхватили в спешке сколоченные из погорелых деревьев лестницы и катапульты.

Шэрхан, Бала и еще трое генералов выехали на переговоры. Яо тоже, конечно, увязался. Даже коня у кого-то вытребовал.

Странное зрелище столица представляла. Перед стенами — никаких войск. Телеги перевернутые, поспешно брошенные палатки, ров и круговое заграждение из кольев. А людей — никого. Стены лучниками истыканы, но луки наготове не держат. Не ждали их? Или, наоборот, ждали и совсем не боялись? Или хитрость такую таинственную удумали, что Шэрхану и в голову не приходит? Что бы то ни было, пути обратно нет. Асуры уже в затылки дышат.

Остановились перед стеной из кольев.

Скоро со скрежетом раскрылись створки ворот, пропуская белобородого остроносого генерала Мукеша — начальника городской стражи. Вот ведь, на именовании его первого сына Шэрхан был, младшей дочери скакуна из своей конюшни в приданое дал, матери лекарство от подагры из Рубистана привозил. А теперь генерал с подозрением на него смотрит и мерно вышагивает навстречу, ведя под уздцы лошадь, на которой под покрывалом у него человек.

Шэрхановы пальцы вспотели вокруг уздечки. Кто там у него? Чьей жизнью его шантажировать хотят? Мать там? Сын императорский? А если Юлу перехватили? Или Багирку?

С колотящимся сердцем Шэрхан наблюдал как генерал Мукеш останавливается, пленника на землю кидает и покрывало сдергивает. Подался Шэрхан вперед да так и замер с открытым ртом. Спутники его тоже слов не находили. Больше всех глаза у Яо были.

Пракаш ведь на земле лежал, побитый и связанный. Все еще в царском шервани, хоть и порванном.