Идиотская затея. Только время потеряют. Но какая разница, раз в этом склепе ледяном все одно сейчас помрут? Почему бы не помереть, пытаясь спастись? Вопреки распространённому мнению, помереть геройски в бою, унося с собой жизни врагов, ничуть не лучше, чем сдохнуть, случайно упав на собственные вилы.
Долго стоял Шэрхан перед великаном, вполне обречённо шепча молитву о здоровье матери и страшной каре для Пракашки, как вдруг глаза напротив открылись и моргнули. Юла взвизгнула. Радоваться было некогда, потому что сзади раздалось истошное:
— Императора не трогать! Сам убью!
Отвратный был предводитель. Рожа плоская, поперёк себя шире; усы реденькие, будто сопли из-под носа свисают; глазки козьими катышами из-под век набрякших глядят; рот губошлепистый в оскале желтозубом кривится. Такой не помилует ни раненого, ни младенца. А что с девчонкой молодой сделает, и того хуже представлялось.
— Князь И, — пискнула сверху Юла.
Прямо с плеч Шэрхан ее и мальца в повозку закинул, попутно поймав три стрелы в спинную пластину. Хороший был доспех, стрелы звонко чиркнули и в снег упали. Пока великан с ключом возился — да что ж ты как во сне, подлюга, копаешься, глиняный свой зад двигай! — вскочил Шэрхан на скамью, рванул поводья и зарядил хлыстом по лошадиным крупам.
Медленно двери открывались, так медленно, что, казалось, день уже прошёл, а не несколько мгновений, но когда стрелы вокруг свистят и чужое улюлюканье смерть неминуемую сулит, это, знаете ли, всегда так.
— Схватить! — истошно орали в спину. — Всех в капусту изрублю!
Сзади отчаянно завопила Юла, повозка просела и затряслась. Шэрхан только и знал, что лошадей хлестать да молиться, чтобы в двери открывающиеся влезли.
Влетели в портал, будто великан сапогом глиняным ускорения придал. Слева ось не вписалась. Затрещало дерево, брызнули щепки, колесо сорвалось и пошло прыгать по дороге. По разбитой грязно-бурой песочной дороге, по краям которой непроходимым бурьяном щерились заросли колючей акации. Обожгло жаром полуденным — нестерпимым. Запахло зноем и пылью, корой и душистым жасмином. Домом.
Шэрхан натянул поводья, тормознул лошадей, спрыгнул на землю и зарядил обратно к воротам. Невзирая на рвущихся через портал сине-латных солдат, он закричал на древнем языке, направляя голос в кроны деревьев:
— Именем премудрого Шу! Я, Шэрхан Аравиндра Сай, потомок Наримана Обероя Арджа, призываю вас, ванары, на свою защиту. Бесстрашные воины и хранители портала, выполните свою клятву и уничтожьте тех, кто посягает на великий Джагоррат!
Рванул с шеи цепь и перстень в небо ткнул. Для этого ведь Сколопендра ему камень передала? Чтобы от погони отбиться смог?
От вида Шэрхана, тыкающего кольцом в незнакомое жарящее небо и орущего на языке, что больше походил на завывания страдающего запором кита, солдаты задумались. А как послышались в деревьях перестук да гуканье, заозирались. Попятились. Знаками дракона стали себя осенять. Да не властвовала здесь летающая змея. Воинам, выскочившим из чащи, она не страшнее червяка была. Бряцая в грудь кулаками, тряся хищными хвостами, складывая широкие обезьяньи губы в угрожающем реве, ванары размахивали своими золочеными палицами и с лёгкостью пробивали ястребиные доспехи, вминая пернатые шлемы, ломая тонкие мечи. Синелатные честно пытались дать отбой, кто-то даже успел ударить нефритовым стержнем, но тягаться с обезьяньим народом не могли. Не зря именно их прапрапрапрапрадед Шэрхана охранять портал уговорил. Рядом с ними даже глиняные великаны — детские солдатики.
Шэрхан в битву не вмешивался — и так понятно было, что князя И среди синелатных нет. Испугался, гнида. Солдат на убой послал, а сам дома остался. Обходя бой по дуге, он встал перед повозкой, чтобы никого там ванары в праведном гневе своем случайно не задели. Юла высунула голову, со смесью ужаса и восхищения наблюдая за происходящим. Даже малец притих.
Вскоре все было закончено. Потрясая окровавленными палицами, ванары удалились обратно в чащу, прихватив с собой нефритовые стержни и несколько мечей. Один воин, на вид самый старый, с седой гривой и желтыми клыками, закрыл намертво ворота, а потом подошел к Шэрхану и долго в лоб всматривался. Досадливо ухнув, он махнул рукой и исчез за деревьями.
— Теперь что? — устало спросила Юла. Бодрилась, хоть и на ногах от пережитого еле держалась.
— Тебе теперь в сумке у меня еду и воду найти, поесть и спать лечь, — сказал Шэрхан, указывая внутрь повозки. — А мне за травами лечебными идти. Мальца с собой заберу, чтоб не будил.
Привязал крикуна широким поясом себе на грудь так, чтобы руки были свободны, и пошел. Продирался через заросли акации к заветной полянке, покрытой животворным нимом. Путь помнил — в детстве ведь, как и Юла, облазил всё предпорталье, никакими самосами отвадить было невозможно. Лианы тонкий меч рубил плохо, приходилось руками помогать. Скоро разве только глаза не вспотели. Малец при этом надрывался, будто у него все пять глоток — с ночи ведь не ел.
Жаль парнишку, но шансов выжить у него меньше, чем у Яо. Где посреди джунглей пропитание младенцу найти? Вокруг лес, ближайший гарнизон в полудне пути, но и там женщин, тем более кормящих, шансов найти нет. Да и рано туда соваться — почву сначала прощупать надо. Можно, наверное, воду кокосовую ему дать? Или рис варёный размять? Да это всё так, баловство. Сколько на этом протянет? Вот если бы…
Шэрхан ступил на искомую полянку и вот-если-бы так и не додумалось. Застыл, головой мотая. Неужто от усталости уже кажется? Или демоны глаз мутят?
В центре полянки, в свете мерклых лучей, с натугой пробивающихся сквозь могучие кроны древних баньянов, стояла корова. Бело-пятнистенькая тян-цзынская буренка с рогами, слегка поменьше, чем у джагорратских. Безмятежно пощипывая сочный ним, она вдруг подняла на Шэрхана глаза и звучно замычала.
Вот ведь она, карма. И такая бывает.
Еле слезы сдержал. Молитвы благодарственные шептал, пока ним собирал, пока коровку обратно к обозу вел, пока кокос на плошки рубил. Доить в жизни не довелось, поэтому пару раз чуть копытом в челюсть не схлопотал, пока не приноровился, но после всех мучений чашку гордо ко рту — так ни на секунду за это время не закрывшемуся — приложил. Малец плевался и захлебывался, но жрать хотел так, что и это не остановило. Наконец замолчал. И сразу заснул. Шэрхан складировал его в обоз рядом со спящей Юлой и принялся разминать в кашицу ним, добавляя воду и сок акации. Голова особо уже ничего не соображала, но лекарство мешать — это не соски коровьи теребить, руки знали, что делали. Обработав весьма неважно выглядящую рану Яо и заново перебинтовав, Шэрхан упал у выхода набитого изможденными телами обоза, выставил невлезающие ноги наружу и захрапел. Мысль переставить повозку в более укромное место была, а сил не было. Но никто их не тронул. Ни враг, ни зверь.
На третий день Яо проснулся. Шэрхан как раз вернулся в их небольшой лагерь чуть в отдалении от дороги с очередной порцией свежего нима, когда Юла ему радостную новость сообщила. Сама подхватила мальца и пошла, пот утирая, к ручью, зад мелкому мыть. Не больно хорошо с жарой справлялась. Лицо покраснело и кожа полопалась, а однажды от перегрева даже сознание потеряла. Пришлось ей из листьев пальмовых шапочку смастерить, и теперь она совсем куклой смотрелась. Усталой, правда. Да что уж, даже Шэрхан, всю жизнь кроме жары и не знавший ничего, с трудом в пекле несносном рассудком не плавился. Казалось, ещё недавно ненавидел тян-цзынский холод, а сейчас рожу снежком бы обтер. Когда уж дожди пойдут? Все трое измучились. А вот мальцу хоть бы хны. Почернел под солнцем, раздобрел с молока. В грязи на пузе самозабвенно возился, с травинками да жуками развлекаясь. И дальше бы тут в джунглях, поди, с удовольствием жил-поживал. Но раз Яо очнулся, значит, пора в путь.
Забрался Шэрхан в повозку и вправду чёрные глаза открытыми застал. Только смотрели не на него, а на тощую муху, копошащуюся на пологе.
