— Я тоже не хочу, чтобы он таким запомнился.

— Не знаю, к чему мы с тобой пришли.

Эдди молчит очень долго.

— Я прилечу в ЛА.

Ответ на выдохе вырвался откуда-то глубоко из груди:

— Правда? Ты правда готов?

— Ну конечно, я всегда готов. Это была пошлая шутка, уловил?

— Уловил, — Ричи смеется.

— Я прилечу в ЛА, но у меня есть условия.

— Какие?

— Я сам куплю билет. Мы пойдем на свидание. И я буду жить у тебя.

И прямо вот так Эдди разрушил все собственные правила и жизненные установки.

— Да. Да — на все. Я люблю тебя, Эдди. Я так тебя люблю.

Когда Стэн вышел из уборной, он слышал этот телефонный разговор, и Ричи был на грани слез и истерики. Поэтому он остановился за дверью, готовый утешить Ричи так, как всегда утешал. Он был не готов к любовным откровениям. Не готов оказаться невостребованным.

Прошло пять месяцев с путешествия в Нью-Йорк, и все стало рушиться.

Все началось с сообщения:

Миссис Деннинджер, 10.28

Поздравляю. Тебя шантажируют.

Приезжай скорее.

Это значит — немедленно.

Если, конечно, ты не хочешь, чтобы все узнали, что ты гей и торчок.

Ему всего-то нужно сделать скриншот вашей переписки или записать разговор, он может разрушить твою жизнь. Билл предупреждал.

Семейные секреты. Гадости о коллегах. Гадости о друзьях. О фанатах. О наркотической зависимости. О депрессии. Об отсутствии цели. Фотки члена. Обнаженный, со всех сторон. Видео, где он говорит пошлости. Видео, где он мастурбирует. Видео, где он умоляет. Признания в любви. Все это.

И Ричи звонит Эдди, оставляет ему голосовое, примерно такое:

Ты мне обещал. Ты говорил, что любишь меня. Я… Я даже не знаю, что сказать. Почему ты так поступил? Потому что я еще не совершил каминаут? Или все это было враньем, от начала и до конца? Ты с самого начала знал, кто я такой, да? Хоть что-нибудь было правдой? Все, что ты говорил… иди на хуй. На хуй со своими историями о смерти отца и об издевательствах твоей матери, и о парнях, которые тебя били за то, что ты гей, на хуй все это фальшивое дерьмо, которое ты говорил. Сука.

Он отключается, и телефон летит через всю комнату. Звонок, звонок, звонок, но он не отвечает.

Пропущенный от Эдди. Пропущенный от Эдди. 10.45, 10.46, 10.47.

На стене в кабинете миссис Деннинджер висит репродукция Миро. Однажды Ричи спросил, что это за картина (Деннинджер его пугала, как, наверное, и всех остальных, и он думал, что беседы могут помочь; не помогли). Она сказала, что картина называется «Шифры и созвездия, влюбленные в женщину». Линии, точки, звезды тут и там. Фаллические символы. Вульва. Желтые и зеленые белки, радужки обведены красным, зрачки-мишени. Бессмысленный рисунок, который должен иметь смысл. Но миссис Деннинджер не потрудилась его объяснить.

Эта репродукция играет роль. Висит над столом и пялится на тех, кому не посчастливилось быть по другую сторону. Ричи заставляет себя смотреть на Деннинджер, только бы не на этот страшный рисунок, пробирающий до костей. Ему вдруг приходит в голову, что это не просто картина, а дурной знак. Кожа зудит.

— Так, — сухо говорит миссис Деннинджер. — С чего бы начать?

Ричи отвел взгляд. Рисунок таращился на него, пока он снова не посмотрел на Деннинджер. Ей восемьдесят пять лет, но на вид, наверное, около семидесяти. Волосы-блонд, незаметный макияж. Она носит одежду с восточным принтом и Берберри, и только приглушенных оттенков. Сливовый, пюсовый. Красновато-коричневый. Она курит прямо в кабинете, хотя в Калифорнии это запретили двадцать три года назад. А она даже не открывает окно.

— Сто тысяч, — говорит она, подкуривая. — Столько они хотят.

Непонятно. Неоправданно мало за все, что Эдди успел собрать. Он может получить миллионы.

— То есть, по сотне на каждого. В общем, три сотни.

— Три?

Эдди, Бев и Бен. Все они в деле. Ричи сгорает от унижения, неловкости и беспомощности. Сердце разбито.

Она говорит:

— Мелкое мошенничество.

— Мелкое? — Ричи плачет. Он ничего не может с собой поделать. Из груди вырывается полузадушенный всхлип.

— Ты можешь поплакать, только, пожалуйста, следи за собой. Пожалуйста, вытри нос. И постарайся не опухнуть. Не надо всхлипываний и прочих неловких звуков. Это нелепо. И как ты узнал, что их было трое?

— Я… Потому что я познакомился… Они мне понравились… потому что… потому что…

— О, дорогой. Ты усложняешь мне работу, когда так себя ведешь, Ричард. Во мне нет материнского инстинкта. Никогда не любила детей, и не люблю слез. Знаешь, в 1963-м, когда я начинала карьеру, я была единственной женщиной в бизнесе, который был, по сути, мужским клубом. Впрочем, с тех пор ничего и не изменилось. Когда я вступила в игру, это напугало некоторых серьезных парней. Они думали, что все юные старлетки побегут ко мне. Так они и делали, но сворачивали после первой же встречи. Нет, я всегда работала только с устоявшимися актрисами в возрасте. И с молодыми актерами, которые действительно очень хотели, чтобы я их представляла. Меня кормят старухи и мальчики. Как думаешь, почему?

Ричи всхлипывает.

— Я сама до конца не разобралась, — признается миссис Деннинджер. — Я понимаю женщин. Они хотят кого-то равного себе. Я успешна в своей работе благодаря своей жесткости. Женщины должны быть жестче мужчин, чтобы удержаться в шоу-бизнесе как можно дольше, до морщин и седин. Меня называют голливудской Железной леди. Я не мамочка. Я не занимаюсь поддержкой и контролем. Я приношу клиентам хорошую работу и хорошие деньги, а все остальное — не мое дело. Вот так я работаю с женщинами. Но мужчин Голливуд убивает иначе, в этом я убедилась.

Америка не знает, что делать с эмоциональными мальчиками. И мальчики это чувствуют, пусть и осознают не всегда. Они чувствуют, что должны вести себя мило, глупо и смешно. До тех пор, пока люди не начнут смеяться не вместе с ними, а уже над ними. Ведь так, Ричард? И эти мальчики приходят ко мне. К женщине, которая будет говорить им, что делать. И дети-звезды — худшие клиенты. Всю жизнь они творили, что вздумается. Джонатан Брандис, Ривер Феникс — мы видели, как они уничтожали себя. Теперь, Ричард, скажи — предстоит ли мне наблюдать, как с тобой произойдет то же самое? То, что ты сделал, как минимум безответственно.

— Он говорил, что любит меня, — шепчет Ричи так тихо, что сам не уверен, произнес ли это вслух. Эти слова — не для «Шифров и созвездий». Но Деннинджер слышит. У нее невероятно хороший слух.

Она прочищает горло.

— Кто?

— Эдди.

— Кто такой Эдди?

— Эдди… Может, он соврал насчет имени. Я не знаю. Как он мог врать? Как все это может быть враньем? Все, что он говорил… Блядь! Я просто… Я даже уже и злиться не могу.

Деннинджер смотрит внимательно.

— Ричард, давай-ка кое-что проясним?

— О чем вы?

Деннинджер открывает ящик стола и достает глянцевые фотографии. Это он — в клубе.

Вот он спускается по лестнице. Он смотрит на гоу-гоу. Он рядом с дилером. С пакетиком в руках. С пакетиком в кармане. Он у барной стойки. Он покидает заведение вместе с накрашенным мужчиной, одетым в узкие кожаные штаны.